Языкознание ресентимента в Восточной Европе

Патрик Серио, профессор Университета Лозанны, Швейцария

Перевод с франц. О. Г. Путырской

Перевод был опубликован в журнале Политическая лингвистика, Екатеринбург, 2012. — № 3 (41). — С. 186-199 http://politlinguist.ru/materials/pl/41.pdf

Оригинал был опубликован в журнале «Le Genre humain»

Перепечатываем статью швейцарского лингвиста Патрика Серио, перевод которой был опубликован в журнале «Политическая лингвистика». В статье анализируется явление «Новой парадигмы» в области лингвистики в странах Восточной Европы. С точки зрения автора, это явление подходит под определение ресентимента.

Наряду с выявленным Жаном Дюбюффе искусством брют (art brut) существует, по-видимому, иязыкознание брют. К нему относится чрезвычайно богатая совокупность явлений, контуры которой еще только вырисовываются: параллельное языкознание с собственной историей, путями распространения, навязчивыми представлениями и фантазмами, неоднократно проявляющееся во времени и пространстве тысячью всплесками, происходящими из-за одной и той же изначальной обиды, одного и того же страдания, одного и того же ресентимента [1].

[1] Ресентимент (фр. ressentiment ‘злопамятность, озлобление’) — философский термин, означающий чувство враждебности к тому, что субъект считает причиной своих неудач («врагу»), бессильную зависть. Чувство слабости или неполноценности, а также зависти по отношению к «врагу» приводит к формированию системы ценностей, которая отрицает систему ценностей «врага». Субъект создает образ «врага», чтобы избавиться от чувства вины за собственные неудачи. Ресентимент является более сложным понятием, чем «зависть» или «неприязнь». Феномен ресентимента заключается в сублимации чувства неполноценности в особую систему морали. Согласно «Словарю иностранных слов», ресентимент также означает «тягостное сознание тщетности попыток повысить свой статус в жизни или в обществе» (Словарь иностранных слов / Н. Г. Комлев. 2006. Цит. по: [Википедия]).

скрыть

В Центральной и Восточной Европе языкознание брют называется «Новой парадигмой» [2]. Оно располагается рядом с творениями великих «логофилов», объединенных М. Пирсенсом [Pierssens 1976], там, где проходит зыбкая граница между наукой и безумием и где не ясна разница между лингвистами, поэтами и сумасшедшими.

[2] «Новая парадигма» — выражение, возникшее в различных странах Центральной и Восточной Европы, а также в кругу уралистов в Финляндии и среди таких эпиграфистов в России, как В. Чудинов. В этой статье я буду использовать это выражение для обозначения совокупности трудов, предлагающих любой радикальныйпересмотр идей, повсеместно принятых в диахронической лингвистике. Эта внезапно появившаяся совокупность трудов, на первый взгляд, состоит из разрозненных произведений. Они написаны людьми, либо не знакомыми с сочинениями друг друга, либо, по меньшей мере, не ссылающимися друг на друга. Однако эта совокупность трудов представляется мне удивительно однородной, настолько однородной, что я считаю возможным изучение ее как единого целого и выявление явно выраженных общих черт. Далее я буду называть «инновационистами» всех исследователей, ученых и псевдоученых, которые заявляют о своей принадлежности к Новой парадигме.

скрыть

Однако было бы слишком просто свалить все в одну кучу. В действительности, в отличие от искусства брют, Новая парадигма не является результатом деятельности блаженных, маргиналов, скромной и тихой добычей, открытой терпеливыми коллекционерами. Напротив, она заявляет о себе на переднем крае громогласной полемики в Интернете, на симпозиумах и в объемистых книгах. Она атакует своего заклятого врага, «официальную науку», прямо на ее территории, территории аргументации, требуя научной объективности на основе высшей рациональности, интеллектуальной и моральной легитимности, выступая даже от имени Истины. В риторике разоблачения она утверждает, что «расшифровала загадку», долго остававшуюся неведомой или скрываемой.

Авторы фантастических теорий — лингвисты-любители или профессиональные лингвисты, филологи или историки, публицисты, писатели, учителя или священники, инженеры или доктора физических наук. Все они считают себя носителями радикально новых знаний. Они утверждают, что открывают правду, которая до сих пор скрывалась в политических целях и была объектом заговора молчания. Знания, которые они привносят, — всегда ошеломляющие, новаторские и всегда льстят нации, к которой принадлежат авторы открытий.

Конечно, сложно оценить репрезентативность подобных текстов. В зависимости от страны речь идет либо о простых ясновидцах, либо об успешных университетских деятелях. Но даже если допустить, что эти авторы представляют только самих себя, сильно тревожит один факт: люди из разных стран, отдаленные друг от друга на огромные расстояния, явно не знакомые между собой, производят удивительно похожие тексты о своих языках, а значит, и собственных «народах», относящиеся к тому, что К. Эпплгейт [ Applegate 1990: 94] назвал «a «George-Washington-slept-here» version of history» [3].

[3]  Интерпретация истории в стиле «здесь-спал-Джордж-Вашингтон» (англ.). Одна из наиболее популярных шуток в США. Основана на том, что слишком многие провинциальные городки в целях привлечения туристов охотно продемонстрируют ту самую кровать, на которой якобы спал Дж. Вашингтон. Эта шутка легла в основу комедии «Здесь спал Джордж Вашингтон» (1942), сюжет которой строится на том, что Билл и Конни Фуллер — супружеская пара из Нью-Йорка — покупают полуразрушенную ферму только потому, что там якобы «спал Джордж Вашингтон». (прим. перев.)

скрыть

Мне хотелось бы выдвинуть здесь три тезиса: 1) в Новой парадигме нет ничего нового; 2) она представляет собой отдельную главу истории лингвистических идей, сообщающую нам много удивительного о языке, этом замечательном объекте, через фантазмы, которые он вызывает; 3) границы между наукой и ненаукой более размыты, чем учит нас позитивистская эпистемология.

1. ЗАЧЕМ ТАК СТРАДАТЬ?

Стало уже тривиальным говорить о кризисе применительно к странам Центральной и Восточной Европы, точнее говоря, о кризисе идентичности во всех странах, которые до Первой мировой войны принадлежали к трем «центральным империям» (России, Австро-Венгрии, Османской империи). Экономическое отставание от Западной Европы и связанные с ним чувства отторжения или презрения составляют ту «философскую географию», которую описывает Ларри Вулф [Wolff 1994], касаясь дискуссий и недоразумений, возникших вокруг вопроса о том, где находится Восточная Европа: в Европе или в Азии [4]. Этот вопрос возник не вчера, а в эпоху Просвещения и даже раньше.

[4]  Для чешского писателя Милана Кундеры Россия находится не в Восточной Европе, а в Западной Азии. Система координат приобретает аффективную и символическую нагрузку, значительно более сильную, чем при позитивистском видении географии.

Однако современная ситуация в указанных странах характеризуется крушением ценностей, произошедшим во время падения коммунизма, а именно утратой доверия к рациональной науке. Конечно, здесь, как и везде в мире, маги, целители и шарлатаны делят между собой прибыльный рынок легковерных клиентов. Неоязычество в России не сильно отличается от неодруидизма и от таких направлений, как «викка» или «нью эйдж» «западного мира». Однако в Восточной Европе удивляет мощное присутствие псевдонаучных рассуждений, которые имеют определенный успех у широкой публики. Всё требуют радикального научного «обновления»: здесь и «Новая хронология» академика-математика Анатолия Фоменко в России, полностью пересматривающего мировую историю на основе ловких подсчетов дат солнечных затмений, и «альтернативная история» Ю. Шилова и О. Билоусько из Украины, переписывающих всю историю отношений между русскими и украинцами с точностью до наоборот. Все причисляют себя к эпистемологическому релятивизму, предлагая «неклассические гипотезы».

Еще более удивительно то, что огромное место занимают рассуждения, основанные на анализе, к которому привлекается лингвистика. От мыса Нордкап до мыса Сунион поднимается бесконечный крик страдания без идентичности и поиска истины вязыковых формах, что привлекает постоянный интерес широкой публики к вопросам исторического языкознания. Конечно, во Франции в кругах окситанистов можно услышать дискуссии о том, является ли гасконский язык тем же самым, что и лангедокский, или не является, но эти споры не выходят на экраны телевизоров в прайм-тайм. В России, напротив, сложилась настолько серьезная ситуация, что даже такой профессиональный лингвист, как А. А. Зализняк, чувствует себя обязанным выступать против Новой парадигмы в публичных лекциях [Зализняк 2010].

Албания, Словения, Эстония, Украина — это молодые государства, в которых интеллигенция, жаждущая признания, делает постколониальные высказывания и требует уважения, пересмотра собственной истории, так долго попираемой, игнорируемой или фальсифицированной проклятыми оккупантами или режимами, находящимися на содержании у заграницы. Но и в таком огромном государстве, как Россия, в этой великой мировой державе, зазвучали подобные требования. Оказалось, что риторика постколониального дискурса не зависит от объективной ситуации неполноценности. Повсюду правда должна одержать верх над ложью, и то, что она открывает, соответствует усилиям, приложенным для ее сокрытия: Для случая Украины примечательно то, что обнаруженная правда о ней часто превосходит наше воображение[Губерначук 2002: 178]; Народ имеет право знать правду, особенно если речь идет о правде, которая позволяет человеку гордиться своим народом, своим языком, своей историей [Рiзниченко 2001: 3].

Это явление хорошо известно со времен Возрождения: жаждущая признания интеллигенция нового сообщества бросается изобретать славное прошлое, героических предков либо для того, чтобы потребовать более широкую территорию и оправдать ненависть к своему ближайшему соседу, либо для нахождения смысла в создавшейся ситуации, которую считает бедственной и несправедливой, чтобы можно было мечтать о грандиозном будущем. Это то, что Марк Анжено [Angenot 1996: 11] называет «мыслью ресентимента», которую он определяет как «любую ситуацию подчинения или неполноценности, дающую право на статус жертвы; [5] любой провал, любую невозможность обладать превосходством в этом мире можно превратить в заслугу и легитимизировать себя ipso facto с претензией в адрес так называемых привилегированных, что позволяет полностью отречься от ответственности». М. Анжено настаивает на существовании связи между концом утопий прогресса социализма и «неотрайбализмом» [Там же: 12], который «в ложном пафосе специфических жалоб и злопамятности отклоняет мысль от права и приводит ее к крикливому торгу за «право на отличие», в пользу групп, поддерживающих разногласия, опирающихся на непреодолимые судебные споры и на злопамятные выдумки «прошлого», за которое нужно мстить. Обособливающий ресентимент становится, таким образом, захватывающим» [Там же] (о ресентименте как пути объяснения «евразийской» идеологии группы русских эмигрантов в период между двумя войнами см.: [Moret 2008]).

[5] Леон Поляков говорит по этому поводу о«мегаломании» [Poliakov 1990: 14]. Я думаю, что лучше подходят понятия  комплекса неполноценности и компенсаторного бреда.

Добавим к этим критериям, что в языкознании Новой парадигмы факт ее непризнания и неприятия «официальной наукой», которая подстрекает к всеобщему заговору против нее, является наилучшим доказательством того, что приверженцы Новой парадигмы правы. Метод последней состоит в поисках аргументов в пользу известного заранее тезиса — героизации нации самого инновациониста, — тезиса, поддерживаемого манией преследования. Невозможность любой рациональной аргументации приводит к ситуации диалога глухих с теми, кто попытался войти в контакт с инновационистами извне.

1.1. Наши предки-этруски, или мечта о родственной связи

Основной постулат Новой парадигмы таков: в бронзовом веке, сразу после (или незадолго до) последнего ледникового периода и до прихода индоевропейцев, существовала великолепная и очень древняя цивилизация, занимавшая огромную территорию, от Атлантического океана до Черного моря. Там жил великий миролюбивый народ, демократичный и славный. По патриотическим рассказам, этот народ может быть доиндоевропейским, или протоиндоевропейским, но именно он и только он заложил основу всей европейской культуры. Археологические следы этого народа находят повсюду, как и лингвистические элементы его наречия — во всех языках Европы. При этом родной язык исследователя-националиста настолько особенный, что позволяет без труда расшифровать тот исконный, или изначальный язык, так как именно родной язык исследователя, в отличие от соседних языков, сохранил почти в неизменном виде исконный. Упомянутый изначальный народ фигурирует под различными названиями, к нему относятся пеласги или этруски, и он говорил на языке, породившем санскрит. Эти идеи преследуют цели 1) отделиться от ближайших соседей, 2) отмежеваться от мысли, что греки и римляне могли быть основателями европейской цивилизации.

Словения: Существует также вопрос об исконном языке Европы, который послужил основой для первых индоевропейских языков. Среди них следует назвать венетский и иллирийский языки. Пойду дальше и скажу, что этим исконным языком был праславянский [Tomažič 1996: XIV].

Ингушетия: В современных индоевропейских языках Европы обнаруживается субстрат, происхождение которого не ясно и которому зачастую нет письменных свидетельств. <…> В истории человечества всегда шел процесс исчезновения одних языков и возникновение новых. Но не всегда этот процесс происходил так, чтобы от языка канувшего в Лету народа не оставалось никаких следов. По остаткам этого древнего языка иногда можно установить, какой народ населял данную территорию в древние времена. Некоторые европейские и советские ученые обнаруживали факты сходства в лексике между кавказскими языками и языками населения Западной Европы. Каким же образом кавказская лексика могла оказаться так далеко от привычного для нас региона, который именуется Кавказом? [Ужахов 2008: 6-7].

Албания: Приподнимем уголок завесы, и мы увидим, что рядом с великими классическими цивилизациями были и другие народы, у которых было и свое место в истории [Briquel 2003: 3].

1.2. Теория заговора

К несчастью, эта основополагающая Истина не была доступна до настоящего времени либо по незнанию, либо по злой воле тех, кто обладает монополией на слово. История, такая, какой ее преподают, обманывает нас. Под именем «официальной», «устоявшейся», «академической» науки плетется заговор, имеющий целью стереть из памяти былую славу нации. В Словении заговор — это дело рук коммунистов, оставшихся у власти, и продолживших манипулирование австро-германских лингвистов, целью которых было отрицание величия словенской культуры. В России или в Литве это приписывается антипатриотам-евреям, живущим на территории нации. Именно Истина национальной истории всегда попирается «антипатриотами», которые пробрались на руководящие должности в академических учреждениях и душат колпакомзамалчивания голос инновационистов, одинокий, но смелый. В самом деле, так называемые «малые народы» являются забытыми и презираемыми. Но благодаря неустанной и упорной работе одиноких исследователей, идущих против течения и отрицающих избитые взгляды, для публики, «лишенной предрассудков», становятся доступны баснословные открытия, несмотря на замалчивание в официальной науке, слепо подчиняющейся пагубной идеологии, отрицающей существование описанной древней и богатой цивилизации. Страх перед Другим разливается по риторике разоблачения:

Россия: …фальсификации русской истории, которые нам навязаны из-за рубежа [Азов 2007: 343].

Чувство угрозы вездесуще: язык и ценности нации в опасности и могут угаснуть. Часто эмигранты чувствуют за собой долг сохранения этих ценностей и истины во всей их чистоте, а также сохранения правды о своем языке. В советскую эпоху или эпоху национал-коммунизма Чаушеску в Румынии возникли замечательные примеры идеологии ресентимента.

Риторика «дискурса правды» зиждется на нехитрой формуле: «Они говорят, что p, а в действительности q«.

Литва: Советская «Всемирная история» утверждает, что «в первой половине IX века между Средним Дунаем и верховьями Лабы (Лобы) и Одры образовалось обширное государство западных славян — Великое Моравское Княжество» (Всемирная история, 1957). В действительности во время образования Великоморавского княжества и вплоть до 865 года на землях Великоморавского княжества еще не было славянских языков [Саткавичюс 1999: 22]; Обычно <готский язык> причисляют к германским языкам, хотя в действительности готский язык является продуктом взаимодействия галльских и финно-угорских языков. В готском языке четко видно подобие финскому и литовскому жемайтскому языкам [Там же: 36]; Евреи переняли много галльских названий местностей и местных галльских имен, которые позже были признаны еврейскими и христианскими[Там же: 13]; Литовские ведущие лингвисты и историки почему-то до сих пор не публикуют результаты Ю. Шеймиса <…> и тем самым скрывают эти очнь важные данные от мировой общественности [Там же: 14].

Албания: Несмотря на всё это (гипербрахицефалию пеласгов, идентичную гипербрахицефалии современных албанцев — П. С.), нашли возможность не замечать один из наиболее древних языков Европы и исключить народ, способствовавший расцвету двух самых великих цивилизаций западного мира: греческой, с помощью пеласгов, и римской, с помощью этрусков [Aref 2004: 2].

Словения: Эти поразительные открытия вызвали не только восхищение, но также и острую критику со стороны тех, кто не может согласиться с фактом, что они сделали неверные выводы в области историографии и археологического наследия. <…> Третья часть этой книги является ответом на эту критику, она имеет целью развеять ложные теории, которые до сегодняшнего времени окружали венетов и их идентичность. <…> Мы хотели бы разрушить преграду замалчивания, которая окружает венетскую культуру, и представить читателю видение далекого прошлого Европы, освобожденное от всякой обструкции, прошлого, которое в определенной степени всё еще отражается на словенской нации [Tomažič 1996: XVI].

Татарстан: …подлинные детали прошлого были специально искажены с помощью лингвистики[Тимазин 2008: 23].

Новая парадигма в ее страдании, сублимированном в мечту о величии, — это смесь отчаяния и пассивности без какой бы то ни было связи с реальностью и без всякой программы действий. Она упивается мечтами и жалобами. Как любая идеология ресентимента, Новая парадигма только копирует тех, отличной от которых объявляет себя. Ее единственная цель — быть похожей на Мэтра, которому она завидует, которого ревнует, которым восхищается и которого ненавидит.

Более того, в постколониальном дискурсе нет никакой солидарности с другими «угнетенными», также ограбленными и униженными: ставится цель еще ниже опустить бедного соседа, а не только богатого угнетателя. Нескончаемое обращение к одним и тем же химерам славы и древности — единственное лекарство, предлагаемое для страдания от ресентимента. Не имея позитивной программы, инновационисты разных стран от всего сердца ненавидят друг друга, хотя провозглашают одно и то же страдание. Другим отказывают в праве быть такими же угнетенными. Создать «новую теорию» выгодно: это означает получить знак отличия и возможность самоутвердиться, — при этом избегают любого сравнения с теми, от кого хочется отличаться.

Однако определить приверженцев Новой парадигмы «любителями» и «дилетантами», как пишет А. А. Зализняк, недостаточно. Это слишком просто. За древностью (псевдо)лингвистической аргументации Новой парадигмы скрывается четкий политический проект, даже если он не виден за кажущейся объективной, научной дискуссией: радикальный отказ от политического в пользу натуралистической и сциентистской идеологии. Ср.: Эта книга выходит за пределы всех идеологических позиций. Бесполезно добавлять, что все усилия были сделаны, чтобы старательно избежать всякой националистической мотивации [Tomažič 1996: XVI].

1.3. Местные жители: автохтонизм и протохронизм

Автохтонизм на службе процесса легитимизации — это теория непрерывностиэтнолингвистической принадлежности во времени. Навязчивая идея принадлежности — это компенсация чувства неуверенности в коллективной безопасности для несчастного сознания. Раздираемый между антилатинизмом и идеализацией Западной Европы, автохтонизм использует риторические средства, имеющие целью доказать глубокое и священное происхождение Нации и ее языка (далее я буду употреблять слово Нация с большой буквы при обозначении нации любого инновациониста). В полном смешении синхронии и диахронии вопрос «Кто мы такие?» перекрывается вопросом «Откуда мы пришли?». Дискурс о единстве и сущностной непрерывности Нации приходит на смену марксистскому дискурсу о дифференциации и изменении. Таким образом, существует два вида народов: «автохтоны», которые имеют право занимать землю, и «захватчики», которым в этом праве отказано:Пеласги — это автохтонный народ, а греки — это народ-захватчик [Aref 2003: 9].

Протохронизм — это экстремальный вариант автохтонизма, при котором к теориипроисхождения добавляется теория предшествования. Этот термин, созданный в Румынии во времена Чаушеску, обозначает современную тенденцию культурного национализма, имеющего целью приписать целой стране идеализированное и славное прошлое на основе этнолингвистических умозаключений. Названная «дакологией» ее сторонниками и «дакоманией» ее хулителями, эта идеология приписывает предполагаемым предкам румынской нации, дакам и фракам, превосходство над всеми народами Европы и действительное предшествование им. Полное неприятие существования какого бы то ни было источника, предшественников или образцов во всех интеллектуальных областях неизбежно приводит к отрицанию того, что в румынском языке есть хоть что-нибудь от латинского, кроме нескольких маргинальных заимствований, хотя парадоксально и противоречиво признаются высшие латинские ценности как реакция на варварство советского оккупанта. Языкознание ресентимента раздирается между утверждением Востока и мечтой о Западе.

То же самое относится к «венетской теории»: это автохтонная теория о происхождении словенцев, отрицающая, что словенцы являются мигрировавшими на юг славянами, пришедшими в VI в. в Восточные Альпы. Данная теория утверждает, что протословенцы (иначе — венеты) жили в этом регионе «с незапамятных времен» и что слова, обозначающие основные реалии альпийской жизни, не могут быть принесены мигрантами с равнины: Во второй части книги автор расшифровывает венетские и этрусские надписи на основе словенского языка и его диалектов, а также других славянских языков, включая церковнославянский язык. Он представляет убедительные аргументы в пользу утверждения, что его открытия выявляют, что венеты были протославянским народом, язык которого сохранился в современном словенском до наших дней [Ismael 1996: XI-XII].

Отметим, что язык Нации-хранительницы исконного языка сохраняется в основном в горных уголках, защищенных своей неприступностью, способствующей эндогамии. Восточные Альпы, Балканские горы, Кавказ и баскские Пиренеи являются, таким образом, фантазматическими местами, особо ценимыми в Новой парадигме: Язык пеласгов остался почти нетронутым в течении тысячелетий в неприступных горах Албании, защищенных от многочисленных набегов [Aref 2003: 9].

2. ЗАГАДКА СХОДСТВ

Новая парадигма вписывается в вечный поиск родства. Эта литература сирот, жаждущих прикрепиться к какой-нибудь семье, раскрывает невыносимую ситуацию существования без родственников, увязая при этом в утверждении своей уникальности. Желание не быть заброшенными, быть признанными таково, что авторы цепляются за любое сходство языков, даже самое приблизительное. Проблема состоит в определении, что такое формальноесходство: каковы его признаки? каковы его границы? где заканчивается правдоподобность сходства?

С середины XIX в. возник вопрос об объяснении сходства между неродственными языками [См. об этом: Серио 2001, гл. 6]. Отказ от объяснения сходства наличием общего предка и дивергенцией был аргументирован Г. Шухардтом с помощью понятия гибридизации, а также Н. Трубецким с помощью понятия конвергенции. Новая парадигма разделяет этот отказ, но предлагает противоречивую альтернативу: одновременно полигенез, автохтонизм, теорию миграций, диффузионизм и теорию субстрата. Мы увидели, что Новая парадигма исповедует всепоглощающую ненависть к «официальной науке», обвиняя ее в заговоре против правды. Шельмование результатов признанной науки переносится на ее методы, что позволяет совершенно не считаться ни с какой разумностью: интуиции, для которой никакое сходство не может быть случайным, достаточно, чтобы подкрепить поиски идентичности, единственная цель которых — найти первоначальную родину Нации, которой принадлежит инновационист. Иногда в таком типе аргументации задать вопрос означает найти на него ответ, ср.: …по-грузински хани, по-вейнахски ха — время (может, греческое хронос родственно вейнахскому и грузинскому вариантам?) [Ужахов 2008: 26] (семья автора, Заурбека Ужахова, ингуша, как и все семьи ингушей, была сослана в Казахстан в 1944 г. по решению Сталина).

2.1. Полигенизм и антидарвинизм

Новая парадигма проповедует имплицитный или торжествующий полигенизм в отношении истории народов и языков: в этой странной теории спонтанного происхождения «нации» кажутся существовавшими отдельно одна от другой с момента появления homo sapiens и продолжающимися по прямой линии, без прерываний и смешений. Новая парадигма отрицает модель генеалогического дерева не во имя конвергенции (языкового союза, Sprachbund), используя проекциию современного разнообразия на незапамятное прошлое, которое обозначается словами «в начале», «с незапамятных времен», «с древности».

Опираясь на постулат неизменности во времени и идентичности, эта эссенциалистская идеология отказывается от всякой идеи эволюции. В двойственном отношении к диффузионизму она проповедует, кроме всего прочего, креационистский атомизм: основные элементы (изначальные односложные слова) остаются неизменными в течение тысячелетий (и на протяжении тысяч километров, в случае миграции в Индию). Мне кажется, что в этом можно усмотреть эхо антидарвинизма, который, с момента появления «Происхождения видов» (1859), проповедует полный отказ от эпигенеза в пользу всякого рода вариантов преформизма: виды есть создания Бога, не подверженные изменениям.

Языкознание в своем собственном темпе часто следует за развитием биологии: в XIX в. мы видим переход от статического языкознания, не отделимого от логики, классифицирующего языки как отпрысков сынов Ноя или как дегенерировавшие формы великих классических языков, к изучению явлений, подверженных постоянным изменениям, эволюции и угасанию.

В этом смысле Новая парадигма представляет собой возврат к периоду, предшествовавшему научной революции XIX в., к неподвижному и застывшему в огромной синхронии, а вернее ахронии, миру. Ее принцип — всё, что есть теперь, существовало всегда (в лучшем виде), скорее прав Парменид, чем Гераклит. В действительности речь идет о гипердиффузионизме, основанном на представлениях об «изначальной родине» (Urheimat), или «первоначальном очаге», или «колыбели», — метафорах счастливого детства.

Новая парадигма отрицает всякое генетическое родство между языками (это связано с желанием не иметь общего с соседями предка). Конечно, нет ничего удивительного в том, чтобы найти параллели между кельтским и литовским: оба языка — индоевропейские. Но в рассматриваемой теории сходство между двумя языками может быть объяснено только контактами (заимствованиями), захватами (насилием, подчинением, рабством) или субстратом (доказательством предшествования заселения территории). Одновременно доказывается собственная древность инновациониста: его язык — это обязательно исконный язык. Поэтому часто в разных вариантах Новой парадигмы приводятся одни и те же примеры. Так, если слово, обозначающее огонь, сходно в санскрите и в языке инновациониста, это служит доказательством того, что санскрит «происходит от» или «объясняется» языком, в роли которого может выступать как литовский: санскрит agni / лит. ugnis [Саткавичюс 1999: 15], — так и украинский: санскрит. agni / укр. vogon’ [Шилов 2003: 30].

Можно увидеть, что аргументативное ядро зиждется на постулате, который никогда не был доказан, поскольку он бездоказателен, и который состоит в следующем: всякое сходство форм, даже приблизительное, является знаком первоначального тождества.

2.2. «Этимология», или доказательство через название

The names testify [Šavli 1996: 6]

Новая парадигма не следует схоластическому приципу, по которому Nomina sequentia rerum, это не «мимология» [Genette 1976]. Референт знака — это не вещь, но другой знак, вся ценность которого в том, чтобы принадлежать к родному языку инновациониста. В большинстве случаев семантика безразлична. Главное — заниматься неисторичной «этимологией» с экзистенциальной целью найти ключ к этногенетической загадке. В таком случае метод совсем прост и сводится к следованию формуле, которую можно резюмировать так: Cale en bourre et pare aux nomes, Haze! (здесь слитное произнесение слов образует омофон выражения «каламбур и парономазия» — прим. пер.).

На самом деле процедура умозаключений всегда производится ad hoc, без какой-либо системности. Этимология Новой парадигмы — это скорее толкование, такое, каким занимались в эпоху Возрождения, чем историческая реконструкция форм, как у младограмматиков. Каждый случай особенный, и метод состоит в перемещении границ между морфемами, что имеет много общего как с каламбуром, ребусом, шарадой, акрофонической перестановкой, так и с объяснением маленькими детьми неизвестных слов с помощью известных. Речь идет об очень старом приеме риторики, называемом парономазией.

Албания: Афины основаны пеласгами, а значит, название объясняется албанским ‘Ethana’, что значит ‘суженая’ [Aref, s. d.].

Полный неисторизм Новой парадигмы, скандальный с точки зрения исторической грамматики, вполне приемлем с точки зрения кратилизма. Семантика каламбура — это верх поиска скрытого смысла.

Здесь можно вспомнить о «народной этимологии», о переосмыслении морфемной структуры слова с изменением либо границ, либо порядка следования одной или нескольких фонем. Так, в России слово «поликлиника» насмешливо истолковывается как «полуклиника»: клиника, которая «не совсем» клиника.

В 1923 г. С. О. Карцевский писал об этом явлении, говоря об изменениях в русском языке после революции: «Живой язык вообще не любит немотивированных слов, и там, где прежняя связь между словом и понятием исчезла или где ее для нас и не бывало даже, как, напр., в заимствованиях, он стремится установить мотивированность. Так создается «народная этимология»: «спекулянт» — слишком жизненное явление, чтобы отнестись к нему индифферентно, и вот народ переиначивает его в скопулянта (скопить, скупой и т. п.); «мародер» становится миродером; «бульвар» — гульвар (гулять) и т. д.» (Карцевский С. О. По модели «живодер». 1923 [Карцевский 2000: 223]).

Эта заманчивая процедура имеет большой успех среди неспециалистов вследствие кажущейся всеобщей доступности. Эпилингвистического знания говорящему вполне хватает, чтобы самому имитировать все процедуры открытия, необходимые в практике классического диахронического языкознания — все могут участвовать в игре. Достаточно немного воображения и, самое главное, принятия постулата, что любая форма обязательно является означающей.

Этимологический анализ иногда опирается на силлогизм на семантической основе. Пример: одна из сторон горы Маттерхорн в Швейцарии (по-итальянски «Cervino» [Червино]) походит на утес. При этом словенское слово для обозначения утеса — «čer». Значит, перед нами очевидный след древнего присутствия венетов в Швейцарских Альпах [?avli et al. 1996: 52].

Все же чаще всего чистое сходство демонстрирует подлинную цель парономастического поиска — доказательство предшествующего, т. е. превосходящего присутствия в Европе. В Западной Франции не является ли название «Вандея» очевидным доказательством еговенетского происхождения?

Может показаться, что исходный смысл слова является его истинным смыслом, который только и ждет, что его расшифруют, но это не всегда так. Инновационисты задаются вопросом, как русское слово киль (корабля) могло стать названием города Киль (Kiel) в Германии, или как русское слово сало оказалось названием итальянского города Сало, или русское слово варпопало в название реки Вар во Франции. Достаточно «догадаться», что название города Кёльн «происходит от», «объясняется» русским словом клён. Любое имя собственное считается расшифрованным, когда установлено сходство с языком инновациониста: норвежское имя Кнут приравнено к русскому слову кнут, английское имя Боб — к русскому слову боб, французское имя Luc, в русской транскрипции Люк, приравнено к русскому слову люк (все примеры взяты отсюда: [Зализняк 2010]). Конечно, такое объяснение многого не объясняет, но это и не важно, важно присутствие знака, а не его смысл, что весьма далеко от кратилистской проблематики «правильности слов».

Истинный смысл кроется в родном языке инновациониста:

Татарстан: Теперь, к примеру, начнем со слова ИЯ. ИЯ — гнездо (по-татарски). Современные лингвисты (а именно морфологи, занимающиеся изучением и объяснением частей речи) считают это сочетание букв — ия — окончанием. Можно ли с ними согласиться, если ГНЕЗДО считать окончанием (процесса жизни), а не началом начал. Возьмем названия некоторого числа стран (география): Австр-ия, Албан-ия, Бельг-ия, Англ-ия, Герман-ия, Венгр-ия, Грец-ия, Дан-ия, Гренланд-ия, Ирланд-ия, Итал-ия, Испан-ия, Исланд-ия, Норвег-ия, По