ПОЛОЖЕНИЕ РУССКИХ В ИМПЕРАТОРСКОЙ РОССИИ.

 

 

 

Г.М.Шиманов.

 

Рассказывая о немцах, колонистах и колонизаторах, я уже перешел от политики внешней к политике внутренней. Если русских крепостных людей продавали в их собственной стране иноверцам и инородцам почти как в каком-нибудь Стамбуле или  Хиве, когда вместе с землею, а когда и без земли, когда вместе со всей семьею, а когда и в розницу, то о чем-то этот факт, по-видимому, говорит. Кстати, в Малороссии и Белоруссии, в Польше и Литве, в Лифляндии, Эстляндии и Финляндии не было продажи крепостных в розницу, даже семьями, но только вместе с землею (Хрестоматия по русской истории, т.З,М.1917, с.247). Не продавали в России ни несчастных евреев, ни кого-либо еще из терпевших здесь высосанный из пальца «двойной гнет». Продавали поштучно только «великодержавных шовинистов», т.е. великороссов. В допетровской Руси, когда власть была еще в русских руках, крепостное право было несравнимо легче для крестьян, чем потом, когда приглашенные Петром немцы, голландцы, шотландцы, французы и прочие иноверцы и инородцы превратили его в прелюдию к «архипелагу ГУЛАГу». До Петра 1 крепостные не были лично зависимы от помещика. Но об этом фундаментальном обстоятельстве умалчивают наши западники, вероятно, по той причине, что оно не вписывается в созданный ими миф о Европе как родине Свободы и Света.

 

 

 

Начнем с того, что в Российской империи русский народ, фактический ее создатель, не имел преимуществ перед другими народами. Более того, подавляющее большинство российских народов не знало крепостного рабства вообще, а русский народ не только знал, но был освобожден от него в самую последнюю очередь. Немцы, поляки, греки, крещеные татары и крещеные евреи владели крепостными русскими людьми, а русские помещики не владели по крепостному праву ни немцами, ни поляками, ни татарами, ни евреями, ни кем-либо еще. Кроме своих же единокровных. Одного этого факта достаточно, чтобы понять приниженное положение русских в их собственной стране. 

 

 

 

     Другим свидетельством этой приниженности русского народа было полное торжество чуждых ему начал в верхах Российского государства, которыми направлялся ход русской жизни.
     В результате петровских реформ русский народ оказался в кабале у иностранцев. Он был лишен и своей национальной элиты, и своей национальной идеологии. А это значит, что высшая духовная и психическая его жизнь была парализована.

 

     «Мнению русскому, - писал один из гонимых наших национальных мыслителей, Иван Киреевский, - живительному, необходимому для правильного здорового развития всего русского просвещения, не только негде было высказаться, но даже негде было образоваться» (Цимбаев Н.И. Славянофильство. 1986г. с.259).

 

     Объясняя причину такого положения, другой русский мыслитель, Иван Аксаков, писал: «Русская земля подверглась внезапно страшному внешнему и внутреннему насилованию. Рукой палача совлекался с русского человека образ русский и напяливалось подобие общеевропейца. Кровью поливались спешно, без критики, на веру, выписанные из-за границы семена цивилизации. Всё, что только носило на себе печать народности, было предано осмеянию, поруганию, гонению. Обычай, нравы, самый язык - - все было искажено, изуродовано, изувечено. Народность, как ртуть в градуснике на морозе, сжалась, сбежала сверху вниз, в низший слой народный... Простой народ притаился, замкнулся в себе, и над ним, ближе к источнику власти, сложилось общество: вольные и невольные отступники его духа. Русский человек из взрослого, из полноправного, у себя же дома попал в малолетки, в опеку, в школьники и слуги иноземных всяких, даже духовных дел мастеров. Умственное рабство перед европеизмом и собственная народная безличность провозглашены руководящим началом развития...» (Аксаковы К.С. и И.С. Литературная критика. 1981,с.265).

 

     О том, до какой степени «отступники» русского духа отличались от «сбежавшего вниз» национального типа, показывают слова А.С.Грибоедова, писавшего в своей «Загородной поездке»: «Если бы каким-нибудь случаем сюда занесен был иностранец, который бы не знал русской истории за целое столетие, он, конечно, заключил бы из резкой противоположности нравов, что у нас господа и крестьяне происходят от двух различных племен, которые еще не успели перемешаться обычаями и нравами».

 

     «Вы не можете себе представить, - писал Иван Аксаков, -как вообще Петербургу (т.е. императорскому правительству, -Г.Ш.) ненавистна и подозрительна Москва (т.е. русское направление в образованном обществе, -Г.Ш.), какое опасение и страх возбуждает там слово: народность. Ни один западник, ни один русский социалист так не страшен правительству, как московский славянофил, никто не подвергается такому гонению...» (Аксаковы. Литературная критика, с. 22). Эта мысль не была у И.С.Аксакова случайной, она высказывалась им неоднократно. «Детищам петербургского периода нашей истории ненавистнее всего не нигилисты, не революционеры, но люди, стоящие за русскую народность» (Цимбаев Н.И. «И.С.Аксаков в общественной жизни пореформенной России».1978.С.248). И еще: «Народ и не подозревает, что он служит только орудием для исполнения замыслов, направленных против существенных интересов русской земли и русской народности, он и не подозревает, что он, в сущности, презираем. Его разумению недоступны те хитросплетенные узы, которыми опутывается его свобода, его жизнь, весь духовный мир России... Русские мужики имеют обыкновение посылать к царю ходоков, в случае угнетения их местными властями. Ходоков этих участь известна: в Петербурге их высекут в полиции и отсылают назад, не выслушав, иногда с ведома, иногда без ведома государя...» (там же, с.214,215).

 

     Фактически о том же писал Н.Я.Данилевский, ухитрившийся даже в официально изданной книге сказать такие вещие слова: «Болезнь эта (речь у него о том, что он по цензурным соображениям очень деликатно назвал перед этим «слабостью и немощью народного духа в высших образованных слоях русского общества», - Г.Ш.) в целом препятствует осуществлению великих судеб русского народа и может, наконец (несмотря на всё видимое государственное могущество), иссушив самобытный родник народного духа, лишить историческую жизнь русского народа внутренней зиждительной силы, а следовательно, сделать бесполезным, излишним самое его существование, - ибо все  против тех самых положений и того самого направления, которые она будто бы (по словам) признает» (там же, с,391).

 

     Далее я только слегка коснусь той работы по разоружению русского народа, которая велась российской властью в важнейших сферах общественной жизни.
     Направленность системы образования в России определялась, разумеется, верховной властью. Поэтому наши университеты, лицеи, частные школы и гимназии имели космополитический характер. Они воспитывали чужаков на своей родной земле, плохо ее знающих и высокомерных по отношению к ней. Вот как об этом писал В. Розанов, уже в самом конце петербургского периода: «У нас нет совсем мечты своей родины... У греков она есть, была у римлян. У евреев есть... У англичан -«старая Англия». У немцев - «наш старый Фриц». Только у прошедшего русскую гимназию и университет -- «проклятая Россия»... У нас слово «отечество» узнается одновременно со словом «проклятие» («Уединенное», 1990, с. 265).

 

     А вот слова В.Даля: «У нас... более чем где-нибудь, просвещение сделалось гонителем всего родного и народного» (журнал «Наш современник»,1989, № 7, с.98). Более деликатно, но фактически то же самое, писал известный педагог К.Д.Ушинский, одна из статей которого имела характерное название: «О НЕОБХОДИМОСТИ СДЕЛАТЬ РУССКИЕ ШКОЛЫ РУССКИМИ». Но, разумеется, сделать русские школы русскими не позволили ни ему, ни его последователям.

 

     Дочь великого нашего писателя, Любовь Федоровна Достоевская, писала: «Бедная русская молодежь! Есть ли на свете еще такая страна, где бы молодое поколение было таким больным и хилым! Тогда как в Европе родители воспитывают в сердцах детей любовь к отчизне, пытаются сделать из них хороших французов, хороших итальянцев, хороших англичан, русские родители растят своих детей врагами своей страны.., о нашей любимой России говорится, как о позорном пятне, о преступлении против человечества. Когда же дети поступают потом в школу, у учителей своих они встречают то же презрение к отечеству: тогда как школы других стран считают своей обязанностью воспитывать молодых граждан в духе патриотизма, русские профессора учат студентов ненавидеть православную церковь, монархию, наше национальное знамя...» (журнал «Слово», 1991, № II, с. 57-58).

 

     И таких горестных наблюдений много. Важно еще отметить, что антинациональная система образования воспитывала не только чужаков на своей родной земле, но и людей бесхарактерных. Ибо основы характера закладываются искренней и твердой верой в Бога, любовью к своему народу, а затем уже окончательно выковываются в борьбе за Божию правду на земле.

 

     Если в русском народе еще сохранялось много искренних патриотов и людей сильных, то не благодаря тогдашней системе образования, а вопреки ей. Однако эта система, как и весь направляемый сверху ход русской жизни, делали свое дело. Вот как писал о процессе деградации русских характеров один эмигрантский автор уже в XX веке: «Если мы проследим по русской литературе процесс упадка, то он становится ясным. Наши прадеды - люди начала XIX века - еще почти все крепкие и сильные; но наши деды 30-х годов уже люди со странностями, хотя между ними встречаются ещё" сильные характеры. Возьмите Онегина, Печорина, Собакевича, Манилова, Ноздрева, Чацкого и т.д. Наши отцы Обломов, Райский, Кирсановы, Рудин, Верховенский отец и др. уже, безусловно, проявляют признаки вырождения. Про это поколение поэт Некрасой сказал: «Суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано». Что же касается до наших предреволюционных современников, героев Чехова и Арцыбашева, то это уже сплошь неврастения и безволие...» (Из статьи Д.Ненюкова «Причины русской революции», опубликованной в журнале «Русское самосознание», США, 1990, № 4).

 

     Впрочем, Константин Леонтьев писал о деградации русских характеров еще до Ненюкова: «Национальные свойства великорусского племени в последнее время если не окончательно дурны, то, по крайней мере, сомнительны» («Записки отшельника», М. 1992, с. 314).
     Помимо чужебесия и разрушения русских национальных характеров, нашу систему образования отличало еще и следующее обстоятельство. «Русские учебные заведения, - писал В.В.Шульгин, - основывались правительством и содержались на средства казны.

 

      Сказать - «на средства казны» это значит сказать - на средства всего населения. Поэтому можно с большим весом возражать, допустим, против такого порядка, когда, например, на деньги русского населения, которое, предположим, платит 95% всех налогов, воспитывалось бы русского юношества всего 5% , а остальные юноши, получающие образование, были бы не русские» («Что нам в них не нравится», Париж, 1930г., с. 193).

 

     Здесь Шульгин говорит предположительно, лишь намекая на антирусскую практику в этом деле. А вот В.В.Розанов конкретизировал этот намек. Правда, всего лишь в географическом отношении. «В Московском учебном округе только в эти два года был закрыт целый ряд прогимназий: в Ефремове, Касимове, кажется - Белеве, немного ранее в Брянске; здесь сокращается ученье, т.е. оно так дурно было поставлено, так мало сообразовано было с местной нуждою и так вообще беспризорно заброшено, что явилась даже внешняя необходимость его сократить; войдите же в Привислянский, Ост-Зейский край, в бывшую Новороссию, на Кавказ, даже в города Туркестана - и вы увид11те тщательность сюда приложенных забот. На 2-3 миллиона финнов есть университет; он есть для 4 миллионов прибалтийских немцев; с Петербургским - мы имеем три университета в прибалтийских губерниях; и если прибавим сюда Варшавский университет -имеем четыре, т.е. половину всего числа их в Империи, расположенные на одной западной окраине. Как пустынна от них сравнительно Россия, с двумя университетами, Московским и Казанским, на линии от Новгорода до Томска, от Архангельска до Харькова» (журнал «Русь». Ростов Великий. 1991г, № 1, с. 6-7).

 

     А результат? Характерно, что никаких анализов в этом отношении, как и в советское время, старались не делать. Или, во всяком случае, результаты их не разглашать. Только дробная информация, не способная вызвать особых эмоций. Так, например, «в прибалтийской части страны (России) доля неграмотных среди мужчин и женщин была невелика. Соответственно 7,4 и 7,8 процента». А на остальной территории читать и писать среди мужчин мог приблизительно каждый третий из мужчин, а из женщин всего лишь 4,7 процента (газета «Русский вестник», № 62-63, с. 17).

 

     Что касается российской периодической печати, то о еврейском господстве в ней свидетельств много. Приведем из них лишь одно. «Когда собралась Государственная Дума и в Таврическом Дворце появилась так называемая «ложа печати», то иные остряки немедленно окрестили ее «чертой оседлости». Трудно было придумать название более удачное. Действительно, если судить по корреспондентам, присланным в парламент, русская печать в то время была в еврейских руках. И как бы для того, чтобы это еще более пояснить недогадливым, влиятельнейшая петербургская газета, орган кадетской партии под редакторством П.Н.Милюкова, выходила с ежедневным подзаголовком «ОСНОВАНА БАКОМ»... Мозг нации...оказался в еврейских руках и привыкал мыслить по еврейской указке» (В.В.Шульгин. «Что нам в них не нравится», Париж. 1930, с. 58).

 

     А теперь чуть-чуть о внешней политике. Было замечено уже давно, что она проводилась не в интересах русского народа, хотя оплачивалась его кровью и потом. Самым удивительным в ней было то, что она проводилась даже не в интересах космополитической Российской империи, а в интересах ее врагов или, по меньшей мере, в совершенно чуждых ей интересах. Это политика была не столько государственной, сколько фамильной или даже вообще никакой. Тут достаточно вспомнить хотя бы продажу нашей Аляски и Калифорнии под предлогом их «убыточности», хотя на самом деле государство не теряло на них ни копейки, а при надлежащей постановке дел могло бы и богатеть. Как известно, наш гениальный поэт Тютчев был профессиональным дипломатом и глубоким политическим мыслителем. Он писал, что российская политика «не только не видела в Западе естественного и необходимого противника, но старалась только служить ему подкладкой» (В.В.Кожинов. «Тютчев». М. 1988. с. 329).
      В качестве поясняющего штриха к сказанному можно привести слова К.Маркса и Ф.Энгельса, писавших, что «вся русская политика и дипломатия осуществляются, за немногими исключениями, руками немцев или русских немцев... Тут на первом плане граф Нессельроде - немецкий еврей; затем барон фон Мейендорф, посланник в Берлине, из Эстляндии... в Австрии работает барон граф Медем, курляндец, с несколькими помощниками, в их числе некий г-н Фотон,- все немцы. Барон фон Бруннов, русский посланник в Лондоне, тоже курляндец... Наконец, во Франкфурте в качестве русского поверенного в делах действует барон фон Будберг, лифляндец. Это лишь немногие примеры. Мы могли бы привести еще несколько дюжин таких примеров» (Сочинения. Т. б, с. 156).

 

     Хотелось бы спросить, каким образом такое засилье немцев в «русской» политике сочеталось с её «панславизмом», о котором так много писали на Западе?
     В связи с тем, что «немецкая тема» у нас никак не освещена научно (несмотря на всю ее важность для понимания русской истории или, лучше сказать, именно по этой причине), задержимся на ней, чтобы послушать, что говорят о немцах в России самые разные авторы.

 

     Но дипломатическая служба не была единственным уделом немцев: Врангели и клейнмихели, плеве и нейдхарты, ренненкампфы и кауфманы завоевали незыблемые позиции в гражданской администрации и армии и даже проникли в Святейший Синод. Положение немцев в общественной жизни России было настолько прочным, что без них не могло обойтись даже антигерманское движение. В 1844 Ф.Ф.Вигель опубликовал (по-французски) трактат «Россия, захваченная немцами»» («Россия и Германия наставники Гитлера». Вашингтон. 1991, с. 39-40).
     «Особенно высока была доля лиц немецкого происхождения среди армейского офицерства: в 1812 году не менее 60 генералов были немецкого происхождения. Даже в 80-е годы, в период наибольшего успеха панславистской пропаганды (где и в чем она проявлялась? Об этом ни гу-гу. - Г.Ш.), около 40 процентов постов в высшем командовании занимали русские немецкого происхождения. В некоторых министерствах их доля была еще выше: в Министерстве иностранных дел - 57 процентов, в военном министерстве - 46 процентов, в Министерстве почти  телеграфа 62 процента. В целом треть всех высших государственных чиновников, армейских и морских офицеров и членов Сената были лицами немецкого происхождения (контрольный пакет акций, причем с огромным запасом, учитывая онемеченность и разрозненность русских. - Г.Ш.), в то время как немцы составляли не более 1 процента населения России» (там же, с. 69).

 

     О настроенности «русских» немцев можно судить хотя бы по тому, что прибывших в Ригу во время первой мировой войны военнопленных немцев их рижские соплеменники встречали цветами (Курлов П.К, «Гибель императорской России», М. 1992, с. 206). Невольно вспоминается слова Достоевского в «Бесах»: «Андрей Антонович фон Лембке принадлежал к тому фаворизированному племени, которого в России числится по календарю несколько сот тысяч и которое, может, и само не знает, что составляет в ней всею своею массой один строго централизованный союз. И уж, разумеется, союз не предумышленный и не выдуманный, а существующий в целом племени сам по себе, без слов и без договору, как нечто нравственно обязательное, и состоящий во взаимной поддержке всех членов этого племени одного другим всегда, везде и при каких бы то ни было обстоятельствах».

 

      Одним из проявлений такого рода солидарности было приглашение немцев-иностранцев на новые российские земли. У нас до сих пор принято восхищаться образцовыми хозяйствами немецких колонистов, но мало кто знает, какие исключительные льготы определили их успех. Вот некоторые обстоятельства, связанные с колонизацией немцами Поволжья, сообщенные издающейся ныне в Москве газетой «Русский вестник»: «... в середине XVIII века крестьянство центральных губерний России страдало от малоземелья, многие помещики стремились к занятию земель в Поволжье и восточнее, однако царское правительство искусственно сдерживало их продвижение в новые земли». В середине XVIII века Россия имела достаточное количество крестьянского люда для заселения и хозяйственного освоения территорий Среднего Поволжья. С этой «количественной» позиции приглашение иностранцев на эти земли не имело под собой никаких оснований. Однако такое приглашение, огромная организационная работа, большие финансовые затраты Российского государства на переселение с середины 60-х годов XVIII века стали реальностью... Во-первых, переселение осуществлялось на очень льготных условиях: полная оплата проезда и содержание иностранцев из государственной казны, вручение значительных сумм денег, а также скота, орудий производства, иногда и дворовых построек, освобождение на 30 лет от всех государственных податей и налогов, освобождение навсегда от военной службы; во-вторых, обеспечивалось поселение иностранцев в колониях с широкими возможностями автономного развития в области культуры, просвещения, религии, организации самоуправления; в-третьих, разрешалось для заводов и фабрик покупать крепостных крестьян, а в сельском хозяйстве использовать наемную рабочую силу. Все это заведомо ставило колонистов в привилегированное положение по 'отношению к местному крестьянству... В 1775 году... тем, у коих земля оказалась неудобною, дозволено было переселиться на земли плодородные, и при этом случае прощено им казенного долга около 1025,5 тысячи рублей... В течение XIX века... немалое число колонистов сколотило капиталы, превратилось в купцов и капиталистов, а на селе - в крупных фермеров, широко использовавших наемную рабочую силу. Несмотря на то, что колониям трижды в первой половине XIX века прирезывались новые земли, колонисты все в больших размерах арендовали земли...' Добавим еще одно свидетельство тоже немецкого автора, наблюдавшего ситуацию на месте: «Немецкие купцы торгуют не только колонистским хлебом, но закупают его на большом пространстве. У них свои суда на Волге, но, кроме того, они нанимают множество судов» (Август Гаксгаузен). Эти же купцы нанимали у помещиков и крепостных крестьян, которые, превращаемые в бурлаков, таскали баржи вниз и вверх по Волге...» («Русский вестник», № 34 (66), с. 6).

 

     Вот как бывает, когда делами одного народа заправляют представители народа другого.
     Но, рассказывая о немцах, колонистах и колонизаторах, я уже перешел от политики внешней к политике внутренней. Если русских крепостных людей продавали в их собственной стране иноверцам и инородцам почти как в каком-нибудь Стамбуле или  Хиве, когда вместе с землею, а когда и без земли, когда вместе со всей семьею, а когда и в розницу, то о чем-то этот факт, по-видимому, говорит. Кстати, в Малороссии и Белоруссии, в Польше и Литве, в Лифляндии, Эстляндии и Финляндии не было продажи крепостных в розницу, даже семьями, но только вместе с землею (Хрестоматия по русской истории, т.З,М.1917, с.247). Не продавали в России ни несчастных евреев, ни кого-либо еще из терпевших здесь высосанный из пальца «двойной гнет». Продавали поштучно только «великодержавных шовинистов», т.е. великороссов.

 

     В допетровской Руси, когда власть была еще в русских руках, крепостное право было несравнимо легче для крестьян, чем потом, когда приглашенные Петром немцы, голландцы, шотландцы, французы и прочие иноверцы и инородцы превратили его в прелюдию к «архипелагу ГУЛАГу». До Петра 1 крепостные не были лично зависимы от помещика. Но об этом фундаментальном обстоятельстве умалчивают наши западники, вероятно, по той причине, что оно не вписывается в созданный ими миф о Европе как родине Свободы и Света.

 

     Но, как бы ни тяжело было крепостное иго (особенно в тех областях, где польские и немецкие помещики владели русскими крестьянами), солдатчина была еще тяжелее. Срок службы определялся в 25 лет и лишь с 1875 года был уменьшен до 15-ти, а затем продолжал постепенно снижаться. Солдатчина вычеркивала человека едва ли не полностью из жизни. Полное бесправие перед своим начальством на протяжении всей зрелой жизни. Но едва ли намного слаще была и судьба солдатских жен. При обычных в те времена ранних браках изъятие мужа из брачной жизни обрекало солдатских жен на разврат или на такую жизнь, по сравнению . которой монашеская жизнь была намного предпочтительнее.

 

     Кого же рекрутировали в солдаты? У меня под руками только две книги, из которых можно что-то выудить на эту тему. Бескровный Л.Г. «Русская армия и флот в XIX веке». М. 1973. И Зайончковский П.А. «Самодержавие и русская армия на рубеже XIX - XX столетий», М, 1973. Читаем в первой из них: «...От обязательной службы освобождалось дворянство», т.е., как помним, те, которые, в своей массе, изменили русскому народу и, кроме того, состояли на три четверти по своему происхождению из нерусских.

 

      Читаем далее: «По национальному признаку (полностью или частично) освобождались от службы ряд народностей Сибири, жители Кавказа, Башкирии (последним дано было право денежной замены), Бессарабии, крымские татары, а также армяне и татары Астраханской губернии. По территориальному признаку освобождались все жители отдаленных районов Сибири, жители Архангельской губернии (дано право денежной замены) и др. Сюда же относились изъятия по правам переселения. Этим правом пользовались переселенцы из Зап. Европы -немцы в Поволжье, на Украине и на Кавказе, а также многочисленные переселенцы с Балкан (сербы, болгары, греки)».

 

     «Льготы по военной службе давало также образование». В связи с чем обратим внимание на слова проф. П.И. Ковалевского, писавшего, что «просвещенная часть русского народа (точнее -россиян. - Г.Ш.) более чем наполовину состоит из инородцев (цитированная выше книга, с. 234). Стало быть, опять преимущества даются инородцам и деруссифицированной части русского народа.

 

     Кроме регулярной армии, правительство созывало с начала XIX века временные ополчения, действовавшие главным образом в период военных кампаний. В эти ополчения созывались, помимо казаков Дона, представители народов Поволжья и Урала. Их служба была несравнима по своей легкости со службой солдат регулярной армии. И не только в силу своей краткости. Казачьи и нерусские национальные ополчения составляли родственную для каждого ополченца среду, в то время как солдат регулярной армии оказывался в непосредственной зависимости от духовно и даже часто кровно чуждых ему начальников.

 

     В 1874 г. был утвержден новый устав, в соответствии с которым из каждой тысячи населения Европейской России на 1889 год подлежало военной службе 18,4 человека, на Кавказе - 6,1, а в Средней Азии только 1 человек. При этом «всем мусульманам служба была временно заменена денежным налогом», а «новобранцы Закавказья и Северного Кавказа несли службу только в войсках Кавказского округа». Русские же отрывались от'родных мест и несли службу где угодно.

 

     Книга Зайончкового лишь дополняет процитированное выше. «По уставу 1874 года, - пишет он, - не привлекалось к призыву население Закавказского и Туркестанского краев, Амурской и Приморской областей и отдаленных частей Сибири, а также нерусское население всей Сибири, Северного Кавказа, Астраханской и Архангельской губерний, Тургайской и Уральской областей». Но в дальнейшем, пишет он, воинская повинность была распространена на оседлое население Семиреченской области, на население Закавказья и часть .местного населения Северного Кавказа.

 

     Пусть поправят меня более сведущие, но впечатление складывается такое, что инородцы получали по их вхождении в состав России громадные льготы за счет русского народа. Что способствовало росту их населения, материального достатка и повышению их социального статуса в общероссийской жизни.

 

     Евреи еще в античные времена осознали, как важно избавлять свое юношество и своих молодых мужчин от службы в армии (и особенно в армии, не служащей их национальным интересам). Поэтому они предпочитали платить римскому правительству усиленные налоги за освобождение своих юношей от военной службы. В Российской же империи русский народ обессиливался не только материально и морально, не только интеллектуально и политически, но и генетически.

 

     Наши немногие действительно русские по духу публицисты подметили в конце Х-*Х века и начале XX вот какое интересное обстоятельство: российское правительство, как и последующее советское, проводило свою внутреннюю политику в ущерб русскому народу. «У нас вошло в какую-то привычку, -писал М. А. Миропиев, - отдавать предпочтение интересам окраин перед интересами центра... Таких окраин, живущих за счет центра, у нас несколько: Кавказ, Туркестан, Закаспийская область и др. Это вопреки всем западноевропейским народам, которые стремятся обогатиться за счет колоний или по крайней мере привести в равновесие доходы и расходы их, - это какая-то особая у нас благотворительность на окраины, мы в данном случае похожи... на тот филантропический народ, который, как пеликан... питает своею кровью птенцов. Неужели мы проливали свою кровь, завоевывая эти страны, только затем, чтобы снова превратиться в каких-то данников Золотой Орды, то есть наших азиатских окраин?! Эти окраинные дефициты влекут за собою громадное государственное зло: экономическое оскудение и даже по местам вырождение нашего центра, наших внутренних губерний Европейской России... Политика предпочтения окраин центру ведет нас к государственному разложению...» (Миропиев М.А. «О положении русских инородцев». СПб, 1901. Цитирую по перепечатке отрывка из этой книги в газете «Русский вестник», № 10 (43), с.9).

 

     Но еще раньше Миропиева о том же писал В.В.Розанов: «Ничего нет более поразительного, как впечатление, переживаемое невольно всяким, кто из центральной России приезжает на окраину: кажется, из старого, запушенного, дичающего сада он въезжает в тщательно возделанную, заботливо взращиваемую всеми средствами науки и техники оранжерею. Калужская, Тульская, Рязанская, Костромская губернии - и вся центральная Русь напоминает какое-то заброшенное старье, какой-то старый чулан со всяким историческим  хламом, отупевшие обыватели которого живут и могут жить без всякого света, почти без воздуха... Можно подумать, что «империя» перестает быть русской; что не центр подчинил себе окраины, разросся до теперешних границ, но, напротив, окраины срастаются между собою, захлестывая, заливая собою центр, подчиняя его нужды господству своих нужд, его вкусы, позывы, взгляды -- своим взглядам, позывам, вкусам. Употребляя таможенную терминологию, Россия пользуется в самой России «правами наименее благоприятствуемой державы». Если  для Франции, Германии, Англии, Америки презренность племени русского проблематична, то в России это не составляет никакого вопроса... Решительно, презренность имени русского есть единственное объединяющее Россию понятие, с которого парикмахер и профессор, капельдинер и его барин начинают понимать друг друга; а не согласившись в котором - люди теряют общий язык, на коем они могли бы разуметь друг друга. Пасторы церкви евангелической руководили и руководят целыми гимназиями; относительно пастырей церкви православной до сих пор сохраняется в силе правило, по которому они не могут быть назначаемы -- одни из всего состава учителей – классными наставниками в классических наших гимназиях. Русские в России - это какие-то израильтяне в Египте, от которых хотят и не умеют избавиться, «исхода» которых ожидают, - а пока он не совершился, на них возлагают все тяжести и уплачивают за труд ударами бича.

 

     «Россия для русских» какое издевательство! «Россия возрождающаяся» какое недоразумение! В Москве существование «Русского Дела» - органа со славянофильской традицией - внушало постоянную тревогу; и не вызывает никакого смущения существование в Петербурге ренегатских «Новостей» и «Биржевых Ведомостей». «День», «Парус» И.Аксакова гонимы; нигилистическое и невежественное «Дело» Благосветлова, все время, долгие годы распространявшее ненависть и презрение к России, по преимуществу среди молодежи, мирно кончается со смертью основателя, решительно ни разу не потревоженное ничем. Адам Чарторыйский 20 лет направляет образование в нескольких губерниях - за Хомяковым ходит вахмистр и «дозирает», как бы от его.бороды не загорелась Москва. Быть предателем в России - это значит всего достигнуть, во всем успеть; быть православным не по метрике только, монархистом, и притом вслух, - это значит быть выброшенным за борт текущей жизни, остаться без приюта, в нужде и чуть ли не на голодную смерть (Достоевский, К.Леонтьев, Н.Страхов). «Монархия», «православие».,, это - тайна, которую их прозелиты в России могут передавать друг другу только шепотом; Белинский осмелился в статье по поводу " «Бородинской годовщины» выказать любовь к земле своей: ему сорок лет это не было забыто, и до сих пор повторяется еще; «до чего же мог увлекаться этот человек...» («Кто истинный виновник этого?» -журнал «Русское обозрение» за 1896 год. Цитирую по перепечатке в журнале «Русь», Ростов Великий, 1991, № 1).

 

     Но вернемся к словам Миропиева о вырождении русского народа в те еще годы. Это не оговорка. Вот что писал по этому поводу другой русский публицист, убитый в 1918 году евреями-чекистами за его верность русскому народу, М.О.Меньшиков: «В старинные времена в каждой усадьбе и у каждого зажиточного мужика бывали многолетние запасы хлеба, иногда прямо сгнивавшие за отсутствием сбыта. Эти запасы застраховывали от неурожаев, засух... Мужик выходил из ряда голодных лет все еще сытым, необессиленным, как теперь, когда каждое лишнее зерно вывозится за границу». И далее: «Перестаньте, господа, обманывать себя и хитрить с действительностью! Неужели такие чисто зоологические обстоятельства, как недостаток питания, одежды, топлива и элементарной культуры, у русского простонародья ничего не значат? Но они отражаются крайне выразительно на захудании человеческого типа в Великороссии, Белоруссии и Малороссии... русский человек во множестве мест охвачен измельчанием и вырождением, которое заставило на нашей памяти дважды понижать норму при приеме новобранцев на службу. Еще сто с небольшим лет назад сам?