Михаил Зуев: «Я описывал жизнь…»
О романе «Грустная песня про Ванчукова», недавно вышедшем в издательстве «АСТ», беседует с автором Игорь БОНДАРЬ-ТЕРЕЩЕНКО.
В издательстве «АСТ» вышел роман Михаила Зуева «Грустная песня про Ванчукова» – настоящая энциклопедия советской жизни, полная героических историй, лирических эпизодов и философских ответов на вопросы о жизни и смерти. Три поколения семьи Ванчуковых, живущих в романе – это три эпохи, в которых формируется характер будущего героя нашего времени: от Сталина до Горбачева, от «большого террора» до «лихих 90-х». Когда «инженеры человеческих душ» и «прорабы перестройки» ушли в тень, на сцену выступили люди новых, реальных профессий. Один из них – герой романа Михаила Зуева – врач, призванный исцелять. Но сможет ли он помочь самому себе, пережившему легендарное «время перемен»? Об этом и многом другом и поговорили с автором романа.
– Михаил, ваш новый роман, с которым вас сердечно поздравляю – по сути, биография страны сквозь призму трех поколений одной семьи. Расскажите, как появился замысел создания подобной саги – жанра интересного, небанального, классического, но, к сожалению, не профилирующего, как говорится на рынке нынешней скорострельной литературы с ее остросюжетной динамикой и прочей мишурой стиля?
– Спасибо на добром слове. Я даже и не думал создавать «биографию страны». Неумолимо проходит время, и мы с удивлением видим, что у разных людей не только, оказывается, разная правда, но и, честно говоря, – разная страна. Страна, в конечном итоге, состоит из людей. Из личностей. Из тех, кто и творит ту самую историю, или ею проклят и оплеван. Давно уже затаскали по разным страницам, хорошим и не очень, кушнеровское «времена не выбирают». Мне интересно мое поколение – что ж с этим поделать. С одной стороны, я хорошо его знаю. С другой, мое поколение сейчас отмечает шестидесятилетие и, следовательно, уже можно делать выводы. Не сиюминутные, не притянутые за уши, не рожденные в угоду конъюнктуре, а – прожитые, пропущенные через наши сердца. Это нелегко, зачастую больно. Но нелепо прожить столько лет, и так и не осмелиться спросить себя: «кто я?»
Конечно, роман по большей части, о моем поколении. Два предыдущих поколения, отцы и деды, «понадобились» мне вовсе не с точки зрения полноты драматургического процесса. Просто в сегодняшней литературе слишком много схем, слишком мало красок. В чести черная, белая, иногда красная. Нет полутонов, нет тонкого невербального, нет оттенков. Все мы, без исключения, родом из детства. Поэтому отцы и деды, на чьи канувшие в Лету спины, как на спины Трех Китов мироздания, мы опираемся, – эти люди оживают в моем романе. Чтобы сказать о себе. Чтобы защитить себя перед судом Истории. Чтобы, может быть, исправить ошибки, искупить вину перед поколением своих детей. Только детям не стоит обольщаться. Ибо дети шестидесятых теперь сами уже деды. Круг замкнулся.
Мне было интересно «прожить» тему. Вот почему я сделал это. Вот в чем была моя единственная, самая сильная, мотивация. Мотивация действительно оказалась сильной: создать 32 авторских листа за четыре месяца, в которых случилось всего пять выходных, задача нелегкая.
– Так называемые технические подробности в романе, исполненные у вас вполне профессионально – из жизни инженеров и врачей, предпринимателей и бизнесменов – откуда такая информированность? Личный опыт?
– За время моей жизни я во многих процессах принимал самое непосредственное участие; еще больше – видел и слышал. Я окончил медицинский институт в 1984-м, так что вот это «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй», именуемое «perestrojka», встретил во вполне зрелом возрасте. Да и бизнесом занимаюсь с 1987-го: есть, что вспомнить. В роман вошла лишь маленькая, мельчайшая толика того, что на самом деле происходило вокруг меня, на расстоянии вытянутой руки. Что в «карьерной», что в «деловой» линиях романа у меня практически не было желания что-то придумывать. Реальность, особенно в переломные этапы развития общества, куда богаче любого вымысла. Это теперь мы можем давать какие-то оценки, а тогда социум был настолько дезориентирован происходящими событиями, что каждый должен был решать для себя, куда ведет его сердце – разумом там и не пахло. Хорошо то было, или плохо, я и спустя тридцать промелькнувших лет не могу ответить однозначно. Свобода пришла нагая; сейчас вроде прикрыла срамные места, но знакомые черты, что называется, остались.
Что же до инженерных «подробностей», они почерпнуты из моей родительской семьи. В четырех поколениях передо мной все мужчины в роду – инженеры: путейцы, горняки, металлурги. Это я изменил традицию и пошел в медицину. Кстати, родители моего поступка так и не поняли.
– А откуда такие глубокие познания о жизни страны в тридцатых, сороковых, пятидесятых годах? Детали быта, типажи героев, разговоры, настроения… Это ведь явно не архивный, а «живой» материал?
– Рассказы, разговоры, воспоминания по поводу и без повода. Годы и годы я слушал самых разных людей, с которыми сводила меня судьба. Слушал, анализировал, запоминал, причем не «общую канву», а очень интересовался подробностями. Прошлое ведь само тебе ничего не расскажет; нужно искать и находить свидетелей и соглядатаев. Эти люди полны воспоминаниями, только они искренне не понимают, кому их воспоминания могут пригодиться. И когда они встречаются с человеком, кто готов выслушать их не из ложно трактуемого уважения, а с неподдельным интересом, они раскрываются, и их уже не остановить. Я не раз и не два удивлялся, как много знают и сколь многое помнят на первый взгляд бесцветные и ничем не примечательные пожилые люди. Так что все дело в моем круге общения — «не за славу, не за плату».
– Главный герой романа Ольгерд Ванчуков – герой перестройки, не бандит, не жулик не убийца, к тому же профессионал высшей пробы. Был ли его прототип в действительности, или это сборный портрет героя того времени?
– Я бы с осторожностью называл Ольгерда Сергеевича Ванчукова героем перестройки. Этот, безусловно одаренный, наделенный острым умом, человек, волею судьбы был отброшен в самый низ социальной и карьерной лестницы, несмотря на все его заслуги и успехи. И его «путь наверх», чуждый карьеризму и подлости, был для меня чрезвычайно интересен. Безусловно, в карьере героя есть что-то и от самого автора. Девяностые были парадоксальным временем, когда состояния и карьеры делались (и рушились) иногда за считанные дни и часы.
Конечно же, без других, «ближайших» к главному герою персонажей, он оказался бы в безжизненном вакууме, превратившись из живого человека в плохую драматургическую схему. Поэтому десятки других героев – слава богу, объем романа позволял мне не экономить на персонажах и подробностях – вместе с героем главным и образуют ту самую гремучую алхимическую смесь, с помощью которой я без стеснения рисовал картину происходившего. В каждом из героев причудливо переплетается правда прототипов и авторский вымысел. То, что поведение некоторых героев нелогично, допущено мной специально: я описывал жизнь, а не делал синопсис для наивного сериала «о девяностых».
– Тема любви в романе – кажется, лишь она остается нереализованной в жизни героя. Бросает он, бросают его, происходит постоянная сублимация в работу, а не в семью. По-вашему, это тоже одна из черт поколения перестройки, ждущего перемен где угодно, только не в себе? Ведь в прежние времена у вас в романе держатся за семью, пускай даже не часто о ней вспоминая из-за работы и жизненных неурядиц…
– Ванчуков, на мой взгляд, человек во многом ущербный. Его никто не научил любить. Он вырос в нелюбви. Он учился сам, но получалось так, как получалось, через потери, боль и ошибки. Недаром для его законной жены в романе не нашлось не только места, но даже имени. Поначалу я хотел «сделать» Ольгерда Ванчукова «лучше» его отца. Но и герои, и материал оказали мне отчаянное сопротивление; я отпустил процесс и позволил ему обрести свою внутреннюю логику. «Закон отрицания отрицания» так и не состоялся, не восторжествовал до конца.
Пережитая им личная трагедия в восемнадцатилетнем возрасте должна была заставить его очерстветь. Но он выстоял, сумел подняться. Хотя избавиться от последствий тяжеленной личностной травмы, по моему мнению, ему так и не удалось. Почему Ольгерд такой? Есть ли ему оправдания? Можно ли простить его за ошибки? Не знаю. Что знаю совершенно точно, так это то, что он вовсе не нуждается в нашем прощении. В чем же он нуждается безусловно – в понимании. Судить проще, чем понять. Судить – не больно; больно сострадать. Но те, кто сострадают, сильны. А те, кто судят, думаю, не очень.
Ванчуков уходит. Так бывает в нашей жизни. Но уходит он победителем – я считаю так. Возможно, у читателя будет другое мнение. Что ж, сравним, обсудим потом…
– Кому бы вы порекомендовали эту историю про Ванчукова, и остались ли, по-вашему, подобные герои в современной жизни?
– Такие герои, как Ванчуков, есть всегда. В любой географии, при любом политическом строе. Это умные честные люди, чье социальное происхождение не позволяет им беспрепятственно «обменять» свои навыки и умения на положение в обществе. Всегда рядом находятся те, кто «правильнее», кто «ровнее», у кого «нужные» родители… «Старый слуга открывает подъезд, нет, отвечает, в Америке мест!» Трагедия маленького человека? Вряд ли. Главный герой «Грустной песни про Ванчукова» никогда маленьким человеком не был. Он принимает бой, на который выходит с открытым забралом. Шансы малы, но они есть. И до самого последнего вздоха он остается в строю, остается на светлой стороне сущего.
В современной жизни такие герои во многом нонсенс. Но, нам следует помнить, что «времена всегда одинаковые». И каждый, кто хоть что-то стоит, всегда оказывается перед выбором: вступить в бой или «слиться», быть «тварью дрожащей», или… На самом деле, это исконный русский вопрос. Вся стоящая русская литература XIX века была ему посвящена.
Мы вместе с моим героем приняли эстафету.
Мы – право имеем.
Беседу вел Игорь БОНДАРЬ-ТЕРЕЩЕНКО