В мире неопределенной веры и «религиозных услуг»
Как в современном мире вера перестает быть главным определяющим фактором поведения и мировоззрения и становится просто прикладным способом получения благ от некой «высшей силы» здесь и сейчас - об этом и многом другом зашла речь со время лекции профессора исторического факультета МНУ Вениамина Симонова (архимандрита Филиппа) в университетском храме мученицы Татианы.
Как глобализация и иные процессы, трансформирующие современное общество, отражаются на таком корневом факторе жизни человека, как вера? Почему вырывание человека из исторического контекста, из социума влияют и на кризис его веры? Как вера перестает быть главным определяющим фактором поведения и мировоззрения и становится просто прикладным способом получения благ от некой «высшей силы» здесь и сейчас? Об этом и многом другом зашла речь со время лекции профессора исторического факультета Московского государственного университета Вениамина Симонова (архимандрита Филиппа) в университетском храме мученицы Татианы. Предлагаем читателям отрывки из лекции.
Куда исчезли соседи?
Что касается социокультурной сферы, первое, о чем я хотел бы сказать, – это разрыв системы «общество-индивидуум». Индивидуум сейчас намеренно изъят из общества, то есть происходит организованная десоциализация. Новая общественная идеология: каждый живёт сам по себе.
Вспомним, чем были в советское время для людей соседи. Вся твоя частная жизнь происходила в какой-то общине: подъезд, двор, деревня, что-то еще. Сейчас же я двадцать лет живу на одном месте и только визуально знаю людей, которые живут в квартирах на той же лестничной площадке. И меня они знают примерно так же. Это вина не города – это вина общества.
Еще одна проблема – дегуманизация общества и экономизация личности: для нас главное в личности – не то, что он такой хороший не то, что он такой красивый, а успешный он или нет. Девушка как выбирала себе мужа раньше: вот какой красавец, от него дети будут хорошие. А сейчас? Думает, мол, у него всё хорошо, я так ещё поживу, а дети – ну, потом как-то разберёмся. Дети – уже не первый момент.
Почему история интересна только «фоменковцам» и неоязычникам?
Особенно важной проблемой становится деисторизация общества. Помню, мы в свое время (еще в советский период) смеялись в приемной комиссии, когда на вступительном экзамене девочка очень волновалась, и чтобы вытянуть абитуриентку хоть на какой-то балл, ей задали вопрос, когда правил Иван IV Грозный, а у той смешалось все в голове – она спокойно и говорит: «В IV веке до нашей эры». А сейчас дети и не знают, что бывает до нашей эры. Ко мне приходит второй курс на поток, так они меня в чатах «святейшей инквизицией» называют, потому что на экзамене я половине курса ставлю два балла, и пока они что-нибудь не выучат, свою оценку получить не смогут. Уровень подготовки таков, что даже дети, приходящие на исторический факультет, очень слабо себе представляют отечественную историю.
А самое главное, у большинства интереса к истории просто нет. Сейчас есть маргинальные всплески интереса, но в основном они спровоцированы «новой хронологией» Фоменко или проблемами, связанными с национализмом, в том числе и фашистского толка, с неоязычеством. Но информация, в которую верят эти люди, черпается ими из каких-то подметных листков. К счастью, таких людей немного, но это единственный контингент, у которого есть интерес к истории, правда к истории маргинальной – верят в «Голубиную книгу», «Книгу Велеса» и другие откровенные подлоги, чуть и не молятся на них.
«Чтоб было хорошо здесь и сейчас»
Ещё один очень важный, том числе для историков Церкви, момент: секуляризация мышления и поведения. Человек, который ходит в церковь в качестве захожанина, все равно ассоциирует себя каким-то образом с той свечкой, которую он ставит. При этом всё остальное у него в мыслях – либо деньги, либо совершенно материалистические понятия. Такой человек не мыслит религиозно – ему это не интересно, потому что религия нужна ему только для того, чтобы сейчас и здесь было хорошо, а если сейчас и здесь нехорошо, это просто значит, что нужна другая религия. Такой человек мыслит подобным образом: вот сегодня я буду христианином, завтра что-то не получится – пойду Виссариону (имеется в виду основатель тоталитарной секты – прим.), Виссариона посадили – я, может, к буддистам каким сбегаю и так далее, и так далее. Человек руководствуется такими соображениями: «Мне сейчас плохо, а надо, чтоб сейчас было хорошо, и Бог должен мне помочь – понимаете, он обязан это сделать».
В основе этого явления – потеря традиции. Я помню моих бабушек, родившихся в конце XIX – начале XX века, это была совершенно другая история. Во-первых, это была традиция, в том числе церковная бытовая традиция. И быт не заключался в хождении со свечкой по углам, дабы там не было нечистой силы – это поведение стандартно, скорее, для наших времен, оно пропагандируется по телевизору. А потом ко мне в церкви подходит женщина и говорит, мол, я прошла со свечкой. «Зачем ты это сделала?!» – «Ну как же, говорят ведь»…
Вот и получается: национальная традиция ушла, религиозная традиция ушла, социокультурная традиция ушла, и личность формируется вне этой культурной базы.
В храм – за «религиозными услугами»?
Ещё один момент, характерный для нынешнего общества: религия приобретает рыночный характер. Возникает понятие духовный конкуренции, в том числе между церквами. В принципе, отсюда возникает прозелитизм. Если кто помнит 90-е годы, наша страна тогда воспринималась как непаханое поле, к нам приехали проповедники отовсюду: крестили в кинотеатрах, проповедовали в метро и в самолете. Я помню, были адвентисты, мормоны и другие. Для них мы после социализма будто просто с деревьев сошли – никто и звать никак, поэтому они считали нужным крестить нас уже крещеных – куда-нибудь, во что-нибудь. И неважно, куда – главное, во что-нибудь крестить.
Еще один момент. Общество формирует отношение к религии как коммерческому предприятию, вводит понятия «конкуренция», «религиозная услуга». В любой западной церкви там, где свечки можно взять, стоит кассовый аппарат, и вам дают чек как гражданско-правовой договор, заключённый между нами и церковью в письменной форме. И люди начинают требовать нужного качества оказания «религиозных услуг». Что такое нужное качество в плане религиозных услуг, я не очень себе представляю, как не представляю, что такое религиозная услуга. Тем не менее, я знаю о принятых в Российской Федерации судебных решениях по поводу «ненадлежащего оказания религиозных услуг». Так что есть уже практика…
Ну, и отношение законодателей… Например, термин «централизованная религиозная организация». Да напишите слово «церковь», дайте ему нормативное определение – нет, это делать нельзя. Именно поэтому в нашей отечественной юриспруденции нет понятия канонического права – оно относится к категории «корпоративное право», то есть с точки зрения юриспруденции церковное право и корпоративные права, регулирующие деятельность монополий, – это одно и то же. Есть отдельное мусульманское право, есть отдельное иудейское право, а христианского права в теории не существует – такова общественная позиция.
Атеизм тех, у кого «Бог в душе»
Воздействия кризисных явлений на религиозное поведение – это, собственно, то, что мы и подразумеваем под кризисом институционального христианства. Формируется новая социальная модель, где религиозное проявление – это нечто внешнее по отношению к личности. Во-первых, нам говорят, мол, религия – это частное дело: ваше дело, веровать или не веровать, а также как вы веруете. Это настолько вошло в нашу внутреннюю систему, что для нас важно, что я верую, а вот как я верую, во что я верую, что я для этого делаю, для нас уже не важно. Если в первые века христианства вопрос «как ты веруешь?» был онтологическим, то есть веровать можно было только правильно или неправильно, то сейчас уже все равно – просто повторяют, как поговорку, что «у меня Бог в душе».
По-моему, Честертон писал, что нет худшего рода атеизма, чем вера в то, что Бог в душе, это самые страшные люди. При этом религия является для индивидуума, в основном, неким дополнительным фактором, она не формирует социальное поведение, более того, не формирует личное поведение.
Согласно опросу, 2% респондентов систематически ходят в церковь, причащаются и прибегают к другим таинствам, чем, собственно, и определяется практикующий христианин. Это и есть верующий человек. При том 73% опрошенных определяют себя как христиан, однако из них 35% не уверены в существовании Бога, еще 20 % верят, что Бог есть, но сомневаются. И все же они определяют себя как православных. Вот только на улице примеров христианского поведения мы не видим вообще.
Приснопамятный архиепископ Киприан (Зернов) говорил нам постом всегда одно и то же поучение: «Ешьте, что хотите, только друг друга не ешьте». А у нас вся дискуссия о посте – что есть, а что не есть. Я вам скажу больше: Соловьёв обнаруживает такую у нас дискуссию уже в XIV веке. Он пишет о том, что мы получили христианство и ещё сами оказались такой географической ситуации, что люди, не имея богословского опыта и вкуса к богословию, стали обращать внимание на внешние вещи. Эта дискуссия относительно поста вечная для Русской Православной Церкви: самое главное съесть то, что надо, и когда надо, и не съесть того, чего не положено, а уж кого ты убил при этом, не так и важно.
В известной песне про двенадцать разбойников рассказывается про атамана Кудияра, сколько он перебил народа, а потом в монастырь пошел – слава Тебе, Господи! И это приводится как пример: ты пойди на большую дорогу с кистенём, а потом в монастыре замолишь как-нибудь.
То есть даже если у человека имеется религиозное убеждение, оно далеко не всегда в современном обществе определяет самоориентацию, поведение человека в мире. В этом контексте на бытовом уровне формируется весьма своеобразные мировоззренческие ориентации – они могут быть общерелигиозные, могут быть суеверно-религиозные, но не имеющие отношения к той конфессии, которые человек считает себя принадлежащим.