МЫ ИХ ЧИТАЕМ В ПЕРЕВОДЕ. Камо-но Тёмэй — Живущий в уединении
Уединение для многих недостижимая мечта. К нему стремятся, но редко кому удается его достичь. Японский поэт Камо-но Тёмэй сделал свой выбор в пользу уединения в тридцать лет, став отшельником и окончательно отказавшись от мира в пятьдесят, приняв монашеский постриг.
Он жил (в XII-XIII вв) период катастрофического разлома эпох: смены аристократической культуры с ее изысканностью и утонченностью, расцветом литературы, музыки и поэзии культурой воинов-самураев, которых меньше всего интересовала литература, музыка и живопись.
Энергия, бившая через край, искала выход в бурной деятельности, борьбе за власть и войнах. И места в ней утонченным поэтам и музыкантам не было, воинов прекрасное и изящное никогда не привлекало.
Трагические разрывы эпох переживали многие страны, а в местах разлома гибли люди, чьи произведения спустя годы становились достоянием народа и культуры. Так случилось с лучшими именами японских поэтов, сегодня считающиеся классикой литературы Японии.
Сэй-Сёнагон, Кэнко-хоси, Камо-но Тёмэй писали в жанре дзуйхицу, в буквальном переводе с японского означающее «вслед за кистью». Дзуйхицу рождаются в уединении: сидя за маленьким столиком, автор неспешно готовит себе чернила, размешивая в воде тушь, потом, обмокнув в них тоненькую кисть, начинает в задумчивости выводить на листке бумаги один иероглиф за другим.
Прикосновение кисточки рождает мысли, чувства, настроение, превращающиеся в короткие записи о том, что видит автор, что он чувствует в этот момент, о чем думает. Так родились самые известные дзуйхицу — «Записки у изголовья», «Записки из кельи», «Записки от скуки», написанные в в период Хэйнан, закончившийся разгромом аристократии, а вместе с ней и всего ее культурного наследия.
Камо-но Тёмэй рано потерял отца, служившего священником при храме Камо. Он скончался в тридцать, с небольшим, лет. Сын очень тяжело переживал его смерть и писал грустные стихи, в которых мечтал уйти вслед за отцом.
Печальна жизнь
Так может, перейти
За горы мёртвых?
Ведь тогда я за отцом
След в след идти смогу.
Камо-но Тёмэй был очень одаренным юношей и уже в двадцать лет его принимают в поэтическую академию. Он становится признанным поэтом и музыкантом. В двадцать шесть лет у него выходит поэтический сборник, состоящий из 105 песен, некоторые из которых входит в императорскую поэтическую антологию.
Но после прихода к власти самураев, он в одночасье оказался «лишним» человеком, не вписавшимся в новую среду и не принявшим новую идеологию войн и властолюбия. Даже в праве занять место настоятеля храма Камо, переходившее из рода в род, от деда – к отцу, от отца – к сыну, ему было отказано.
Все казавшееся надежным и незыблемым, все его надежды и мечты были разрушены. В тридцать лет, на самом пике своей сверхуспешной карьеры поэта-музыканта, Камо-но Тёмэй делает неожиданный выбор: он уходит из светской жизни, выбрав уединенную жизнь отшельника.
Это было неожиданным для многих, тем более, что выглядело это несколько театрально. Камо-но Тёмэй оставляет доставшийся ему по наследству богатый дом своей бабки, бывшей фрейлиной при дворе, и строит маленькую хижину около Киото. Ее площадь составляла едва ли десятую часть его бывшего дома, но он прожил в ней в полном уединении двадцать лет.
Травы и деревья
Сгибающий осенний
Иней тает
И только мох-тщету,
Сметает горный ветер.
Через двадцать лет Камо-но Тёмэй принимает монашество и строит другую, еще меньшую, келью, в которой едва хватало место одному. В этой хижине-келье он и прожил оставшиеся десять лет и скончался в возрасте 62-х, оставив свои замечательные, поэтичные, тонкие стихи и философские размышления о суете земной жизни, о бренности человека и о благодати жизни в уединении.
Вот несколько отрывков из знаменитых «Записок из кельи» Камо-но Тёмэя, загадочной личности, интерес к которой подогревается нетривиальным и неожиданным для всех решением – уйти из мира в уединение и тишину.
Не ведаем мы: люди, что нарождаются, что умирают... откуда приходят они и куда они уходят? И не ведаем мы: временный этот приют -- ради кого он сердце заботит, чем радует глаз? И сам хозяин, и его жилище, оба уходят они, соперничая друг перед другом в непрочности своего бытия.
***
Средь всех людских забот, вообще таких бессмысленных, поистине самая бесплодная это -- озабочивать свое сердце, тратить сокровища, с тем, чтобы построить себе жилище в этой ненадежной столице...
***
Вот какова горечь жизни в этом мире, вся непрочность и ненадежность в нас самих, и наших жилищах. А сколько страданий выпадает на долю нашего сердца в зависимости от отдельных обстоятельств, в соответствии с положением каждого -- этого и не перечесть!
…люди, которые сами по себе не пользуются влиянием и живут под крылом у могущественных домов: случится у них большая радость, -- они не смеют громко смеяться; когда же у них грустно на сердце, -- они не могут рыдать вслух; что бы они ни делали, -- они неспокойны. Как бы они ни поступали, -- они страшатся, дрожат. Совсем что воробьи вблизи гнезда коршуна!
У кого могущество, -- тот и жаден; кто одинок, -- того презирают; у кого богатство, -- тот всего боится; кто беден, -- у того столько горя; на поддержке других, сам -- раб этих других; привяжешься к кому-нибудь, -- сердце будет полонено любовью; будешь поступать как все, -- самому радости не будет; не будешь поступать как все, -- будешь похож на безумца. Где же поселиться, каким делом заняться, чтобы хоть на миг найти место своему телу, чтобы хоть на мгновенье обрести покой для своей души?
***
Весной -- глядишь на волны глициний... Словно лиловые облака, они заполняют собой весь запад. Летом -- слушаешь кукушку... Всякий раз, как перекликаешься с нею, как будто заключаешь уговор о встрече там, на горных тропах в стране потусторонней. Осенью -- весь слух заполняют голоса цикад... И кажется: не плачут ли они об этом непрочном и пустом, как скорлупа цикады, мире? Зимой -- любуешься на снег... Его скопленье, его таянье -- все это так похоже на наши прегрешенья!
***
Обет молчания я на себя особо не накладывал, но, живя один, я невольно соблюдаю и "чистоту уст". Блюсти все заповеди во что бы то ни стало я вовсе не пытался, но раз обстановки, способствующей их нарушению, нет, в чем же я их нарушу?
Да! Когда я в самом начале селился здесь, я думал: "Ну, на время"... И так прошло уже целых пять лет. …. только мой временный приют... лишь в нем привольно и не знаешь беспокойства! Пускай тесны его размеры, есть в нем ложе, чтоб ночь проспать; циновка есть, чтобы днем сидеть.
Чтоб приютить лишь одного, его вполне хватает. Рак-отшельник любит раковинку небольшую; это потому, что он хорошо знает, кто он таков. Морской сокол живет на голых скалах; это потому, что он сторонится от людей. Вот так и я: мои желанья -- только покой; мое наслажденье -- отсутствие печали.
Вообще говоря, люди, когда строят жилища, обычно делают это вовсе не для себя: один строит для жены, детей и прочих домочадцев; другой строит для своих родных, друзей; третий строит господину, учителю, и строят даже для сокровищ, для лошадей, волов...
Я же устроил теперь все это для себя; для других не строил. И это потому, что -- так уже устроен свет -- в моем этом положении нет людей, которые за мною шли бы; нет и слуг, к которым приходилось бы обращаться. Пусть и устроил бы я все просторнее, -- кому приют давать мне, кого мне здесь селить?
Вот люди, что зовутся нашими друзьями: они чтут богатство, на первом месте ставят приятность в обращенье; они не любят тех, в ком есть подлинное чувство, прямота. -- Нет ничего лучше, как своими друзьями делать музыку, луну, цветы!... Хоть не легко бывает, все же лучше, чем заботить сердце мыслью о коне, седле иль волах и колеснице!
А это хождение -- всегда пешком, всегда в движенье... -- Как это все питает жизнь! Зачем же зря в безделье пребывать? Утруждать других, заставлять страдать их, -- ведь это грех. Зачем же обращаться к чужим силам?
***
С людьми я не встречаюсь, почему мне и не приходится стыдиться и досадовать на свой внешний вид. Пища -- скудна, но хоть и груба она, -- мне она сладка на вкус. Вообще все это говорю я вовсе не для тех, кто счастлив и богат, а говорю лишь о себе одном: сличаю, что было со мной прежде и что есть теперь.
С тех пор, как я бежал от мира, как отринул все, что с телом связано, нет у меня ни зависти, ни беспокойства. Существо мое -- что облачко, плывущее по небу: нет у него опоры, нет и недовольства. Вся радость существования достигает у меня предела у изголовья беззаботной дремы, а все желания жизни пребывают лишь в красотах сменяющихся времен года.
***
Когда случится мне заходить в столицу, мне стыдно, что я нищий монах; но когда по возвращении я сижу здесь у себя, я сожалею о тех, кто так привержен к мирскому греху. Если кто-нибудь усомнится в том, что здесь сказал я, пусть он посмотрит на участь рыб и птиц. Рыбе в воде не надоест. Не будешь рыбой, ее сердце -- не понять! Птица стремится к лесу. Не будешь птицей, ее сердце -- не понять! Совсем то же и с настроениями отшельника. Не прожив так, кто их поймет?
Будда учил людей: "Соприкоснешься с вещью, не прикрепляйся близко к ней!" Значит, и то, что я теперь люблю вот эту хижину из трав, уже есть грех. Значит, то, что я привержен так к уединению, -- уже преграда на пути...
Автор Тина Гай
Источник: http://sotvori-sebia-sam.ru/uedinenie/