Максим Никулин, директор Цирка на Цветном бульваре: «Нужно сохранить этот формат — цирк как семья»

В Санкт-Петербургском цирке Чинизелли прошла премьера циркового спектакля «Клоун», посвященного 100-летию со дня рождения Юрия Владимировича Никулина. 

Российский цирк не случайно открывает цепочку событий памяти Юрия Никулина в городе на Неве — он любил этот город, защищал его в годы войны, здесь началась его профессиональная карьера.

Спектакль «Клоун», созданный Российской государственной цирковой компанией совместно с Московским цирком Никулина на Цветном бульваре, — яркий и в то же время ностальгический, каждый номер напоминает или о какой-нибудь известной всем кинороли Юрия Никулина, или о песне, которую он исполнял. О том, как предполагается отметить юбилей великого клоуна в Москве, «Культуре» рассказал директор Московского цирка на Цветном бульваре Максим Никулин.

— Максим Юрьевич, для цирка этот год был нелегким, я знаю, что вам почти все запланированное пришлось отменить.

— Да, мы хотели весь 2021 год посвятить памяти Юрия Владимировича, но не получилось из-за пандемии. Планировали что-то вроде циркового дня на ВДНХ, но сейчас в Москве массовые мероприятия запрещены. Планировали в День города выступить на площадке перед цирком, но и это оказалось невозможно. Мы проведем, конечно, два вечера памяти — 16 и 18 декабря. Второй вечер, в день рождения Юрия Никулина, будет для своих, цирковых. О первом я пока ничего определенного сказать не могу. Дело в том, что московские власти запрещают полное заполнение зала, а 500 человек в зале на две тысячи — это даже не очень красиво.

Вначале была идея создать юбилейную программу, которая отработает год на Цветном бульваре, а потом в полном составе отправится в турне по всем площадкам Росгосцирка. Пока что сделать такую программу не получается в силу «ковидств», но мы эту идею не оставляем.

— Но вы же выпустили новый спектакль весной, он называется «Все будет хорошо». Откуда, кстати, название?

— Это слова из старой еврейской песни, которую любил петь отец.

Все будет хорошо, к чему такие спешки?

Все будет хорошо, и в дамки выйдут пешки.

И будет шум и гам, и будет счет деньгам,

И дождички пойдут по четвергам.

Так что это не Верка Сердючка, это глубже.

Но спектакль не посвящен Юрию Владимировичу. Сделать юбилейную программу мы не смогли прежде всего в силу материальных проблем. Мы очень много денег потеряли за первый год пандемии, у нас целиком просидела год новая программа, причем программа итальянская. Жалко, что ее мало кто увидел. Когда все это началось, мы отработали неделю – и все закрылось. Я полгода сидел за границей, не мог вернуться сюда. Но я-то ладно, есть телефон, есть скайп и куча возможностей для связи, а вот артистам-итальянцам пришлось нелегко. Все они на год осели в Москве, мы сняли им квартиры и платили какие-то деньги, чтобы ноги не протянули. Кормили их животных, а это восемь тигров и тридцать лошадей. И деньги улетели со свистом. Да, нам правительство Москвы потом сделало подарок — нам выделили грант, сто миллионов рублей, но это примерно двадцать пять процентов от того, что мы потеряли.

— И это все, итальянская программа у вас больше не пойдет?

— Нет. У итальянцев контракты закончились, они все разъехались. В самом начале мы устроили видеоконференцию, и я говорю им: «Ребята, вы же видите, что происходит, это форс-мажор, и наш контракт я могу на основании этого сейчас прекратить. Я предлагаю вам два варианта. Первый — вы можете сейчас собраться и ехать в Италию». А это были первые месяцы пандемии, когда, помните, в Италии гробы возили машинами. Они говорят: «Нет! Нет! Нет! Мы не хотим!» Я говорю: «Ну, тогда будем ждать лучших времен». И год мы ждали лучших времен. Дождались, поработали еще месяца два, и они уехали.

Сейчас мы работаем, но все непросто. По нынешним требованиям в зале должно сидеть не больше 500 человек, а у нас зал на две тысячи. 60 процентов для нас дедлайн, точка отсчета. Ниже этой точки — убыток. Поэтому мы сегодня экономим на всем, ужимаемся. Деньги, которые мы зарабатываем, тут же тратятся на зарплаты, на артистов, на корма, на коммуналку, которую никто не отменял, на налоги.

— А вам удается сохранить вот этот старинный формат — цирк как семья? И вообще, нужно ли это сохранять?

— Обязательно нужно. Знаете, я не хочу идеализировать, бывает, что мы и спорим, и ругаемся, но мы всегда приходим к одному общему решению. Потому что в любом случае ты хочешь, чтобы всем было как можно лучше. Да, у кого-то может быть другая точка зрения, но мы договариваемся. Мне досталась в наследство одна из лучших цирковых команд в мире, это суперпрофи, которым не нужно ничего рассказывать, которыми не нужно управлять. Это цирк, которым не нужно руководить. Я считаюсь директором цирка, но я не руковожу, я как бы контролирую. Есть информация, есть тактические задачи, стратегические задачи, есть встречи, которые нужно проводить, есть какие-то совещания, а руководить этими людьми совершенно бессмысленно, потому что они знают все это лучше, чем я. Это как капитан судна. Зачем на корабле капитан?

— Прокладывать путь.

— Нет, штурман прокладывает маршрут. У штурвала стоит рулевой, матросы драят палубу, боцман на них орет, кок варит кашу, а этот наверху кричит: «Земля, земля!» Все при делах. А капитан? Ну, один раз вахту свою отстоял, а дальше что он делает? Так вот, как ни грустно это осознавать, капитан нужен на корабле только на случай катастрофы. Вот тогда он отвечает за все и сходит с борта судна последним. Или не сходит вообще.

— Почти год простоя для цирка — катастрофа?

— Нет, это испытание, первое испытание такого масштаба, поэтому тут надо просто меняться и жить как-то, выживать. Отец говорил: «Самое страшное на войне, когда на тебя идут танки. Это страх, который ни с чем нельзя сравнить, животный страх. Но он длится очень мало, проходит очень быстро, потому что ты понимаешь, что ты ничего здесь не можешь сделать, значит, надо просто выживать в этих условиях».

— А он рассказывал вам, как воевал здесь, под Ленинградом?

— Нет, он вообще о войне очень мало рассказывал. Вот когда он написал и издал книжку «Почти серьезно», я узнал о его воинских приключениях. А до этого… Понимаете, я когда-то работал на радио, три года мы делали передачу к 40-летию Победы, выстраивали как бы историю войны.

Через нашу студию прошло много ветеранов, и практически все они с большой неохотой вспоминали о войне. Это внутри человека, это интимно. А когда человек с порога рассказывает, как он выиграл войну и убил Гитлера, можно даже не сомневаться — он и на передовой-то не был, сидел где-нибудь в тылу или при штабе, это однозначно. Мы как-то два часа мучились в студии — не могли разговорить маршала Покрышкина. Он мялся: «Зачем вам все это?» Мы уже и водкой его поили, и Шульженко ему ставили, пока он не подразмяк и не начал нам нужные вещи говорить.

— Куда вы поведете ваш корабль дальше?

— Сейчас елки у нас. Мы в этом году не заморачивались и повторим елку, которую сделали в прошлом году, потому что ее никто не видел. Она очень хорошая, по мотивам «Алисы в стране чудес», там Шляпник, кролик, карточная королева.

— А более далекие планы? Будете ли отказываться от животных? Несколько цирков в мире так уже поступили.

— Нет, пока это не примут законодательно. Я считаю, что без животных — это уже не тот цирк, тем более в России.

— Что вы думаете про «новый цирк», который приближается к театру?

— К нам это пока не пришло. К счастью или не к счастью, не знаю, но это не моя тема. Отсутствие костюма, черно-белые цвета, какая-то психоделическая музыка — ну нет. Цирк — это все-таки праздник, а не заморочка. Знаете, отец правильно говорил, что цирк должен удивлять, радовать и немножко пугать. Вот когда все это смешано в нужной пропорции, тогда получается настоящий цирк. А еще более примитивно — что должно быть в цирке? Три вещи: красивые женщины — для пап, красивые костюмы — для мам, клоуны и зверики для детей.

— Меня поразило, что артисты вашего цирка, которые выступали на пресс-конференции перед спектаклем, говорили о Юрии Владимировиче как о человеке, с которым они продолжают общаться.

— Вы понимаете, он реально с нами. Я не мистик, но я это ощущаю. Спросите артистов, они все считают, что у нас роскошная площадка, но она очень тяжелая. Ответственность есть. Выступить здесь — это как, грубо говоря, в советские годы выступить в Кремлевском дворце. То есть сама значимость площадки велика. С другой стороны, все говорят, что работать — одно удовольствие и восторг.

— В чем секрет Юрий Никулина, что сделало его народным героем? Его уже четверть века нет с нами, но о нем все помнят, фильмы его не устаревают, и даже анекдоты его пересказывают до сих пор.

— Вы знаете, сейчас о нем что только не говорят: великий, гениальный, неповторимый... Но если прикинуть по гамбургскому счету, был ли Юрий Никулин великим клоуном? Да нет, он был просто очень хороший клоун, смешной. Были и другие — Борис Вяткин, Олег Попов, Леонид Енгибаров. Все они разные и тоже очень хорошие. Чтобы тебя любила вся страна, нужно другое.

Чего больше всего не хватает в нашей жизни? В дефиците любовь, доброта, честность, желание помочь. Вот из этого складывается образ Юрия Никулина. Даже люди, которые не знали его лично, чувствовали в нем это, потому что такие вещи считываются.

Я не так давно вспоминал последние годы его жизни, девяностые, когда непонятно было, что происходит. Мы, конечно, деда оберегали от просителей, которые всегда действуют по одной схеме — детей золотушных выставляют вперед, «мы сами из Ташкента», «деньги украли, паспорт потеряли, дайте на дорогу». Но особо ушлые все-таки прорывались иногда. Ну, и дали людям каких-то денег, выпроводили их, я задержался в кабинете и отцу говорю: «Юра, слушай, ну, ты же видишь, это жулики. Ну, хрен с ними, с деньгами, денег не жалко. Жалко, что тебя за идиота держат. Вот они сейчас идут и думают: «Дурачок этот Никулин, развели его, как лоха последнего». Вот это обидно». А у него такая манера была, он любил склонить так набок голову. И вот он сидел, молчал, а потом говорит: «Мальчик, а вдруг это правда?»

И у меня все сразу встало на свои места.

Фото: Кирилл Зыков / АГН «Москва».