Моя мама стала монахиней, а я десять лет не заходил в храм

Я вырос на церковном подоконнике

Эту фразу я часто слышал — «вырос на церковном подоконнике». Мама крестила меня в младенчестве, и я ходил с ней с детства в храм, как тысячи других православных детей. Мне нравилось в церкви. Помню, вечер субботы, и я бегу на всенощную вприпрыжку.

Где-то в семь лет, как бывает во многих храмах, меня взяли в алтарь. С чем-то я там носился, что-то делал, помогал. Мама работала в лавке, одно время занималась библиотекой. Мы были частью прихода.

Трудно вспомнить, из-за чего конкретно, но в двенадцать-тринадцать лет у меня сменился круг интересов. До этого я еще в музыкальную школу ходил, кроме обычной. И вот пошла какая-то полоса не связанных, казалось бы, событий. В одиннадцать лет умер отец. Потом я заканчивал музыкалку с горем пополам: каждый учебный год просил маму забрать меня оттуда, а она мотивировала, предлагая разные подарки за окончание полугодия. Вот так и дотянула.

Параллельно я начал очень холодно ко всему церковному относиться. Мы жили в Зеленоградске, это небольшой курортный город на Балтике. Мне стало интереснее общаться с друзьями, ходить на гулянки и так далее. В общем, я просто перестал посещать храм, а мать перестала давить на меня. Не могу сказать, что я в тот момент вообще верил в Бога.

Когда мне исполнилось восемнадцать, мать приняла постриг. Примерно раз в год я к ней ездил в монастырь в Тверскую область. Там у меня только возросло критическое отношение к Церкви.

Все предубеждения преумножились, утвердились и переросли в стойкое мнение. Я испытывал к религии отвращение. И долгое время ни с чем церковным себя не связывал.

Пауэрлифтинг на все 115

После школы я учился в колледже, потом поступил в филиал Московской академии туризма. По образованию я менеджер по туризму и экскурсовод. Среда церковная закончилась, музыкальная закончилась, и мне хотелось найти какую-то другую среду. Нашел новый круг общения в спорте.

Начал заниматься тяжелой атлетикой, потом пауэрлифтингом. Достиг каких-то первых успехов, в пауэрлифтинге стал кандидатом в мастера спорта. А когда серьезно занимаешься спортом, три четверти времени проводишь в зале. Соответственно, круг общения формируется там же.

В пауэрлифтинге я был года два-три, пока не травмировался. У меня была травма локтя и серьезная травма позвоночника. И все, я перестал этим заниматься.

Погрузился в работу. Тогда я работал в сети заправочных станций старшим оператором. Потом управляющим. В силу того, что занят был сначала сутки через трое, потом два через два, в неделе оказалось много свободных дней. Я жил один, вокруг никого не было, и это время я проводил сам с собой, особо ничего не делая.

Мне явно не хватало в жизни чего-то большего. Плюс я набрал много веса. Во время занятий пауэр лифтингом мой соревновательный вес достиг 115 кило, но это был совершенно другой внешний вид. После ухода из спорта, ничем не занимаясь, я стал весить 118 килограммов.

Квантовый скачок випассаны

Потом начался большой эзотерический период — йога, буддизм, длилось это года два. Йога, массажи меня подвытянули из сложного состояния — и психологического, и физического. Я увлекся. Из йоги перешел в буддистскую традицию, начал практиковать длительную медитацию — випассану. Это десять-двадцать дней молчания, я два раза был на такой практике.

Первый раз на випассане я почувствовал какой-то квантовый скачок, такого никогда со мной не было.

Представьте, молодому человеку сидеть молчать десять дней, медитировать по 14 часов в компании сотни таких же молодых. Причем там все было очень классно построено. Организаторы не брали денег, все на донатах. Я прекрасно провел это время, даже первые полгода, когда вернулся, сам практиковал.

Второй раз отношение было уже покритичнее, какие-то вещи стал замечать, которых раньше не видел.

Проблема в том, что увлечение буддизмом приводит к десоциализации. Тебе не интересны твои друзья, ты считаешь, что все вокруг суетятся, как-то не так живут. Пытаешься себя сегрегировать вообще от всего. Со временем я стал ощущать, что вроде мне и хорошо, но как-то это не особо нравится. Я начал думать, а зачем все эти практики, ради чего? По сути, тебя что-то не тревожит, потому что ты просто это обесценил. А это ведь путь в никуда. Если ты побрился налысо и сидишь в Тибете, наверное, это здорово. А если живешь в городе, у тебя есть обязанности на работе, есть подчиненные, круг общения…

Мне казалось, что все постоянно хотят меня растормошить, а я убегаю в какую-то буддистскую норку.

Я не мог сжечь православные книги

В этот период я пришел в храм в первый раз, потому что у меня от матери осталось множество ненужных вещей, связанных с религией. Книги разные, собранные еще с 1980-х годов, репринты, самиздат, иконы, вырезанные из газет. Православный человек не выкинет такое на помойку, сжечь у меня не было возможности.

Однажды я увидел, что в кафедральном соборе Калининграда проводится акция «Православная книга», сел на электричку из Зеленоградска с двумя баулами и к концу Литургии пришел в собор.

В нижнем храме отдал книги, почему-то поднялся в верхний храм, сел и думаю: «Хорошо».

Как будто домой к себе пришел. Я сел и часа полтора там просто сидел. Даже не помню, молился, не молился. Я вообще своих ощущений не помню. В буддизме как — ты сидишь и постоянно должен концентрироваться на верхней губе, на каких-то точках на теле: вербализация и визуализация запрещены, все внимание направлено внутрь себя. А здесь ты просто сидишь, и тебе просто хорошо.

С того момента я начал ходить в этот кафедральный собор.

Хотел на исповедь, но не мог

Это было очень странное время. Какое-то подвешенное состояние. Я приходил, вставал где-то справа у колонны, стоял там до «Отче наш» и уходил.

На исповедь я не хотел идти. Или хотел, но не мог, не знаю. Пару раз даже в очереди стоял, но буквально за три-четыре человека разворачивался, уходил. Это продолжалось два с половиной года.

Почему не мог? Комплекс каких-то чувств из обесценивания, обиды, собственного страха. Мне было на самом деле в чем исповедоваться. Молодому человеку в принципе далеко не надо ходить. Это же не в детстве, когда подходишь с листком — непослушание, сквернословие, потому что так привычно и принято. У меня на совести уже действительно были вещи, которые сложно было вынести кому-то.

Никаких православных друзей, никаких социальных связей я в храме не завел. Наверное, относился к этому как к какой-то практике: сажусь в воскресенье утром на электричку в Калининград, стою там, потом ухожу. Мне ничего не мешало пойти на исповедь. Я тогда ни с кем не жил, ни с кем не встречался. Это было хорошее буддистское время, когда тебе ничего не нужно. В это время легко дается воздержание от всего. Но вот с этой своей честностью я не мог подойти на исповедь и поэтому не мог причаститься.

«Мы ждем невоцерковленных и непричащающихся»

Через какое-то время по работе я переехал в Петербург. Если говорить о церковном настрое, то примерно так же, как в Калининграде, я ходил то в один, то в другой храм. Но уже с меньшей регулярностью.

В 2018 году я увидел на ограде одного из центральных соборов большое объявление о годичной катехизации: «Мы ждем всех — некрещеных, невоцерковленных, непричащающихся». О, думаю, это про меня. В сентябре я туда не смог попасть по какой-то причине, а в 2019 году пришел уже с будущей женой.

Я тогда работал в крупном строительном гипермаркете и открывал такой же гипермаркет в Калининграде. У меня все было хорошо в профессиональном плане, я переехал в Петербург на повышение с подъемными. Летом познакомился с девушкой, моей будущей женой: она тоже переехала в Петербург буквально за два месяца до меня.

Моя жена Света-Сун Э — из Южно-Сахалинска, тоже с моря, но с другого конца страны. Она кореянка, крещеная в детстве в православии. У нее тоже был церковный опыт — в том формате, в котором это может быть в протестантской церкви в Корее, где она тогда жила. Собрания, походы, кружки, мероприятия какие-то, сладкие подарки и так далее. Все, что она увидела здесь в православии, ей очень сложно давалось. Когда мы встретились, она вообще неверующим человеком уже была. Но ради меня пыталась ходить в храм.

И вот осенью 2019-го мы с ней пришли в Феодоровский собор, и я впервые почувствовал какое-то живое к себе отношение, какое-то собственное желание молиться. Впервые понял, что я, видимо, действительно православный человек.

Есть какая-то польза от моего детского и подросткового опыта, меня церковная субкультура вообще не смущает. Я вижу многих людей, которые пытаются в Церковь интегрироваться, и им многое мешает. Мне было легко, ничего не напрягало.

Странная «ковидная» Пасха

Самая важная роль катехизации была в том, что я познакомился с Евангелием. Все мое церковное детство Евангелие я помню по голубой детской протестантской книжке и мультикам про Книгу. Притом что я в храме в восемь лет уже читал Псалтырь. Но в Питере я впервые открыл Евангелие как книгу, над которой можно думать, размышлять, которая тебя учит, иногда обличает. С которой нужно жить христианину, это базис.

Мне всегда была важна самостоятельность. Потому что мама в монастыре постоянно находилась под чьим-то авторитетным влиянием. А я был какой-то геронтофоб в то время. Если мне начинали говорить «вырастешь — поймешь» и чему-то учить, меня это сильно раздражало. Я воспринимал все в штыки и пытался пойти другим путем.

Здесь на катехизации мне нравилось, что мы можем сидеть, разговаривать, спрашивать, получать ответы. Группа у нас была разновозрастная, и это было особенно интересно. Я считаю важным фактором моей катехизации то, что я отказался от причастия и попыток исповеди до самого конца, как и предлагалось отцами, — потому что в группе были люди, готовящиеся ко крещению. Они выходили с Литургии с возгласом диакона «Оглашенные, изыдите», и мы все вместе, со священником, шли вниз на продолжение занятий. И первое причастие было у меня вместе со всеми — уже после их крещения.

Мы тогда думали, что надо ждать девять месяцев, как принято в Феодоровском соборе, и перед Пасхой в Великую субботу состоится крещение. Никто не знал, что начнется ковид, храмы закроют. Из-за этого все произошло раньше: на Крестопоклонной неделе, то есть на третью седмицу Великого поста вместо шестой.

Это была самая странная катехизация, самая странная Пасха. Но было классно. Я вообще ковид считаю знаменательным временем для себя. У меня был рекламный бизнес, которым я активно занимался, но он доставлял мне много переживаний. И этот бизнес в один момент испарился из жизни по объективным причинам.

Три месяца я просто отдыхал от всего. Приезжал в храм по воскресеньям в час дня, когда разрешили, — на причастие. Литургии нельзя было проводить при скоплении людей, священники служили ее сами, а потом причащали немногих желающих. И вот я приезжал, причащался, уезжал обратно. Было много времени думать, времени тишины…

Со Светой мы успели пожениться перед самым карантином. Она прошла катехизацию вместе со мной. Сейчас ходит в евангельскую группу, которую я веду, иногда сама ее проводит. Сейчас ходит в евангельскую группу, которую я веду, иногда сама ее проводит.

Войти второй раз в ту же воду

Осенью после катехизации нас собрали и посоветовали выбрать дальнейшее служение на приходе, чтобы не было провала какого-то. В определенной мере я этот провал почувствовал. У нас была такая насыщенная жизнь на катехизации, а сейчас я просто хожу в храм: пришел-ушел. Что мне тут делать?

Я по своей сути не тот человек, который будет во все вписываться и активно со всеми знакомиться. Мне нужна какая-то буферная зона, в которой я могу начать действовать, но эту зону еще найти нужно. И даже хочется, чтобы она сама тебя нашла.

Сначала я занимался организацией общего чая, который у нас бывает каждое воскресенье после поздней Литургии. Параллельно ходил на религиозно-просветительские курсы и в евангельскую группу. Через какое-то время меня позвали в алтарь.

Если честно, я думал неделю. Мне казалось, что это будет как-то странно. Я уже был алтарником в детстве, снова начинать? Плюс настоятель такой серьезный, как с ним общаться-то?

Я согласился попробовать при условии, что это будут только ранние литургии в нижнем храме. Мне нравилось то пространство. А в верхнем храме, казалось, всегда куча алтарников, зачем еще я там? Для меня большая ценность просто постоять на Литургии. И, уже будучи алтарником, я полгода по воскресеньям посещал и позднюю Литургию с женой, но принципиально не заходил в алтарь. Первый раз в Великую субботу меня попросили там помочь, потому что не хватало алтарников.

Конечно, я воспринимаю служение в алтаре теперь совсем по-другому. Ребенком ты с таким пиететом ходишь, с гордостью, хотя и не все понимаешь. Это как игра какая-то для тебя. В Феодоровском соборе я впервые почувствовал, что служу и помогаю. Отдаю часть своего времени. Делаю это с удовольствием, с удовлетворением, мне нравится.

Я увлекся, захотел стать чтецом. Мама сама много читала на клиросе и меня учила. Но здесь я решил более основательно подойти к чтению на богослужениях. Стал уделять этому много времени, даже ходил на занятия по постановке голоса. Первый Великий пост я был практически на каждом богослужении. Просто потому, что мне действительно хотелось.

Наконец-то мне все пригодилось! И мое алтарничество в детстве — меня ничего не смущало и не напрягало. И музыкальная школа — я могу читать ноты, разучивать гласы. И чтение на клиросе. И даже моя выстроенная система бизнеса: я мог себе позволить много свободного времени в утренние часы. И я окончательно понял: значит, это то, что я действительно могу и хочу делать.

Сначала я боялся, уже ведь ничего не помню. Оказалось, мышечная память существует, и мне в принципе все чуть легче давалось, чем человеку с улицы.

Я делаю шаг…

Для меня до сих пор не решен этический вопрос, правильно ли себя отождествлять с приходом, который любишь? Или я пошел учиться в семинарию, потому что в принципе хочу быть священнослужителем? В теории я должен быть готов служить везде.

Конечно, в Петербурге, в Москве все может быть очень красиво. А сто километров вправо или влево — все совсем по-другому. Никакой романтики.

Когда я стал задумываться о семинарском образовании, было много сомнений. Всякие слышишь рассказы, шутки, сплетни, меня это сильно смущало. Я не собирался идти на очное отделение, но и о заочном имел весьма слабое представление. Решил пойти на годичные епархиальные курсы, чтобы дать себе время. Думал, если не решусь поступать в семинарию, просто получу официальную возможность стать катехизатором.

Но, проучившись год на епархиальных курсах, я там увидел семинарских преподавателей. И окончательно понял, что да, я хочу пойти на заочное отделение, хочу учиться у таких людей.

Я не считаю, что, желая послужить Церкви, надо обязательно рукополагаться. Идеи сделать это просто ради сана у меня до сих пор нет. Меня вполне устраивает должность чтеца Феодоровского собора. А там посмотрим, как сложится. Но я делаю шаг.

Кто-то уходит. а я прихожу

Сейчас многие говорят о том, что разочаровались в Церкви. Кто-то уходит, переходит в другие юрисдикции. А я, наоборот, иду в эту Церковь. Так вот — не торопясь, по-своему, постепенно.

Несовершенство не в Церкви, а в людях. Или в структурах, которые создали люди. Я не вижу несовершенства ни в Евангелии, ни в тех, кто каким-то образом пытается донести евангельскую весть.

Люди ведь разные. Человек меняется. Заочное отделение нашей семинарии — тоже показатель того, что все может измениться в любой момент. Кто-то работал десять лет в прокуратуре, кто-то был охранником. Есть студенты старше 50 лет. Сейчас такая тенденция, что поступают больше на заочное, чем на очное. И это категория взрослых мужчин, решивших служить Церкви. С возрастом они изменились.

Так же как человек, который постриг принимает. Мне это знакомо, потому что мама, как только мне исполнилось восемнадцать, спросила: «Можно?» Я сказал: «Я не против». И она ушла. Была мама, обычная женщина, стала монахиня.

Для мужчины нормально, когда у него повышается уровень ответственности. Я являюсь членом прихода, я должен как-то участвовать. Есть разный формат десятины. Можно деньги давать, можно свое время отдавать храму, закрывая тем самым те или иные его потребности. Ты понимаешь, что можешь на себя еще вот это взять, а сейчас вот к этому готов.

Если я могу сделать больше, почему бы мне этого не сделать? Человек в Церкви должен как-то раскрываться — использовать возможности, которые у него есть.

Книги издательства «Никея» можно купить в лавке храма мученицы Татианы (Большая Никитская улица, 1; на время капитального ремонта — вход со двора факультета журналистики МГУ). Студенты МГУ могут получить 10%-ную скидку на литературу духовного содержания, предъявив студенческий билет