«Налоги вырастут, цены тоже, а зарплаты сократят». Владимир Милов о том, как россияне будут платить за войну
Большое интервью Марфы Смирновой с экономистом Владимиром Миловым о том, как повышение налогов отразится на жизни обычных россиян, что будет с бизнесом, хватит ли у государства денег на все льготы и выплаты участникам войны.
Слушать:
Марфа Смирнова: Всем привет! Меня зовут Марфа Смирнова. Это программа «Марфалогия», и наш гость сегодня — экономист Владимир Милов. Конечно же, обсудим налоговую реформу: кто на ней заработает, кто потеряет. И еще сколько платят так называемым СВО-шникам и почему власти это скоро делать перестанут.
Владимир, добрый вечер! Очень рада вас снова приветствовать в нашем эфире. Обсудим сегодня налоговую реформу — или, как ее некоторые называют, налоговую контрреформу. Я правильно понимаю, что она коснется довольно несущественной прослойки населения? Потому что мало кто в России зарабатывает больше 200 тысяч рублей в месяц.
Владимир Милов: Напрямую — действительно небольшой прослойки населения, но последствия так или иначе будут практически все ощущать на себе, потому что это приведет к сокращению инвестиций, сокращению выпуска, к тому, что будет сложнее повышать зарплаты. В последнее время было довольно много публикаций о том, что гонка зарплат истощается, потому что у бизнеса дальнейших возможностей повышать зарплаты особо нет. Это все дополнительные факторы, которые осложнят повышение зарплат. Людям будет сложнее разговаривать с работодателями о том, чтобы им повысили оклад и прочее. Поэтому набор последствий будет очень серьезный.
Кстати, это не очень активно обсуждается, но почти столько же денег, сколько за счет повышения НДФЛ, власти хотят собрать в результате того, что они заставят малый бизнес, работающий на упрощенной системе налогообложения, платить НДС при обороте от 60 миллионов в год. И вот эта мера должна принести в бюджет больше 300 миллиардов. Это затронет и малый бизнес, в том числе станет дополнительным фактором роста цен. Поэтому так или иначе отголоски этих налоговых преобразований дойдут до всех, хотя напрямую будут действительно затронуты немногие.
Марфа Смирнова: У коллеги Фариды Рустамовой видела разбор на ее telegram-канале Faridaily о том, что если вчитаться и посмотреть на детали этого указа, то получается, что деньги-то по большей части как раз оседают в федеральном бюджете и регионам ничего не перепадает.
Владимир Милов: Ну, частично что-то перепадет, но в целом понятное дело, что это преобразование затеяно для того, чтобы залатать дырки в федеральном бюджете, связанные с огромными военными расходами. Кстати, забегая вперед, могу сделать прогноз, что, скорее всего, в результате последних перестановок в правительстве мы в ближайшее время увидим большой запрос от Белоусова и Чемезова на дополнительное повышение военных расходов даже против того плана, который у них был на 2025–2026 годы. Так что дырки никуда не уходят, и это повышение налогов тоже не последнее.
Марфа Смирнова: Мы видим сейчас эти три-четыре миллиарда дефицита в бюджете. Понятно, что, наверное, все это минимальное повышение налогов не компенсирует.
Владимир Милов: Да, конечно. Вот свежие данные от Федерального казначейства, что за первые четыре месяца этого года дефицит федерального бюджета 4 триллиона рублей. Но у Минфина другая цифра — 1,5 триллиона. Я думаю, что Минфин манипулирует. То есть он какие-то расходы переносит на попозже, а доходы на пораньше, поэтому такая разница в цифрах. Но мы видим за 2022–2023 годы, что, как правило, в конце года реальная цифра дефицита вылезает, и он оказывается выше плана. Я уверен, что так будет и в этот раз. По крайней мере, в любом случае даже 1,5 триллиона за четыре месяца — это очень много. Поэтому, конечно, им придется и дальше налоги повышать. У них нет других вариантов, если они хотят выдерживать сверхвысокие военные бюджеты в течение длительного времени.
Марфа Смирнова: А вообще у вас есть понимание, сколько человек в России зарабатывают больше 200 тысяч рублей, больше 400 тысяч по этой последней планке? Кого коснется повышение налога больше 13%?
Владимир Милов: Это где-то в пределах миллиона человек, условно говоря. Это всего-навсего несколько процентов от общего числа занятых. Статистика есть у Росстата, они дают разбивку, сколько кто получает. Сотни тысяч человек, назовем это так.
Проблема не в том, что эти конкретные люди сколько-то конкретно дополнительно заплатят. Для них это будет, может быть, незаметно и несущественно. Проблема в том, что введение этой шкалы... Понимаете, они же что делают? Дай палец — они откусят руку по плечо. Когда начинались эти преобразования, дифференциация НДФЛ, они говорили, что это будет только один раз — и все, дальше мы на много лет заморозим. Два года назад (можете найти новость от февраля 2022 года) Минфин официально заявлял, что он не планирует даже разговор о дальнейшем повышении ставок на НДФЛ в обозримой перспективе.
Все понимают, что раз они к такой дифференциации перешли и систему такого сложного администрирования по зарплатным стратам создают, значит, они и дальше будут ее повышать. То есть это очень серьезный ограничитель для зарплат в секторе квалифицированного труда.
Мне вообще странно на это дело смотреть, потому что, с одной стороны, они жалуются, что главная проблема в экономике — дефицит квалифицированных кадров, с другой стороны, они такие мерами фактически ограничивают рост зарплат в этом секторе. А это серьезного уровня программисты, это операторы станков с ЧПУ, пилоты самолетов, например. Это реально востребованные профессии. И если эти меры ограничат рост зарплат на будущее и дальше НДФЛ будет еще повышаться, чего и бизнес опасается — даже не этой контрреформы, а того, что так открывается путь к ежегодному повышению ставок, — это будет просто усиливать дефицит на рынке квалифицированных кадров. На фоне таких проблем это максимально вредная мера. Еще раз: дефицит квалифицированных кадров так или иначе почувствуют все через рост цен, недостаток выпуска и прочее.
Марфа Смирнова: Тут хотела с вами поспорить. Я видела одно ваше интервью, где вы сравниваете вот эту прогрессивную шкалу, которая теперь будет в России, с европейской. 13%, 15%, 20% — это все равно не так много по сравнению с Европой. Вы же, наоборот, говорили в одном из интервью, что там налоги меньше и прогрессивная шкала начинается с более высокой суммы.
Но я прожила долгое время в Германии, где есть счетчик налогов. Ты вводишь, сколько у тебя детей, есть ли они, замужем ли вы, нет, сколько вам лет, какой у вас заработок в месяц. Если мне, например, 25 лет (хотя мне больше), не замужем, детей нет, зарплата 3 тысячи евро в месяц «грязными», то «чистыми» я в итоге получаю — мне немецкий калькулятор посчитал — 2 тысячи. То есть получается, что налог фактически 33%.
Владимир Милов: Я не уверен, что речь идет только о подоходном налоге в вашем вычете. Я сейчас навскидку помню цифру на одного человека — single person…
Марфа Смирнова: Я тоже single person.
Владимир Милов: 50 тысяч евро в год. Мы это дело можем проверить, но что я имел в виду? Что, безусловно, эти российские зарплаты, которые считаются высокими по нашим меркам, по западным меркам скромные. Мы ведем речь о коридоре от 2 до 4 тысяч долларов в месяц, в евро это будет еще меньше. Это вполне себе скромные зарплаты.
Поэтому постановка вопроса о том, что это прямо богатые, что нужна какая-то справедливость, чтобы у них там что-то забрать, — мне кажется, это все натянуто. А вот реально очень высокие ставки подоходных налогов, типа 42% в Германии — не могу сейчас точно вспомнить цифры, но это для реально высоких зарплат (это можно все легко найти, проверить), которых в России практически нет.
Поэтому здесь, с одной стороны, говорится, что это западный опыт, но с другой стороны, российские условия совсем другие. И напрямую эту шкалу переносить с Запада, учитывая, что в России практически никто нормально не зарабатывает, — напрямую сравнивать с западными странами довольно смешно, потому что на Западе это реально обеспеченный слой населения. И вот он-то платит действительно повышенные ставки. Вот что я имел в виду.
Марфа Смирнова: Вы и другие экономисты говорили о том, что надо обратить внимание на повышение налога на прибыль с 20% до 25% и что это сильно ударит по бизнесу. Насколько? И можно ли ожидать какого-то недовольства со стороны среднего бизнеса?
Владимир Милов: Ну как недовольства? Они уже воют достаточно активно. Дмитрий Мазепин, который возглавляет какую-то комиссию РСПП, уже заговорил про то, что режут курицу, несущую золотые яйца. Вы можете увидеть, как падают акции. Там кроме налога на прибыль еще ввели повышение НДПИ для сырья, для производства удобрений и железной руды. Прямо видно, как падают акции у «ФосАгро» и других производителей, которые попали под эту дополнительную налоговую нагрузку.
По цифрам, чтобы вам было понятно. Проблема состоит в том, что сегодня у бизнеса практически нет других источников финансирования и инвестиций, то есть развития производства, кроме собственной прибыли. Внешние рынки закрыты, а кредиты можно брать только по запредельным ставкам. Большинство отраслей себе такую норму доходности не может позволить, она не просматривается.
Если посмотреть на данные Росстата, то последние данные по инвестициям, которые мы видим, за IV квартал прошлого года — больше половины инвестиций шло за счет собственной прибыли компаний, а за счет банковских кредитов только 7%. То есть они не могут служить источником инвестирования. Если эту прибыль забирают, инвестиций будет меньше. Это чистая математика.
Чтобы вы понимали общую цифру капитальных инвестиций из прибыли в прошлом году по данным Росстата — 14 триллионов рублей. Изъять в виде налога они хотят 1,6 триллиона, то есть больше 10% от всей суммы капвложений. То есть, конечно, бизнес будет как-то по-другому выкручиваться — дивиденды сокращать и так далее. Но в целом через это изъятие налога на прибыль они, можно сказать, уменьшают общую инвестпрограмму всего российского бизнеса примерно на 10%. Если настолько сократятся инвестиции, это точно так же ударит в перспективе по выпуску продукции. Если ты не инвестируешь, у тебя действующие мощности так или иначе выбывают и выпуск будет сокращаться.
Это те же соображения, если почитать правительственные документы, которые лежали больше двадцати лет назад в основе мысли о том, что надо снижать налог на прибыль, если мы хотим запустить инвестиционный процесс. И тогда реально снизили, инвестиции запустили. Действительно, в начале нулевых это очень хорошо сработало. Сейчас они делают ровно обратное: отнимают у бизнеса последнее, из чего он может финансировать капвложения.
Марфа Смирнова: Правильно ли я понимаю, что наиболее пострадавшим от этой налоговой контрреформы будет средний бизнес? Ну и крупный.
Владимир Милов: Не только средний. Основная прибыль все-таки сосредоточена в крупном бизнесе. За вычетом очень узкой сферы отраслей, то есть нефтянки, банков и тех же металлургии с химией, у всех остальных секторов экономики прибыльность невысокая. Таким образом, изъятие дополнительной прибыли будет существенным для них именно с точки зрения инвестиционных возможностей.
Я давал у себя на канале выдержку из выступления Набиуллиной и Мишустина в Госдуме, где им депутаты говорят: «А куда бизнесу податься вообще? Кредиты недоступны по запредельным ставкам, прибыль вы нам режете через повышение налогов. Мы развиваться-то будем вообще на что?» Даже Чемезов, глава «Ростеха», фактически главный бенефициар войны и монопольный производитель оружия в России, дал недавно интервью РБК, где об этом и говорит — что мы можем себе позволить только субсидированные государством кредиты. То есть источники для финансирования инвестиций и развития просто исчезают.
Так что это будет очень болезненная налоговая реформа, в каком-то смысле обратно в 90-е, потому что именно в начале нулевых экономический рост и был запущен тем, что эту избыточную нагрузку, в том числе с прибыли, сняли и налог на прибыль снизили до 20%. Сейчас мы возвращаемся в старые недобрые времена.
Марфа Смирнова: Извечно народный вопрос: это может спровоцировать повышение цен? На какие-то базовые продукты.
Владимир Милов: Безусловно. Результатом всего этого налогового пакета стопроцентно будет повышение цен. Хотя и без того предостаточно факторов, которые вносят вклад в повышение цен. Тот же дефицит бюджета, то есть быстрый вброс денег в отрасли, связанные с военным производством, — это разгоняет инфляцию. Более дорогая логистика и торговля с Азией разгоняют инфляцию. Дефицит кадров разгоняет инфляцию. Ослабление рубля, которое продолжится в перспективе, тоже будет вносить свою лепту в инфляцию. Ну и повышение налогов. Устойчивый инфляционный фон, который мы видим сейчас и который Центробанку никак не удается победить, переходит в 2025 и в 2026 годы. В том числе и из-за этих мер высокая инфляция с нами надолго.
Марфа Смирнова: Слушала тут Шульман накануне, и она для меня довольно интересную и удивительную вещь сказала про так называемое немонетарное неравенство. Про то, что людей триггерит не богатство других, а скорее несправедливость. Вот она приводила пример, что Вася Пупкин сбил кого-то на пешеходном переходе. Васю посадили на пять лет. А если сбил чиновник или бизнесмен на своей машине с мигалкой, то его отпускают. Я не знаю, насколько вы прослеживали такую тенденцию в российском обществе — то, что бесит не богатство, а несправедливость.
Владимир Милов: Неравенство возможностей, да. Это извечная история. У Чехова еще был рассказ про собачку, а у советских рокеров 80-х были песни про «мальчики-мажоры» и «дети сходят с ума от того, что им нечего больше хотеть». Да, мы все больше в это дело погружаемся. И действительно, фактически принадлежность к вот этой управленческой касте означает лицензию на любые правонарушения, попрание прав окружающих, даже убийства и так далее. Да, это раздражающий фактор.
С другой стороны, по опыту в том числе того, как живет и развивается наше общество, я не выделял бы что-то одно из того набора негативных факторов, которые сегодня есть в России. Просто наступает точка раздражения уже всех, когда люди понимают, что просто система эта не функционирует и не дает им возможности нормально жить.
Узаконенное неравенство — это штука, которая людей сильно раздражает. Это был один из очень главных факторов недовольства властью в 80-е годы, когда была КПСС. Не зря те, кто против КПСС выступал, одним из ключевых своих пунктов делали борьбу с привилегиями в широком смысле — не только монетарные привилегии, а что они там за колючей проволокой живут какой-то другой жизнью и у себя построили отдельно взятый коммунизм, а людям ничего не достается.
Марфа Смирнова: Я хоть и не журналист-расследователь, но работаю в расследовательском издании. И мне кажется, расследования про то, сколько вилл, сколько денег на европейских счетах у тех или иных российских бизнесменов, чиновников — будь это прекрасные расследования ФБК, «Инсайдера», «Важных историй», «Проекта» и так далее, — это людей правда перестало триггерить. Это не вызывает особого интереса, что вот они столько себе мешков золота, миллиардов долларов наворовали.
Владимир Милов: Отчасти могу согласиться, что есть определенное насыщение. Отсутствует фактор новизны. Когда люди видят могущественного чиновника, даже ничего не зная о нем, уже заведомо подозревают, что у него есть какие-то яхты, виллы. С другой стороны, я по фактам вижу, что все равно есть много людей, которых эта конкретная информация интересует. По разным причинам.
Марфа Смирнова: Европейских чиновников. То, чем вы занимаетесь: показываете эти расследования западным чиновникам, и они, соответственно, принимают какие-то санкции. Вы про этих людей?
Владимир Милов: Нет, это интересует многих людей и в России. Потому что это либо какой-то человек из сферы, где работают они или их родственники, либо это губернатор их региона, либо они так или иначе они связаны с этим ведомством. Я вижу достаточно стабильный интерес из России.
Я вижу, что у многих российских зрителей You-Tube есть преобладающий запрос на конкретные факты, раскопанные в том числе журналистами-расследователями, вместо неких общих рассуждений о коррупции.
Возможно, это отчасти это связано с тем, что каждое из этих расследований затрагивает... У нас же все монополизировано сейчас. У нас один чиновник фактически руководит каким-то значительным сегментом страны. Поэтому есть большое количество людей, которые этим бывают затронуты и так далее. Так что этот интерес довольно стабилен. Люди это смотрят, это так или иначе востребовано.
Марфа Смирнова: Хотела еще поговорить с вами про тех, кто возвращается с войны, так называемой «специальной военной операции». Несколько коллег об этом на неделе писали. Telegram-канал «Можем объяснить» написали небольшую заметку о том, что СВО-шников не берут на работу и что те оказываются фактически не у дел. Как вы оцениваете потенциальный рынок труда для тех, кто вернулся с фронта?
Владимир Милов: Конкретно здесь в цифрах пока сложно говорить. Мне даже непонятна общая цифра тех, кто с фронта вернулся, потому что преобладающая история состоит в том, чтобы держать их там до бесконечности.
Совершенно не удивлен тем, что их не хотят брать на работу, потому что понятно, что с таким посттравматическим расстройством они, конечно, могут служить очень серьезным источником напряженности на рабочих местах и в коллективах. Ну и кроме того, я хочу сказать, что те, кто туда попал, вряд ли с какой-то прямо большой дополнительной квалификацией. Риск того, что они будут источником напряжения в коллективе, большой, а какой-то уникальной квалификации, скорее всего, у них нет. Если бы она была, думаю, они нашли бы себе работу, и в том числе им Минобороны бы неплохо платило за какую-то квалифицированную деятельность.
Поэтому, скорее всего, здесь эти два фактора накладываются. Было тут большое интервью — по-моему, Задорнов, бывший министр финансов, давал РБК, — что риск демобилизации в том, что в какой-то момент это все закончится и сотни тысяч людей хлынут в страну. И это будет очень-очень серьезная проблема, потому что с ними надо будет что-то делать, а к реальной реинтеграции в нормальную спокойную жизнь, в том числе в экономику, они не будут готовы. Это будет огромный стресс для страны.
Такое в истории уже бывало не раз. Поэтому то, что мы видим сейчас, это цветочки.
Марфа Смирнова: Ну вот с 1 января 2025 года вступит в силу норма, обязывающая органы и службы занятости содействовать приоритетному трудоустройству граждан, завершивших прохождение военной службы. То есть сверху будет спускаться и будет, конечно, давление на различные предприятия, компании, которых будут обязывать брать на работу этих людей.
Владимир Милов: Да, в итоге бизнес оказывается крайним и его назначают ответственным за все. Ему и ставку бешеную по кредитам устанавливают, и налоги повышают, и вводят всякую обязательную продажу валютной выручки, и запрещают директивно повышать цены на внутреннем рынке. Там огромный список, но вот еще и будут заставлять брать на работу тех, кто побывал на войне. В итоге под таким прессингом это все начнет трескаться.
Вот представьте: вы предприниматель в России. Сколько у вас за последние два года появилось дополнительных красных флажков и ненужных сложностей, которые ставят перед вами вопрос, а надо ли вообще все это дело продолжать. Я уж не говорю про то, что из-за серых цепочек параллельного импорта, торговли через Китай или Центральную Азию от 10% до 20% от оборота уходит на разные схемы, подорожавшую логистику, посреднические цепочки и так далее. А тут еще вот это все.
В итоге многие из тех, кто в России занимается предпринимательством, будут реально думать о закрытии, потому что еще и это. Сегодня предпринимательство в России не выглядит как деятельность, которая может что-то, кроме головной боли, приносить.
Марфа Смирнова: Я изучила, какие есть льготы у участников СВО, выплаты, госгарантии и так далее. Перечислю несколько: денежное довольствие, единовременная выплата, ежемесячные социальные выплаты, единовременная выплата при охране госграницы, единовременное пособие при увольнении с военной травмой, просто единовременное пособие при увольнении, медицинская помощь, трудовые гарантии, налоговые льготы, привилегии в сфере образования, иные льготы и преференции... продовольственное и вещевое обеспечение. То есть льгот много. Во всяком случае, так заявлено на всяких официальных сайтах, где об этом пишут. Это какие деньги на это все уходят, есть понимание? Или это копейки в сравнении с расходами на военно-промышленной комплекс?
Владимир Милов: Пока не очень большие. Сотни миллиардов рублей в год, я думаю. Для государства вещь подъемная. Но у государства будет неминуемо сужаться коридор возможностей. С одной стороны, у них будет масштаб расти, то есть людей, имеющих право на льготы, будет все больше и больше. А с другой стороны, у них будет сужаться коридор возможностей, потому что дефициты огромные, потому что деньги в Фонде национального благосостояния очень быстро сокращаются и подошли уже к нерасходуемому минимуму. Минфин уже несколько раз в мае отменил аукционы по ОФЗ (облигациям федерального займа), потому что слишком дорого занимать. Госдолг маленький, но расходы на его обслуживание так быстро растут, что это становится неподъемной ношей.
Важный момент — я вернусь к началу. Я абсолютно убежден, что военные расходы они скоро начнут повышать. Потому что смотрите: вот Чемезов признался в интервью РБК, что военная промышленность работает с нулевой рентабельностью, она так долго не протянет. Он сам это говорит. Скорее всего, они будут повышать ценник на военную продукцию. А это 60–70% всего военного бюджета. Еще 20% военного бюджета — это денежное довольствие. На фоне того, что инфляция выходит за все прогнозы, им придется его тоже повышать. Плюс мы видим, что они все время повышают ценник с единовременной выплатой. Она дошла уже до миллиона и, скорее всего, пойдет дальше, потому что нет большой очереди желающих. Ценник единовременной выплаты при подписании контракта с Минобороны вырос за два года в пять раз. Если это по рыночным меркам мерить, это значит — что дефицит желающих такой, что приходится все это увеличивать и увеличивать.
Дальше. Все говорят, что Белоусов придет, наведет порядок со снабжением армии. Но у снабжения очень маленький бюджет. Это все немногое, что осталось от военно-промышленного комплекса и зарплат в армии. Там надо резко увеличивать расходы, чтобы элементарный порядок навести, а это все в пределах триллиона на все — на электроэнергию, горюче-смазочные материалы, еду, униформу, транспорт. От Калининграда до Владивостока на всю армию меньше триллиона. Это никуда не годится. Поэтому они скоро выйдут с резким повышением военного бюджета, это к бабке не ходи. Когда им прямо начнет не хватать,они начнут все это дело резать, ну или по крайней мере фактически исполняться это не будет.
С этим уже есть большие проблемы. Даже Белоусов, выступая в Совете Федерации, вынужден был оправдываться. Поэтому в целом с учетом того, что количество людей, имеющих право на льготы, будет сильно расти, а финансовые возможности будут сужаться, мы через какое-то время окажемся в той же самой ситуации, как с чернобыльцами, ликвидаторами аварии, когда им в 1986 году навыписывали огромное количество льгот, но потом все последующие годы шла битва за то, чтобы им вот это обрубить, вот это обрубить, потому что денег нет. Это будет вторая серия той же самой истории.
Марфа Смирнова: Мне кажется, это огромная социальная проблема. Мы в последнее время видим новости об агрессивном поведении тех, кто вернулся с войны. Читаем про домашнее насилие, которое доходит до убийств. Люди часто пишут, что на них нападают ветераны СВО (уже так их можно назвать) на улице. То есть агрессия присутствует. А представляете, что будет, когда этим людям начнут срезать косты и перестанут ежемесячную пенсию по ветеранству выплачивать. Мне кажется, вот это будет настоящая социальная катастрофа для российского общества.
Владимир Милов: Это верно. И кроме того, эти люди побывали на территории полной вседозволенности и абсолютного беспредела. Конечно, они будут это импортировать на всю остальную территорию страны. Дальше благодаря государственной пропаганде у них еще есть психологическое ощущение, что я могу себе позволить вот эту вседозволенность, потому что я, типа, герой. Это вот главное, что сейчас, типа, нужно для нашей нации, как нам рассказывает телевизор. Ну, как истории про пролетария-гегемона в советские времена. То есть эта вседозволенность еще и стимулируется повышением и искусственным надутием социального статуса участников войны.
К тому же резко вырос неконтролируемый оборот оружия по понятным причинам, в прифронтовых регионах уже работают черные рынки оружия. То есть это будет расползаться по всей стране. Мина даже не замедленного действия, но это очень-очень тяжелая ситуация, которую придется за Путиным выкорчевывать.
Ну и да, мне сейчас люди со всей страны рассказывают, что это становится, возможно, проблемой номер один, даже хуже экономических трудностей — ты начинаешь бояться выйти на улицу. Когда ты сталкиваешься с агрессивными людьми, приехавшими с войны, которые требуют для себя все и думают, что им все можно, — это массовая история сейчас по всей России. И она будет, к сожалению, только нарастать. Я даже боюсь подумать, как это будет в итоге выглядеть.
Марфа Смирнова: Мне кажется, да, это страшно, учитывая, что люди в России и так бесконечно испытывают чувство страха перед сотрудниками правоохранительных органов, перед властью, а теперь появилась еще новая каста людей, которых тоже нужно бояться. Спасибо! Не очень у нас в итоге радужный с вами разговор, но что — селяви. Спасибо!
Владимир Милов: Да, но зато такая реальная жизнь. Спасибо!