28 января (или 8 февраля по новому стилю) 2025 года исполнилось 300 лет со дня смерти Петра Великого. Однако мероприятий державного размаха не замечено даже в основанном им Петербурге. Наблюдательных людей такой игнор удивил: всё-таки Пётр – основатель российской империи, один из самых удачливых «собирателей земель». Вроде бы есть простое объяснение: трёх лет не прошло, как с шумом праздновали 350-летие самодержца, – не нужно частить. С другой стороны, за эти три года многое в стране поменялось. А искавший примеры для подражания на Западе царь теперь не очень-то вписывается в патриотический дискурс: мол, не хотим знать Европу, мы сами с усами. Однако Пётр Алексеевич, вероятно, отходил бы тростью таких патриотов. Ведь, не зная европейской истории, совершенно невозможно понять, что он делал с Россией. И почему именно так.

Русский европеец

На самом деле Пётр не проводил модернизацию и не собирался сделать жизнь в России «как на Западе». Строя Петербург, он и не думал «прорубать окно в Европу». Он говорил вице-канцлеру Андрею Остерману, что Европа интересна России на несколько десятилетий: «Возьмём с Запада всё, что нам надо, и повернёмся к нему задом». Он далеко не первым додумался знакомиться с передовыми технологиями в Голландии: за полвека до него курфюрст Бранденбургский подписал первый дошедший до нас документ о том, как его агенты должны заниматься в «нижних землях» промышленным шпионажем. А знатные и образованные европейцы специально приезжали в Амстердам посмотреть, как выглядит будущее.

Пётр вовсе не был прирождённым реформатором. Во времена стрелецких бунтов церковь в лице консервативного патриарха Иоакима поддержала его именно как охранителя старины. Потому что от царевны Софьи и её фаворита князя Василия Голицына исходил куда более радикальный реформаторский накал. Но заняться преобразованиями ему пришлось, потому что страна находилась в крайне разобранном состоянии. Пётр уникален скорее тем, что не стал доверять рассказам, а поехал изучать европейскую жизнь лично. Он много что оттуда перенял. Но не менее важно то, чем он пренебрёг. Без этого Россию не понять ни умом, ни по-тютчевски иррационально.

Как уже рассказывали «АН», Петру досталась чрезвычайно рыхлая страна. Железо везли из Швеции, два-три железоделательных завода в Туле построили голландцы. Своего серебра тоже не имелось, монеты «перечеканивали» из иоахимсталеров (ефимков), которые без всякой меры разбавляли медью. Все ведущие европейские армии в XVII веке были наёмными, а Россия от безденежья была обречена на поместную систему формирования войска. Царь даёт боярину в пользование землю с крестьянами, а тот является на зов вместе с боевыми холопами «конно, людно и оружно». Ещё до рождения Петра эта система исчерпала себя: малоподвижная армия сбивалась в «гуляй-город» из щитов и не могла победить столь же архаичных поляков.

Сам Пётр начал военные эксперименты неважно: огрёб от турок под Азовом. И основной целью Великого посольства 1698 г. было найти союзников на следующий раунд. Миссия провалилась, зато Пётр понял в Европе, как нужно строить сильную современную армию, перепрыгнув через несколько ступенек.

Феодальное войско с его рыцарской конницей и пехотой из вчерашних крестьян к XIV веку уступило место ландскнехтам, чья тактика подразумевала слаженность и синхронность: воины без паники перестраивались в линию, клин или квадрат, состоящий из пикинёров. Арбалетчики отстреливались и уходили в глубь строя, алебардисты, прикрывали с флангов, сбивая всадников с коней. Понятно, что такая дисциплина достигалась годами тренировок, а крестьянское ополчение – это просто мужики с луками и топорами. Североитальянские города, разбогатевшие на левантийской торговле, создали спрос на наёмные армии, способные их защитить. А итогом стало рождение государства нового типа, смыслом которого были сбор налогов и создание инфраструктуры для войны.

Какое-то время профессиональные армии были небольшими, но к XVII веку кардинал Ришелье так организовал французские финансы, что его страна смогла выставлять 360-тысячное войско. Государства поменьше обзавидовались и стали искать пути подешевле. Лучше всего получилось у шведов. Король Карл XI отнял у магнатов земли короны, которые его же предки продавали, и раздал их служилым людям. У него подданных было в 10 раз меньше, чем у Ришелье, приходилось эффективнее использовать ресурсы. Наёмники насытили офицерский корпус и конницу, а в пехоту набирали рекрутов: десять крестьян давали королю одного солдата, обученного и натренированного. Но от земли парня надолго не отрывали: пока призывник ходил строем в учебке, соседи обрабатывали его надел. А случись война, армия собиралась в считаные дни: план мобилизации включал точки сбора каждой роты у какой-нибудь кирхи под командой знакомых офицеров.

Пётр был от идеи в восторге. Во-первых, народу в России побольше, чем в Швеции. Во-вторых, сильная армия из рекрутов – это ещё и способ сломить сопротивление своей аристократии. Это не стрельцы, выбиравшие боярскую партию, которой они окажут поддержку, это только его, Петра, солдаты. В-третьих, армия могла также собирать налоги, подушевой объём которых при новом самодержце вырос вдвое.

Здесь Пётр адаптировал многие находки Ришелье. Франция враждовала с Испанией, которая с обретением южноамериканских колоний получала колоссальные доходы золотом и серебром. А кардиналу оставалось только доить своё население: ввести налоги на вино, дрова, шпаги и создать эффективную бюрократию для их сбора. Ришелье не продавал должности интендантов, контролировавших деятельность чиновников на местах. В помощь им сформировали налоговую полицию в виде лёгкой кавалерии. Её содержали откупщики, которых уполномочило государство. Каждому городу или округу устанавливали фиксированную сумму сборов – всё, что сверху, шло в карман откупщикам. Случился недобор – сборщик гниёт в тюрьме. Трясти каждого башмачника нет нужды – если он сбежал или умер, за него заплатят соседи. Петру это всё не могло не нравиться: круговая порука при выплате податей была сутью русской крестьянской общины.

С оглядкой на Ришелье Пётр обрушил на страну целый вал денежных и натуральных повинностей: «запросные», «драгунские», «корабельные». Царёвы «прибыльщики» изобретали, что бы ещё обложить налогом: бани, дубовые гробы, бороды. Оседлали даже традицию борьбы за чистоту браков в Башкирии: за чёрные глаза брали 2 алтына подати, за серые – 7 алтынов, а за голубые – 13.

Император попытался перенять шведскую рекрутскую систему в облегчённой форме: брал солдата с 20 дворов, а не с десяти. Зато в родную деревню призывник больше не возвращался (если только стариком). Его клеймили, как скот, и держали в острогах, пока везли к месту службы. У «налоговой полиции» Ришелье были свои дома и семьи, а петровская армия даже казарм почти не имела. На зиму её заселяли «на постой» в дома крестьян, для которых такое уплотнение было хуже самих налогов. Пётр забрил в солдаты 400 тыс. рекрутов, из которых погибли 200 тыс. – большинство от болезней и невыносимых условий службы. Но для настоящего государственника всё это – исторически оправданные издержки. Так или иначе Ништадтский мир стал для России паспортом великой державы, которую боятся соседи.

Путешествуя по Европе, самодержец верно схватил ещё одну важную вещь: отставание России в развитии – вовсе не её вина. Просто так сложилось, что после распада Римской империи и шести веков общеевропейской стагнации на торговле с Ближним Востоком круто поднялись именно города Северной Италии. От них кругами пошли импульсы развития, которые не затрагивали всю Европу. Южная Германия, Фландрия, Рейн, впоследствии Париж, Лондон, Амстердам, Барселона задавали тон. Но круги развития не доходили даже до Ирландии, Норвегии или Польши, не говоря уже о русских землях. К XIV веку в европейской торговле участвовало не более пяти русских городов (Великий Новгород, Псков, Витебск, Полоцк, Смоленск). Экспортных товаров было всего два – меха и воск. Только к концу Средневековья Псков стал поставлять лён, потом русские освоили сало и ворвань. Но зерном ещё не пахло, рыбу тоже экспортировать не могли – не было солеварения. Да и собственный торговый флот отсутствовал.

Но уже к 1725 г. из России везли хлеб, лес, лён, масло, жир, юфти, железо. К концу царствования Петра I существовало уже 233 завода, в том числе более 90 крупных мануфактур. Демидовские начинания на Урале привели к тому, что к 1740 г. Россия выплавляла больше железа и чугуна, чем Англия, – 25 тыс. тонн. Артиллерию и боеприпасы полностью производили сами. И когда началась промышленная революция, без русской пеньки, парусины и мачтовых лиственниц не мог нормально функционировать британский флот. Другое дело, что европейские инновации на российской почве давали диковинные плоды.

Молоко без коровы

Как известно, широкие круги современников Петра не любили, даже антихристом за глаза называли. Судачили, будто он намеренно над русской стариной издевается, когда бороды стрижёт и наряды иноземные внедряет. Ничего подобного, царь следовал самым передовым философским идеям своего времени, а бороды во многих уголках Европы стригли и до него.

Главной идеей тогда был рационализм. «Отец современной науки» Рене Декарт ставил проблему так: может ли человек, если хорошо подумает, всё в мире понять? И отвечал утвердительно: мыслю, значит, существую. С точки зрения Декарта, лучшая форма правления – просвещённый авторитаризм. Ведь если у нас есть разум, то в одной умной голове он будет иметь меньше помех, чем в сотнях или тысячах голов, заражённых предрассудками. Политический философ Томас Гоббс и необходимость абсолютизма обосновал с позиций разума. Дескать, без спасительного Левиафана людишки непременно скатываются к войне всех против всех. И только государство, взойдя на небывалые ранее высоты, может навести порядок, руководствуясь разумом и обуздывая разрушительные страсти.

Хотя ещё недавно считалось, что нужно слушать священника, сверять поступки с Библией, приметами, предсказаниями. Государство было пустым звуком, а люди умирали за веру и сеньора. Подавать нищим считалось верхом христианской добродетели. Но при жизни Петра их уже отлавливают по всей Европе, поскольку нищета теперь рассматривается как прегрешение, нарушающее размеренный ход государственного механизма. Общеевропейским явлением стала унификация внешнего вида. В 1626 г. баварский курфюрст Максимилиан первым ввёл регламент о ношении одежды для всех классов: крестьян, мелкой буржуазии, ремесленников, придворных чиновников, дворян, аристократии. Его примеру последовали десятки больших и малых государств, и Пётр, конечно, не мог не повестись на такую славную затею. Теперь не знатность и деньги определяют статус, а чин и должность на государственной службе. И любого издалека видно по мундиру. Разумеется, длинные волосы и бороды воспринимаются как явный пережиток феодальной вольницы.

Борьба с «неправильными людьми» возводится в систему. Кто не может служить или платить налоги – лишний. В Париже основываются Общий госпиталь и его филиалы по всей Франции. Никакого отношения в медицине они не имеют – это бессрочная и бессудная тюрьма для «умалишённых», которым могут признать любого. В колониях экспериментируют с организацией поселений нового типа, где регламентировано всё до мелочей. Правда, ни одно из них не смогло в итоге соперничать в эффективности со свободным рынком, но Пётр мог об этом и не знать.

Он был абсолютным рационалистом в духе эпохи и свято верил, что можно организовать новую жизнь посредством мудрых указов. В Вестминстерском дворце его удивили барристеры в мантиях и париках: «Законники? К чему они? Во всём моём царстве есть только два законника, и то я полагаю одного из них повесить, когда вернусь». Из всех британских институтов его больше всего интересовали механизмы, позволяющие научить народ послушанию и трудолюбию. А интеллектуалом, всматривающимся в далёкое будущее, он не был.

Пётр видел, что новый мир, существующий в Голландии и Англии, отличается от старого большим числом кораблей. Качественные корабли могут с большой скоростью перевозить крупные грузы зерна, вина или шерсти на дальние расстояния. С торговли удобнее собирать налоги, чем с крестьянства, – значит, это магистральный путь наполнения казны для оплаты войн: «Деньги – суть артерия войны». Появились всякие новые товары вроде кофе, табака и сахара. И если население будет их в большем количестве потреблять, то и торговля окрепнет, и денег больше. На них можно собрать большую армию и завоевать удобные выходы к европейским морям. А заодно построить военный флот, чтобы защищать своих негоциантов от конкурентов. Для чего в этой системе нужны вольности, сословное представительство и парламенты, непонятно. Гораздо важнее понять, как оптимально собирать налоги. Как сформировать госаппарат, способный управлять финансами и поддерживать коммерцию. Как правильно перекачивать ресурсы на укрепление армии и флота.

Когда Петру рассказывали про систему торгового права, он предлагал написать свои законы. Самодержец не понимал, что законы лишь фиксируют сложившуюся практику. А чтобы суды сочли необходимым кодифицировать и применять эти нормы, нужно чтобы торговля набрала определённый объём. Тогда количество споров по поводу страховки, векселей, судового фрахта, товариществ или патентов создаст прецеденты, а сама система будет удобной и предсказуемой для инвесторов. Царю Петру и не снилось такое количество кораблей, какое без единого казённого пенса привлекла в Лондон возможность застраховать свои риски. И в случае неудачи не пойти по миру, а получить компенсацию и начать дела заново. Как следствие, бизнес стал вкладывать в торговлю всё большие суммы.

Столь же незаметно изменили Европу векселя, которые тоже невозможно ввести посредством реформы сверху. У предпринимателя должна быть уверенность, что он приедет налегке из Парижа во Франкфурт, покажет в банке бумажку и ему отсыплют два мешка серебра. Ведь если он станет возить их с собой, то либо его ограбят, либо охрана сожрёт большую часть прибыли. А тут какая-то скучная бухгалтерская уловка – и к XIV веку процент по кредитам упал с 60 до 6%. Вряд ли Пётр понимал, что никто намеренно не строил этот новый мир, но люди менялись, рационально реагируя на изменение обстоятельств.

Локомотивом европейского развития в Средние века стали города. Они стали самостоятельны, как нигде в мире, именно благодаря феодальной системе. Разросся, например, во владениях графа Шампанского город Мец. Возникает ключевой вопрос: как получать с него деньги, если у графа нерегулярная наёмная армия, а налоговиков нет вовсе? Город предлагает заманчивый выход: давайте, сир, мы вам столько-то денег налом без всяких хлопот, а вы в наши дела не лезете. Мы и монополию на торговлю шерстью можем выкупить, и право самим выбирать магистрат. Граф, конечно, может забыковать: прийти с войском, взять стены штурмом и всех ограбить, но дальновидно ли это? Поскольку потребность сеньоров в деньгах не ослабевала ни на минуту, многим городам удалось практически полностью выйти из феодальной системы, создав внутри городских стен правовые основы для развития предпринимательства.

Историк науки Джозеф Нидхем блестяще сформулировал: «Европейские чиновники слишком поздно овладели властью и не смогли предотвратить рост капитализма». Собственно, истоки европейского процветания – как раз в этом балансе, в вакууме власти, при котором бизнес мог дышать, а свободные города расти и развиваться. А вот это Петру уже совершенно не подходило.

Свой интерес

Пересаженные Петром институты никак не вытекали из развития общества. Например, коллегии, заимствованные в Швеции, в оригинале выросли из сложного государственного механизма (четырёхсословный парламент, госсовет, коллегиальный суд), где были приводным ремнём. А Пётр строил вертикаль, где каждый чих чиновника был регламентирован. Купеческие гильдии и городские магистраты, которые в Европе складывались веками и были инструментами отправления бюргерской свободы, Пётр учредил указом в 1721 году. Отсюда вместо независимости – полицейские функции: выявлять пришлых, выдавать паспорта, организовывать уличные патрули.

Петровский Сенат также не был представителем сословий. А в гильдии и цеха разом записали всех горожан – вплоть до нищих. Знаток эпохи Евгений Анисимов подтверждает: «Основной целью образования цехов и гильдий было вовсе не развитие торговли и ремесла, а решение сугубо фискальных проблем. Власти стремились, чтобы все городские жители были положены в оклад подушной подати».

Любовь Петра к рационализму только внешне походила на европейскую. Если голландцы строили каналы по необходимости, то Пётр собирался прокопать 259 вёрст каналов в Петербурге больше для красоты. Линии Васильевского острова потом пришлось засыпать. Дома должны стоять «сплошной фасадой», а не в глубине двора, где лучше защита от ветра. Архитектор Трезини разработал три типа домов: одноэтажный – для подлых, с мезонином – для зажиточных, двухэтажный – для именитых. Каторжники носили по питерским улицам огромную раму, чтобы соблюдалась заданная царём ширина проспектов. Рама не прошла – виновнику разбирали крышу, чтобы перестраивал дом скорее. Впрочем, царь мог отобрать любой дом, и не вдаваясь в подробности, – просто земля требуется «для нужд». Деловой климат в Амстердаме был совсем другим.

Вместе с тем Пётр вёл себя вполне разумно. Он наверняка заметил в Англии, что власть английского короля сильно ограничена по сравнению с его самодержавной властью. И ему могли объяснить, что британские монархи не сумели монополизировать в своих руках торговлю с колониями, и в стране сложилась группа состоятельных купцов, мало связанных с короной. Они создали запрос на политические изменения и сыграли ключевую роль в победе Славной революции 1688 года. Это было всего-то за 10 лет до петровского Великого посольства: парламент прогнал короля Якова и пригласил голландского штатгальтера Вильгельма, согласившегося править «по закону». А Пётр был сам себе закон.

Прекрасно понимая, что вольные купцы и банкиры – это основа англо-голландского процветания, он выпестовал в России совсем другой тип предпринимателя. Когда производство оружия нужно было увеличивать в разы, Пётр указом дал тульскому оружейнику Никите Демидовичу Антуфьеву эксклюзивное право строить металлургические заводы на Урале. Причём в указе Антуфьев назван Демидовым для удобства царя, привыкшего звать его Демидычем. Олигарх не обиделся: и вся династия «переименовалась» под прихоть хозяина. Ведь развернуться и выиграть конкурентную борьбу можно было только при его поддержке.

Право собственности на землю в стране ещё долго не появится, а рынок свободной рабочей силы, без которой никакой капитализм невозможен, Пётр удушил собственными руками. В 1723 г. он указом отменил вольный статус у пятой части населения на Русском Севере, в Сибири, Поволжье, на Юге – все крестьяне с неопределённым состоянием стали «государственными». Царь внешне следовал модным идеям меркантилизма от французского реформатора Кольбера, который сгонял люмпенов в сферу наёмного труда. Но Пётр приписывал крестьян к заводам, где наёмным трудом не пахло. Его система была смесью ГУЛАГа и опричнины: фаворитам вроде Демидова давали в управление ссуды, крепостных, мощности и даже целые регионы.

Споры о Петре не утихают уже 300 лет. С одной стороны, краткосрочный рывок ради победы над шведами потребовал создания системы, на долгие годы проложившей колею к отставанию и Крымской катастрофе 1856 года. Ведь главным человеком при Петре стал не предприниматель, как в Европе, а чиновник. С другой – России и вправду удавалось два столетия избегать по-настоящему страшных революций и гражданских войн. При этом уже с середины XVIII столетия она присутствует в Европе как ключевой игрок. И не собирается об этом забывать.

Читайте больше новостей в нашем Дзен и Telegram