Две Пасхи в Царской Семье
Мечта о прошлом
Думается, во втором кондаке акафиста Царю-мученику (текст цитируемого акафиста не был одобрен священноначалием Русской Православной Церкви и содержит богословские сомнительные утверждения – «ТД») не что иное, как такие вредоносные мечтания и названы «мерзостью растления». Кондак звучит так:
«Видящи всеблагая Богомати во уделе Своем страну нашу, мерзостию растления оскверняемую, избра тя от рождения яко чистейшаго, Руси бо очищение, да вси несумненною надеждою творим песнь: Аллилуиа». По мысли авторов акафиста, избрание Царя на крестное (до Голгофы) служение России было действием Промысла Божия, и печать сего избрания лежала уже на веселом приветливом Ники…
Мы не уловим ее в эпизодах детства – беседы, предлагаемые для просмотра читателю, таким образом, заведомо контрастны: в первой рассказывается о беззаботном праздновании Пасхи в Аничковом дворце, во второй – о невеселой встрече Светлого Дня вскоре после ареста Царской Семьи. Мы прикоснемся к жизни России задолго (за полвека) до катастрофы 1917 года и к России, можно сказать, обезумевшей от свободы, только что вкусившей осуществление мечты: «Долой самодержавие!». Эйфория, охватившая российское общество, хорошо заметна в тогдашних пасхальных открытках: радость главного праздника соединяется в них с радостью освобождения от «оков царского гнета».
Непросто было найти хоть что-либо, что дало бы светлую ноту для завершения второй из бесед. Лишь сами царственные узники сообщат нам такую ноту. Несмотря на собственную участь, несмотря ни на что, они сохраняли веру в наше Отечество. Сохраним и мы.
Беседа первая: Пасха в Аничковом дворце
Два слова о писателе, Илье Сургучеве, на повести которого «Детство Императора Николая II» основан рассказ. Нередко можно встретить, что к этой книге относятся прямо как к источнику исторических сведений о раннем возрасте Царя-мученика, хотя в действительности – это художественное произведение, в котором присутствуют даже намеренные анахронизмы. При этом в целом нет оснований не доверять описанным в повести эпизодам.
Художественный дар Ильи Сургучева ставит его в ряд лучших писателей ХХ века, но пятно якобы имевшего место коллаборционизма (в период немецкой оккупации писатель руководил русским драматическим театром в Париже) лежит на этом имени, и до сих пор он остается «не на слуху», разве только православные верующие любят и ценят его книгу о детстве Царя-мученика. Сообщим читателю о других книгах Ильи Дмитриевича: «Губернатор» 1987 «Современник», «Европейские силуэты». К сожалению, в родном для писателя Ставрополе деятельность по увековечиванию его памяти замерла: так и не вышло, к примеру, собрание его сочинений. Но, будем надеяться, это выправится.
Беседа вторая: Пасха весной 1917 года
Невеселая встреча Светлого Дня – что может быть печальнее? На Страстной Неделе, в Великий Четверг Царской Чете запретили общаться друг с другом: мол, в интересах шедшего следствия. Праздник разрешили встречать совместно, но только в присутствии охраны. Мир же (российское общество) поистине «возрадовался», и читатель к этому прикоснется.
В связи со стихами Марины Цветаевой, написанными в те дни (задорно-осудительным «Царю – на Пасху» и пророческим «За Отрока, за Голубя, за Сына»), нельзя не сказать о Марине Ивановне следующее. В 1928 году Владимир Маяковский опубликовал стихотворение «Император», в котором цареубийство всецело одобряется; Цветаева так была этим возмущена, что тогда же решила написать поэму о Царской Семье: читатель может познакомиться с тем, что известно о ее создании; сохранились только отрывки.
О Пасхе 1917 года достаточно подробно пишет София Карловна Буксгевден, и ее воспоминания используются во второй беседе. Семья не унывала (Государь записал в дневнике в связи с хорошей солнечной погодой: «День поистине праздничный»), несмотря на множество причин к огорчению. В частности, они, естественно, ждали встретить в Великие Дни духовника Семьи, отца Александра Васильева, но он не появился.
Порой отца Александра осуждают за малодушие. Приведем разговор Их Величеств с окормлявшим в те дни Семью протоиереем Афанасием Беляевым: «Александра Федоровна спросила, как здоровье о. Александра, и когда я ответил, что при всем своем желании служить и быть в Царском Селе он пока сделать этого не мог, у него сильно расстроены нервы, Ее Величество сказала: «Очень жаль, передайте ему от нас привет и пожелание здоровья, ведь вы его близкий родственник». То же пожелание здоровья высказал и Государь, спросивший о здравии о. Васильева, и прибавил: «Мы все его так горячо полюбили. Причину расстройства его нерв[ов] я отчасти объясняю потерею сына, которого и мы все знали и горевали о его смерти. Передайте ему мой поклон».
Уместно сообщить читателю о дальнейшей судьбе отца Александра Васильева: осенью 1918 года он будет расстрелян, но не как духовник Царской Семьи, а как «рядовой заложник» так называемых ленинских расстрелов (в связи с покушением на вождя) той осенью.
Не лишенная церковного окормления, Царская Семья усердно молилась за Россию. На одной из служб Государь заметил, что у Софии Карловны Буксгевден во время молитвы за Временное Правительство вид – отсутствующий. Царь, ничуть не обольщавшийся правительственным составом, не преминул заметить Софии Карловне, что это молитва – за Россию!
Заключение
В свое время кинорежиссер Станислав Говорухин создал фильмы-высказывания: «Так жить нельзя» (1990) и «Россия, которую мы потеряли» (1992). Во втором из них, говоря о февральских событиях 1917 года, Говорухин цитирует Александра Солженицына: «Царь проворонил революцию». Однако, в действительности, Царь был вполне осведомлен и о заговорах, и о «низовых» революционных настроениях. И держался одной определенной установки: сначала надо добиться победы. А предательство на то и предательство, чтоб нельзя было к нему подготовиться; оно действует врасплох.
Другое дело – то, что вскрылось в результате (насильственного, о чем не раз шла речь) отстранения Императора от власти. Как сказано было одним историком, «Царь может править только верноподданными». Вскрылись же (прямо как гнойник) глумление, насмешка, торжество бесчестия и сладость «свободы» в самом вульгарном понимании этого серьезного слова. Вспомним, как писал Максимилиан Волошин в стихотворении 1917 года: «С Россией кончено… На последях / Ее мы прогалдели, проболтали, / Пролузгали, пропили, проплевали…»
Увы, поэт в поэме «Россия» (1924) дал и сам лишь пессимистическое, скорбно-глумливое осмысление нашего самодержавного прошлого: он пишет, к примеру о времени Елизаветы Петровны: «Российский двор / стирает все различья / Блудилища, дворца и кабака». Царь же, отвергнутый всеми, сохранял веру в свою страну. Да, мы ее потеряли, но мы можем «заразиться» от Царя-страстотерпца любовью к Отечеству и верой в него. Ясное дело, что давний уклад (к примеру, сословное устроение общества) вряд ли подлежит восстановлению, и если думать о монархии (см. работу Ивана Ильина «Монархия и республика»), то не о том, чтоб насадить ее сверху…
На мой взгляд, проблема остается все та же, что была указана еще Достоевским: отрицание «почвы» культурной частью общества, его отщепенство, по слову Петра Бернгардовича Струве. Не видно, чтоб это разрешилось. Как 100 и 150 лет назад, так и сейчас интеллигенция сторонится «национализма», чуждается «почвенных» настроений, живет, «под собою не зная страны». Есть выход: не полениться узнать Семью страстотерпцев, полюбить ее и через нее – свою страну.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции