Горе от идиотизма: «Известия» публикуют фрагмент новой книги о Смоктуновском

Фундаментальный труд «Актерские тетради Иннокентия Смоктуновского» выполнен доктором искусствоведения, профессором Школы-студии МХАТ Ольгой Егошиной. Из обрывочных заметок, оставленных Смоктуновским и чудом сохранившихся до наших дней, Егошина соткала подробный и доступный широкой аудитории рассказ о том, как актер создавал своих персонажей. Книгу редакция ОГИЗ издательства «АСТ» выпустит в конце этого месяца. Но уже сейчас «Известия» дают возможность побывать в творческой лаборатории актера и изнутри не просто увидеть, но осознать, как рождался князь Мышкин для товстоноговского «Идиота» в БДТ. Текст дает удивительный эффект присутствия и похож на диалог и даже в чем-то спор со Смоктуновским, погруженным в рефлексию и размышляющим вслух.

Ольга Егошина «Актерские тетради Иннокентия Смоктуновского» (фрагмент)

Фото: Издательский бренд ОГИЗ

КАРТИНА ПЯТАЯ

Выписав на обложке роли «херувимчика не нужно», Смоктуновский подчеркивает в своем герое отсутствие детской наивности, безличной доброты и благости. Так, в сцене в доме у Иволгиных он помечает:

«Все предыдущие обстоятельства с Ганей его настроили против него. Уже что‑то его начинает раздражать. Даже воздух в этой комнате какой‑то особенный, необычный — зловонный, что ли… Попал в вертеп».

Этот Мышкин моментально понимал Фердыщенко и отстранялся от него: «Очень странные вопросы задает, не открываться перед ним». «Наивности» Мышкина, долго не понимающего «болезни» генерала Иволгина, Смоктуновский дает вполне рациональное объяснение: «Очень хочет узнать об отце. Самая большая заинтересованность».

Его Мышкин был настолько увлечен предметом разговора, что не сразу обращал внимание на собеседника. И эта его внутренняя отрешенность, сосредоточенность не на объекте, а на предмете разговора находилась в противоречии с задачей: «весь в партнерах». Общение Мышкина было двойственным: телепатически чуткий собеседник и человек, отрешенный от окружающих, живущий своей тяжелой внутренней жизнью. Он то распахивался навстречу собеседнику, то уходил от него в свой недоступный мир. И эта внутренняя жизнь была любовь к Η.Ф.

Для Смоктуновского было важно в дробном, рассыпанном на картины и эпизоды спектакле постоянно держать «сквозную линию роли». Перед сценой встречи с Настасьей Филипповной Смоктуновский выписывает на полях как бы этапы пути Мышкина к Η.Ф.: «Разговор о Н.Ф. Ее портрет у генерала целовал. Ее лицо». Появление Н.Ф. в прихожей Иволгиных для этого Мышкина:

«ВСТРЕЧА СУДЬБЫ (здесь и далее выделено И.С.). Поражен встречей. Обалдел. Остолбенел, увидев ее. Столбняк».

Смоктуновский здесь описывает внутреннее состояние героя, но и внешнее действие. Партитура жестов и действий, иногда с тонкими психологическими мотивировками, в этой тетради расписана весьма подробно. Так, после приезда Настасьи Филипповны: «Вышел молча, чтобы не говорить с матерью Гани о Н.Ф.». Или, начав разговор с Η.Ф., рассмеялся, а потом «резко прошел смех».

Встреча с Η.Ф. для Мышкина — своеобразная точка зенита, момент высшего напряжения, но и высшей ясности, когда все накопленные душевные силы обрели цель, момент становления человека: «Ясность — успокоенность полная — я не обманулся. Знакомство — мир вокруг ушел. Фантасмагория какая‑то. Вы даже представить себе не можете!»

Потом, много лет спустя, на встрече со зрителями Смоктуновский откомментировал свою работу над Мышкиным: «Я понял, чего мне не хватает; мне не хватает полного, абсолютного, божественного покоя. И на основе этого покоя могли рождаться огромные периметры эмоциональных захватов…»

И момент встречи с Настасьей Филипповной был для его князя Мышкина как раз той точкой ясности и божественного спокойствия. Мышкин встречал свою судьбу, и эта встреча освобождала его. На кипящие вокруг страсти этот Мышкин смотрел чуть со стороны, как человек, который вошел в очарованный круг и потому отгорожен от происходящего погружением в собственный мир: «Что вы тут делаете, господа???»

Он задержал руку Гани, замахнувшегося на сестру, а получив от него пощечину, «не отпрянул назад, а собрался, как натянутая пружина, словно приготовился к ответу».

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Мышкин появлялся у дверей Настасьи Филипповны, сжигаемый тревогой: «Впустят или не впустят??? Ищущий напряженный глаз. — Только она, предупредить ее». Увидев Настасью Филипповну, этот Мышкин мгновенно всё забывал, смотрел на нее: «Как на портрет, созерцает ее. И вот я стою перед вами».

В дальнейшем в тетрадках ролей Смоктуновский часто будет пользоваться приемом «потока мыслей». В моменты, когда герой молча присутствует на сцене, артист будет подробнейшим образом расписывать его внутреннее состояние, мысли, эмоции, создавая тем самым линию внутреннего действия. В Мышкине артист только начинает осваивать эту технику: «Сцена смущения и неудобства. А может быть, кто‑нибудь другой есть у вас?» — и далее в сцене исповеди Настасьи Филипповны: «Успокоить ее. Вырвать ее. С чего вы на себя наговариваете. Тему «вещь» снять. Встряхнуть ее. Опомнись. Боже мой, до чего довели человека!»

Смоктуновский жил в этой сцене тревогой и болью за прекрасную и несчастную женщину, абсолютно не задумываясь о себе, о своей любви, о своих надеждах. На полях сцены, где Мышкин показывает письмо об ожидающем его колоссальном наследстве, Смоктуновский пометил себе: «Никакого значения письму». Так же как выписал подтекст мышкинских фраз о Рогожине («Он пьян. Он вас очень любит»): «Он — хороший. Он не такой».

И очень неожиданный внутренний посыл, с каким Мышкин делает Настасье Филипповне предложение: «Я вас буду всю жизнь уважать, Настасья Филипповна». «Я знаю, как вас можно вылечить. А сейчас выгоните всех».

Во время репетиций он дважды подавал заявление об уходе, был уверен, что проваливает роль. Неоднократно цитируется рассказ Смоктуновского о том, что необходимый внутренний толчок он получил, разглядывая в толпе человека, спокойно читавшего книгу. Толпа суетилась вокруг, а тот не замечал ничего, погруженный в свою книгу и свои мысли. Редко рассказывается продолжение знаменательной встречи. Смоктуновский подошел и познакомился со стоящим человеком, филологом Сергеем Закгеймом, недавно вернувшимся из лагерей, где пробыл 17 лет. Он потом часто обедал у Смоктуновских, говорил о Достоевском.

Как вспоминает Суламифь Михайловна Смоктуновская, «Иннокентий Михайлович к нему приглядывался. И потом как-то сказал: кажется, я нашел Мышкина. Какие-то жесты, манера жестикулировать что-то подсказали». И в классическом романном Мышкине вдруг угадывали «тюремную» пластику, дававшую особую подсветку самому свободному герою нашей сцены. Так или иначе, но в декабре 1957 года к артисту пришла уверенность в своем видении образа. Жена Смоктуновского, получив радостное известие, откликается в ответном письме: «Главное, что теперь ты убежден в своем видении, а стало быть, убедил в нем других. Большое спасибо, что ты поделился со мной этой радостью».

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

«В доме Рогожина». В этой сцене меняется пульс записей Смоктуновского. Редкие пунктирные пометки сменяются горячечным потоком. И самый ритм чередования фраз передает растерзанное состояние, лихорадочную работу его мозга, напряжение, с каким он пытается не давать воли своим предчувствиям, твердому тайному знанию о смертоубийственном замысле Рогожина: «Знает, что он хочет убить его. Идти к нему или не идти? Пойти — понять». Тональность прихода Мышкина: «Пришел к сопернику». И самая тягостная обязанность — притворяться: «Всё видит — понимает, но прячет. Всё хорошо — ничем не выдать своего подозрения. «Даже волосок бросает тень». Гете».

Мышкин, по мысли артиста, не подозревал Рогожина — он знал, что с ним творится. Обостренная чуткость позволяла ему улавливать любой волосок в чужой душе. Но эта телепатическая способность читать в других людях не приносила радости. Этот Мышкин мучился собственным знанием и пытался заслониться от страшной правды: «Не хочу верить в то, что готовится убийство. Люди лучше, чем я о них думаю». Параллельно его диалогу с Рогожиным Смоктуновский выписывает внутренний монолог Мышкина:

«Она от него убежала ко мне, почти враги. Давай выясним отношения: ты сам понимаешь.

— Я уйду с твоей дороги.

— Я больше не буду тебе мешать.

— Вижу, как ты мучаешься.

— Милый, да ведь ты меня теперь ненавидишь. Ты же не веришь».

И дальше важнейшее определение способа контакта Мышкина с окружающими людьми: «Ответ не на фразу, а на внутренний монолог». Его Мышкин реагировал не на сказанное вслух, а на мысли «про себя», понимал и чувствовал собеседника в его сокровенных душевных движениях. И это создавало странную двойственность его контакта с людьми: постоянно погруженный в себя, слушающий какой-то внутренний голос, Мышкин «слышал» и воспринимал всего собеседника с абсолютной полнотой.

Фото: ТАСС/Сергей Метелица Иннокентий Смоктуновский в роли школьного учителя

С этим же связана еще одна принципиальная черта актерских тетрадей Смоктуновского: он не только комментирует реплики своего героя, он выписывает его внутреннюю реакцию на слова собеседника, тем самым создавая непрерывность душевной жизни и тот контакт с партнером, когда отвечаешь не на слова, а на то, что стоит за ними. Его Мышкин внутренне переживал горячечный рассказ Рогожина, и Смоктуновский выписывает амплитуду противоречивых душевных движений:

«— Ой, как она его растравила!

— Он же ее зарежет.

— До синяков избил — не верю.

— Как ты ее больную, сумасшедшую, несчастную…

— Ее надо спасать.

— Ее надо увозить».

И здесь же Смоктуновский выписывает общий стержень роли: «Всю роль посадить на страшную любовь к Н.Ф.». Эпитет «страшная» передаст и огромность чувства, и его больную мучительную природу. Так же как и распространенное актерское словосочетание «роль посадить» рядом со «страшная» вдруг вернет ощущение напряжения насильственного акта («посадить на иглу», «посадить на кол»). Как бабочка, насаженная на иголку, его Мышкин жил, пронзенный своим чувством, ни на секунду не имея сил забыться. Он цеплялся за каждую возможность какого-то разрешения немыслимой ситуации. Его фразу: «Кто знает, может, Бог вас и устроит вместе» — артист снабдил несколькими пометками: «У вас что, всё сладилось, что ли? Господи, да вот же он‑то — хороший конец».

И через мгновение качели вниз. На слова Рогожина о любви Настасьи Филипповны к КНЯЗЮ:

«Да, да она меня любит».

Да, это так.

Артист обвел эти слова в рамочку, как окончательный итог раздумий героя: понял, поколебался, уверился в их истинности. И тут же понял, как меняет и затрудняет это знание его общение с Рогожиным: «Боже, как здесь мною всего. Дурак я! Досадует на себя». Сцена с Рогожиным расписана Смоктуновским с большей подробностью и свободой, чем предыдущие сцены. В ней больше видения ситуации не со стороны, но изнутри. Актер точно «почувствовал» Мышкина и уже свободен в описаниях перепадов настроений, сменяющих друг друга внахлест противоречивых желаний и озарений, во вспышках провидческой чуткости и слабости.

Далее Смоктуновский фиксирует еще одну составляющую самочувствия Мышкина: его тянет прочь отсюда и одновременно здесь держат его сумятица, его любовь, его тревога. На слова «не хотел я ехать сюда! Я хотел всё это здешнее забыть, из сердца прочь вырвать. Ну, прощай» комментарий: «Не может уйти». Он рассказывает о крестике, который купил у солдата, рассказывает как бы мимоходом, только бы не молчать. И предложение Рогожина поменяться крестами застает врасплох.

Фото: ТАСС/Андрей Соловьев Народный артист СССР И. Смоктуновский в роли Людовика XIV

На полях: «Медленно понять». И когда Рогожин ставит точки над і: «Чтоб не убить тебя», внутренняя сдвоенная реакция: «Уже давно знает. Да что ты?!» Артист как бы видит ситуацию с нескольких точек зрения: со стороны, когда замечает, что его Мышкин «знает». И изнутри, когда идет впрямую реакция Мышкина: «Да что ты?!» Разница точек оценки дает необходимый объем восприятия ситуации, многомерную плотность существования в образе.