Французский иезуит в Петербурге времен Павла I. Часть 8. Какое впечатление на французского аббата произвел русский император?

Главной и едва ли не единственной целью депутации Великих Приорств Мальтийского ордена из Германии и Богемии была встреча с российским императором ПавломI — человеком, занявшим де-факто вакантный пост гроссмейстера Мальтийского ордена. Чего же хотели от него депутаты? Предыдущая часть Во-первых, мальтийские рыцари торопились изъявить «верность и послушание Великого Приорства ордена» своему новому главе (первыми это сделали итальянские приорства), что в иных обстоятельствах было бы вещью самоочевидной, но, учитывая тот факт, что Павел I являлся православным (т.е. «схизматиком» с точки зрения католиков) и к тому же был женат, возникали сомнения в том, признает ли его новый статус руководство католической церкви. Разумеется, мальтийцы ждали от нового великого магистра приказов и указаний и, вне всяких сомнений, рассчитывали получить денежные и земельные пожертвования либо какие-то иные бенефиции, поскольку дела ордена находились в достаточно плачевном состоянии. Аббат прожил в Петербурге несколько месяцев, свел близкое знакомство с некоторыми русскими вельможами и членами дипломатического корпуса и, очевидно, не мог не быть в курсе ходивших в обществе сплетен о странностях поведения императора; что намного более важно, участвуя в дворцовых приемах, он имел возможность составить и личное впечатление о русском царе и его ближайшем окружении. Следует признать, что, в отличие от большинства мемуаристов той эпохи, уроженец Эльзас пытался сохранять объективность, не впадая в ту или иную крайность. Описывая недостатки Павла, как человека и государя, он уделяет значительное внимание и его достоинствам. И более того, пытается объяснить мотивы его поступков, включая те из них, которые выглядели слишком произвольными, нелепыми и едва ли не безумными. Степан Семенович Щукин, «Портрет императора Павла I», 1797 г., общественное достояниеВ советское время фигуру Павла рисовали исключительно черными красками, он стал своего рода воплощением и символом отрицательных черт российского самодержавия. В новую, перестроечную эпоху, черные краски начали тускнеть, и убитый заговорщиками император, сатрап и душитель свободы, в трудах некоторых историков, а особенно в полотнах кинематографистов превратился в трагическую фигуру, человека, исполненного благих намерений, однако не понятого и не принятого современниками. «Бедный, бедный Павел», последний рыцарь и романтик той далекой эпохи, хотел только лучшего и заботился исключительно о благе страны, однако погиб от рук заговорщиков, знатных вельмож и бывших екатерининских фаворитов, своевластию и произволу которых он хотел положить конец. Насколько справедлива такая оценка? Приведем фрагмент из письма великого князя и будущего российского императора Александра своему учителю, швейцарцу Лагарпу: Его первые шаги были блестящими, но последующие события не соответствовали им. Все сразу перевернуто вверх дном, и потому беспорядок, господствовавший в делах и без того в слишком сильной степени, лишь увеличился еще более. Военные почти все свое время тратят исключительно на парадах. Во всем прочем решительно нет никакого строго определенного плана. Сегодня приказывают то, что через месяц будет уже отменено. Доводов никаких не допускается, разве уж тогда, когда все зло совершилось. Наконец, чтоб сказать одним словом — благосостояние государства не играет никакой роли в управлении делами: существует только неограниченная власть, которая все творит шиворот-навыворот. Невозможно перечислить все те безрассудства, которые совершались здесь; прибавьте к этому строгость, лишённую малейшей справедливости, немалую долю пристрастия и полнейшую неопытность в делах. Выбор исполнителей основан на фаворитизме; заслуги здесь ни при чём. Одним словом, моя несчастная родина находится в положении, не поддающемся описанию. Хлебопашец обижен, торговля стеснена, свобода и личное благосостояние уничтожены. Вот картина современной России, и судите по ней, насколько должно страдать моё сердце. Пожалуй, в этих откровениях бросается в глаза чрезмерный пафос, характерный, впрочем, для эпохи сентиментализма. Вряд ли Александр знал многое об участи хлебопашца, да и едва ли тот, обиженный и угнетенный сверх меры в царствование Екатерины (вспомним восстание Емельяна Пугачева), страдал больше, чем ранее. Напротив, в период правления Павла был принят целый ряд мер, направленных на ограничение произвола помещиков, хотя, разумеется, самодержец и не имел намерений отменить само крепостное право. Тем не менее доля правоты в словах наследника была, и отсутствие системы в проводимой Павлом внутренней и внешней политике, шараханье из стороны в сторону рождало в делах государственного управления то, что можно образно назвать «сумбуром вместо музыки». Между прочим, кавалер де Бре, один из членов баварско-мальтийской депутации, в своих Записках писал следующее: Столько жестокости, столько странностей, такое злоупотребление властью заставляют необходимо ожидать и даже желать возможности революции. Она бы уже произошла, если бы великий князь Александр имел не такой кроткий и покорный характер. Этот принц вообще любим. Если бы он сказал одно слово или сделал бы одно движение, его отец погиб бы. Мы теперь знаем, что Александр сделал некое движение, сказал то самое слово или, быть может, всего-навсего промолчал в ситуации, когда молчание приравнивалось к знаку согласия с планами заговорщиков. И нам остается только удивляться провидческому дару баварского кавалера — разумеется, в том случае, если его мемуары были написаны еще до того, как заговор был осуществлен, а не после этого драматического события. Жоржель менее резок в своих оценках, чем его баварский коллега, поэтому он пытается найти аргументы в защиту русского императора, являвшегося, по совместительству, гроссмейстером Мальтийского ордена: Кто не имеет недостатков? Павел I, несомненно, обладает ими. Он, по-видимому, не любит ни наук, ни искусств. Наука управления страной, тайна умения поднять на должную высоту могущество своей державы — вот что занимает его всецело. Герхардт фон Кюгельген, «Император Павел I с семьей», 1800 г., общественное достояниеПавел горяч, нетерпелив и плохо контролирует свои эмоции, однако весь этот негатив, по мнению аббата, компенсируется «положительными свойствами его натуры»: Он умерен в еде и удовольствиях, одевается просто и признает пышность и роскошь только для церемониала, где императорское величие должно быть представлено в полном блеске. Если его деспотическая воля подчас изменчива и склонна к причудам, если вспышки его гнева, похожие на припадки сумасшествия (!), заслуживают сурового и справедливого порицания, то это порицание должно быть смягчено ввиду целой массы блестящих достоинств. Павел I, об образовании которого очень заботились, обладает умением распознавать людей и применять кстати их таланты.(Относительно этого свойства его натуры существуют определенные сомнения; в непростом характере Павла уживались излишняя доверчивость и чрезмерная подозрительность, что явно не способствовало успешному подбору кадров. Прим. автора.) В интимном обществе он отличается любезностью и обаятельностью в разговоре. Я читал письма, написанные его рукой, где уму и благородству суждений соответствует стиль, достойный высшего сана. По мнению аббата, Павел относился к разряду управленцев, про которых обычно говорят «строг, но справедлив» (ну, почти). Особо он выделяет такие черты императора, как трудолюбие и ответственное отношение к исполнению своих нелегких обязанностей. Впрочем, если император был требователен к своим подчиненным, то он так же относился и к себе. Его рабочий день — бурная активность человека, выполняющего сдельную работу, кропотливого, пунктуального и неутомимого. С пяти часов утра во всех комнатах по его приказанию зажигались все свечи и лампы. Его утренний туалет и легкий завтрак совершались на скорую руку. Затем он сразу же приступал к работе. В восемь часов он выезжал в город проверять казармы, носился по различным администрациям, затем возвращался во дворец, собирал своих министров, выслушивал их рапорты и советы «Самодержавие есть палладиум России; целость его необходима для ее счастья», — писал знаменитый историк Н. М. Карамзин. В принципе, Жоржель разделяет (а точнее, предвосхищает) его взгляды. Эта неограниченная власть является, может быть, единственной формой правления, при которой можно держать в повиновении огромный народ, рассеянный по обширным областям, жители которых различаются одеждою, языком и верованиями и которые тянутся от берегов польского Мемеля до Камчатки, гранича на востоке с Америкой, на севере — с Ледовитым океаном, на западе — с Европой, на юге — с Турцией, Персией, Тибетом, Великой Монголией и Китайской Монголией. Разумеется, как и любого цивилизованного европейца, его беспокоит усиление могущества России и то, какое влияние это обстоятельство может оказать на судьбы Европы. К счастью для спокойствия Европы и Азии, необъятные страны Азиатской России населены реже европейских стран, ибо во всей этой обширной империи насчитывают лишь от тридцати трех до тридцати четырех миллионов (современные историки обычно называют цифру от 35 до 40 млн. чел). Европейская Россия является опорой могущества империи и средоточием ее населения. Азиатская Россия, за исключением больших торговых городов… представляет лишь разбросанные там и сям селения, состоящие из хижин охотников и рыбаков и кочевых бродячих орд, казаков, калмыков, откуда русские вербуют иррегулярные войска… При Екатерине II была начата, но не доведена до конца постройка нескольких городов. Если император найдет способ создать города в этих странах и если население будет в них постепенно возрастать, то наступит день, когда Россия станет диктовать законы Европе и Азии. Жоржель не отрицает того, что правление Павла носит деспотический характер, однако находит этому, как и все возрастающей подозрительности российского императора, свое объяснение: Некоторые русские вельможи, хорошо осведомленные об интимной жизни Павла I, уверяли меня, что этого могущественного и самодержавного владыку обычно мучат двоякого рода опасения, которые обусловливают деспотический образ его правления и заставляют его применять террор, этими необычайными опасениями, как говорят, объясняются его приказания, которые менее осведомленные люди приписывают одни — расстройству умственных способностей, другие — вечной смене настроений, властно влияющих на его волю. Павлу чудятся то заговоры при дворе с целью его низложения, то тайное распространение иллюминатства и якобинства в его империи — моральной чумы, более гибельной, чем все болезни, посылаемые нам небом. Если этот факт верен, то легко объяснить себе, почему Павел I так внимательно следит за тем, чтобы во дворце и даже в тесном кругу его семьи все собрания происходили только в его присутствии… Итак, нечего удивляться чрезвычайным предосторожностям и беспрестанно возобновляемым суровым приказам… Александр Николаевич Бенуа, «Прогулка императора Павла I со свитою по зверинцу в городе Гатчине», 1907 г., общественное достояниеПримерно о том же писали и русские мемуаристы: «Мы не могли сказать, что он (император) был человеком глупым или злым по натуре. Причиной опасений была его неожиданная вспыльчивость, которая всегда и затмевала его рассудок, и крылась в его недоверчивости, которая побуждала его прислушиваться ко всякого рода изобличениям… Везде казались ему измены, непослушания, неуважения к царскому сану и тому подобные мечты, предававшие его в руки тех, которые были для него опаснее, но хитрее других» (Из воспоминаний вице-адмирала Шишкова). Что же, у Павла, как впрочем у большинства российских (добавим — не только российских) правителей имелись серьезные причины тревожиться о своей безопасности. Однако, как показали дальнейшие события, главную опасность для императора представляли не мифические иллюминаты, якобинцы и террористы, тогда еще не существовавшие, или ничем себя не проявившие, не англичане, действительно замешанные в заговоре, однако не сыгравшие в нем первостепенной роли, а ближайшее окружение самого царя, — вельможи, генералы, и гвардейцы. Он в конечном итоге стал жертвой — но жертвой, которая, по сути, сама шла навстречу гибели. «День ото дня Павел чувствовал, как вокруг него сгущалась атмосфера ненависти и страха. Однако он ничего не предпринимал, чтобы ее разрядить, так же как если бы речь шла о запахе, присущем его телу с рождения, но который он не ощущал и потому на него не реагировал. Его, стоявшего на краю пропасти, охватило головокружение, сравнимое, пожалуй, лишь с неудержимым влечением злого рока. И что бы он ни говорил, что бы он ни делал, он исподволь понимал, что работает на свою погибель. И вместо того чтобы найти способ обезоружить свою ненависть, он даже с патологическим удовольствием ее провоцировал», — пишет автор биографии Павла I Анри Труайя. (Такие литературные тропы, как «головокружение на краю пропасти» и «патологическое удовольствие» оставим на совести русского армянина с французской фамилией.) Обращает на себя внимание и следующая фраза аббата Жоржеля: Его (Павла I) политика и управление поражают своею неустойчивостью, которая не вяжется с глубиной взглядов и мудростью, которую я хотел бы предполагать в нем. Хорошо изучив русский народ, он, без сомнения, чувствует себя обязанным простирать над всеми железный скипетр. Итак, французский иезуит и член депутации Великого Приорства Мальтийского ордена в Германии и Богемии «хотел бы» (надеюсь, что это не ошибка переводчика) видеть в Павле глубину и мудрость, но в то же время до конца не уверен, что русский император обладает ими в той мере, которая необходима для самодержавного властелина. Что же касается русского народа, то едва ли Павел хорошо понимал его психологию, учитывая трагический конец царствования. Конечно, в заговоре принимал участие не простой люд, а дворяне, гвардейские офицеры и близкие ко двору (в настоящем или прошлом) вельможи, однако этот слой тоже являлся, в широком понимании, частью народа. И в любом случае государь не мог не считаться с этими людьми, поскольку они составляли важную часть армии и государственного аппарата и являлись главной опорой и «группой поддержки» существующей власти. Самое время вспомнить фразу о том, что правление в России есть «самовластие, ограниченное удавкой» (считается, что она принадлежит знаменитой мадам де Сталь) — в то время еще не высказанную, но уже, что называется, витавшую в петербургском воздухе. Продолжение следует…...

Эту статью описывают теги: Павел I, иностранцы о России