Последний романтик: выставка «Художественные миры Артура Фонвизина» в Москве

В выставочных залах Государственного музея А.С. Пушкина на Арбате показывают трепетных балерин и изящных цирковых наездниц.

Выставка «Художественные миры Артура Фонвизина», организованная Государственным музеем А.С. Пушкина, Ассоциацией искусствоведов России, Галереей ГРОСart и коллекционером Сергеем Александровым, примечательна по ряду причин. Прежде всего, большинство работ — а всего представлено около 70 — происходят из собрания известного коллекционера Сергея Александрова: это выверенные, тщательно отобранные вещи. В числе консультантов проекта — Валерий Силаев: реставратор и искусствовед с безупречной репутацией, заведующий отделом Государственной Третьяковской галереи. Наконец, историк-архивист Татьяна Николаевская провела целое исследование: в частности, подняла архивы Третьяковской галереи, чтобы составить подробную хронологию жизни и творчества мастера, до нынешнего момента — расплывчатую и таинственную, как его акварели. Результаты этих изысканий опубликованы в каталоге выставки.

Каким же в итоге предстает художник Артур фон Визен, этнический немец, потомок выходцев из Лифляндской губернии, русифицировавший свою фамилию после революции? В исследовательской литературе прижился образ чудака, человека «не от мира сего», и в целом это подтверждается его второй женой Натальей Фонвизиной, писавшей о неисчерпаемом оптимизме мужа, на долю которого выпало множество испытаний. Однако благодаря документам дореволюционного периода — в том числе переписке с ближайшими друзьями той поры, художниками Михаилом Ларионовым и Константином Зефировым — складывается совершенно иной образ: ищущего, страдающего, мятущегося художника, долгие годы пытавшегося нащупать свой почерк. Архив Ларионова и Гончаровой, хранящийся в ГТГ, оказался в этом смысле кладезем информации. Правда, Ларионов и Фонвизин были совершено разными по складу. Первый — энергичный, предприимчивый, готовый рисковать, хотя и не безрассудно, помогающий друзьям, а иногда использующий их: например, Фонвизин возмущался, что Ларионов без разрешения давал его работы на выставки. Сам Фонвизин — гораздо менее практичный, даже романтичный, годами пытавшийся добиться признания, принимавший помощь родителей, считавших его «пропащим человеком». И все же познакомившиеся в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, Ларионов и Фонвизин оказались связаны на всю жизнь. В юные годы они вместе снимали жилье, вместе же попадали в опалу в училище — например, из-за «порнографических» эскизов. Вместе участвовали в выставках «Золотого руна» и «Бубнового валета» и получали чудовищные отзывы. Игорь Грабарь, например, в 1908 году обрушился с критикой на Фонвизина: «То, что делает фон-Визен, было бы чудесно, если бы я знал, что ему только восемь лет. Я бы носился с ним, как с писанной торбой. Но — увы! Wunderkind’у грош цена, если он каждый день уже должен бриться. Но, может быть, я отстал, ибо все еще думаю, нужно иметь знания и большие знания, чтобы создавать в искусстве ценности не на сегодняшний только день. И думаю, что на одних эмоциях и интуициях далеко не ускачешь!». Про Ларионова писали не менее хлестко. Однако в 1911 году пути друзей разошлись почти на 20 лет. Михаил Ларионов вместе с Наталией Гончаровой уехал за границу. Артур Фонвизин остался в России, прошел через голод и ужасы Гражданской войны, творческий кризис, и к концу 20-х, когда ему было около 45 лет, заново родился как художник: начал писать волшебные акварели, изображая цирковых артисток и балерин. Этот переворот был словно вдохновлен воспоминаниями юности — когда они с Ларионовым экспериментировали, искали себя. Недаром в конце 1920-х Фонвизин возобновил переписку со старым другом, которому признавался: «И ты миллион раз прав, когда пишешь, что работы мои реалистические меня мало выражают. Ко мне пришел большой сдвиг. Я почувствовал опять тоску к прежнему (в этом мне очень помогала моя вторая жена, которая тебя любит, спит и видит, чтобы видеть меня с тобой). Я работаю теперь так, что гораздо больше выражаю себя. Как бы мне хотелось тебе все показать. Помнишь, как мы раньше смотрели мои вещи, и что я испытывал». Вообще Фонвизин считал, что обязан Ларионову многим: «Кто мне дал эту уверенность, что я художник? Ты, Миша. И это сознание вынесло меня из пучины морской. Много выстрадал, много работал, но вера во мне только крепла, и ты, Миша, в этом виноват. Могу ли я тебя не любить?» Проницательный критик Абрам Эфрос писал об удивительной трансформации творчества Фонвизина. «Если он не вызывал шума ни у приверженцев, ни у врагов, то потому, что был тишайшим и скромным: не на что было расходоваться ни восторгами, ни громами. В памяти осталось только одно: его прирожденная живописность. Потом Фонвизин пропал. Он пропадал долго и упорно. Он мало кому был нужен, и о нем не вспоминали Года четыре назад Фонвизина «прорвало». Он появился в новом и зрелом виде. Он как бы нашел себя. Он стал много работать, много выставляться, много общаться со зрителем. На выставке 15‑летия советского искусства три щита с его акварелями и рисунками были в числе наиболее заметных».

В 1930-е Артур Фонвизин, как и многие, попал под каток борьбы с формализмом. В 1936 году в «Правде» были опубликованы оскорбительные строки: «Вот «Портрет комсомолки» А. Фонвизина. Губы перекошены уродливой судорогой. Светотень, как язва, разъедает нос. Бессмысленно выпученные глаза, отекшие пухлые щеки, свинцово-бурые и серо-зеленые пятна на лице, — вот что преподносит художник Фонвизин под видом комсомолки. Опошление, граничащее с издевательством, — вот объективный смысл таких формалистических трюков». Издательства, с которыми художник сотрудничал как иллюстратор, начали сворачивать проекты, ему возвращали работы. В 1942 году его вместе с семьей сослали в Казахстан и лишь благодаря ходатайству Александра Веснина, а также Веры Мухиной, Петра Кончаловского, Владимира Татлина и других деятелей культуры, в 1943-м позволили вернуться в Москву. Относительное благополучие наступило уже в послевоенное время. В 1952 году Фонвизин с женой переехали в свою квартиру на Соколе: к тому времени художнику было почти 70 лет. В 1969-м открылась его персональная выставка на Кузнецком мосту. Признание настигло его с большим опозданием, и слава оказалась более локальной — если сравнивать с международной известностью Михаила Ларионова. Но, по крайней мере, Фонвизину удалось выбраться из нищеты и даже приобрести деревенский домик в Пирогово: созданные там сельские пейзажи можно увидеть на нынешней выставке.

В выставочных залах Государственного музея А.С. Пушкина на Арбате представлено именно позднее творчество — эталонное, «фонвизинское». Это, конечно, цирковые наездницы — дымчатые, растворяющиеся в акварельном мареве — и другие любимицы художника, балерины. Одним из последователей Фонвизина был Борис Мессерер, представитель знаменитой артистической династии: благодаря ему среди моделей Артура Владимировича появились балерины. Сам Мессерер вспоминал: «Мастерской у меня в то время не было, я по‑прежнему жил на улице Немировича-Данченко, и мы с Артуром Владимировичем часто писали акварельные портреты у меня дома. Мне помогала моя первая жена, балерина Нина Чистова. Она приглашала в гости подруг, танцовщиц из Большого театра, чтобы мы могли их писать, и сама позировала». На выставке можно увидеть как изображения безымянных танцовщиц, так и портрет балерины Люции Юмашевой — жены Героя Советского Союза, летчика-испытателя Андрея Юмашева. Фонвизин трепетно относился к оперным певицам: неудивительно, что одна из центральных работ выставки — портрет Галины Вишневской в партии Наташи Ростовой. Впрочем, наиболее сильное впечатление производит безымянный портрет — лицо девушки, состоящее из рыжих и синих всполохов, словно выплывающее навстречу зрителю. Изумительный эффект, за который Фонвизину не раз доставалось от критиков, видевших в искусных работах художника те самые «свинцово-бурые и серо-зеленые пятна».

Отдельного внимания заслуживают рисунки: мастерски исполненные, они запечатлели людей, сыгравших важную роль в жизни мастера. Среди них — художник Константин Зефиров, ставший почти на два десятилетия ближайшим другом Фонвизина после размолвки с Ларионовым. Есть и портрет жены Зефирова Анны Богомоловой, а также ее сестры Елены, первой жены Фонвизина. И, конечно, изображение второй супруги Артура Владимировича Натальи и их сына Сережи — акварельное, написанное с особенной нежностью. А еще — фотографии самого Фонвизина, его родителей и потемневшая от времени глиняная свистулька в виде лошадки: игрушка маленького Артура. Художник вспоминал, что в детстве любил перерисовывать лошадей: это получалось у него удивительно хорошо. Однако его интересовало не изображение реальных предметов, не материальное и вещное, а нечто совершенно иное — передача воздуха и цвета, что «конечно… удавалось значительно труднее».

Выставка работает до 16 марта

Фотографии: Фотографии предоставлены пресс-службой Государственного музея А.С. Пушкина.