Каменный «гвоздь»: «Аида» вернулась в Мариинский монументальным хитом

Ведомство Валерия Гергиева семь раз заживо похоронило Аиду с Радамесом при абсолютных аншлагах. Мастера из театральных цехов обратили пенопласт в незыблемый камень, Новая сцена утонула в розах, а питон Тигруля отработала премьерный блок, не покладая хвоста.

Писать про первую премьеру 2025 года в Мариинском театре огромное удовольствие – едва ли не большее, чем было смотреть и слушать новую «Аиду» в постановке Джанкарло дель Монако, известного режиссера, сына прославленного оперного исполнителя и с недавних пор нашего соотечественника, получившего российское гражданство. Событие, колоссальное во всех смыслах: было невозможно ограничиться одним походом на премьеру, чтобы оценить и масштаб, и красоту, и пафос.

Нынешние мариинские подмостки щедры на «Аид». Преданный зритель очень любит постановку Алексея Степанюка, созданную на исторической сцене. В 2011 году в Концертном зале Мариинского театра свое решение сюжета предъявил швейцарец Даниэле Финци Паска, постановщик цирка дю Солей. К этой обрезанной версии оперы у публики отношение сложное, как по мне, так и вовсе какая-то стекляшка с ненужным, но, учитывая личность режиссера, неизбежным циркачеством. И вот теперь нам показана третья «Аида»: блокбастер, «гвоздь» сезона, возвращение большого стиля – как ни назови новую и абсолютно оригинальную продукцию Мариинского театра, все будет мало. Очень ценное, очень своевременное событие и с идеологических позиций: для настоящего искусства не бывает политических преград, и в Петербург, вопреки всему, приехал не только один из самых актуальных оперных режиссеров, но и такие мастера, как уроженцы Испании, художники по костюмам и декорациям Габриела Салаверри и Антонио Ромеро. А хореограф Эмиль Фаски так и вовсе давно укоренился в России: в 1992 году он выпустился из Академии Вагановой, осуществлял постановки не только в Мариинском, но и в Новосибирском театре оперы и балета, «Стасике», а также стал автором балетного блока церемонии открытия Олимпиады в Сочи.

Эта «Аида», конечно, очень дорогой подарок. Особенно учитывая, что театр сейчас лишен доходов от гастролей на Западе, а новый проект весьма затратный. Возник информационный шум – дорогие билеты. Действительно, шесть-десять тысяч за кресло в партере для культурной столицы — это сумма (Москва сейчас широко улыбается). Но на старте продаж картина была совсем иной: второй раз я слушал премьеру в бельэтаже и мои соседи отдали за билеты на очень удобные места по 1 400 рублей – уверен, что столичные меломаны сейчас улыбнулись даже с некоторой болью. Другое дело, что список исполнителей на сайте театра публикуется практически впритык к дате представления и билеты приходится приобретать вслепую. Но это фирменное заклятье мариинских богов и будет спокойнее для нервов покорно принять такую данность. Да и плохих составов в гергиевском театре давно не бывает.

Итак, перед нами гранд-опера. Подобная тем же пирамидам, только в музыкальном театре – исполинская, подавляющая, порой гнетущая, но невыразимо прекрасная в каждой ноте божественного Верди. Джанкарло дель Монако, показывая древний Египет, подводит зрителя именно к проблеме трагического противостояния власти и человека, который становится заложником обстоятельств. Отсюда и палитра спектакля: мы не увидим щедрости цветов, характерной для дошедших до нас артефактов древнеегипетского искусства. Но это никак не означает, что постановка не вышла лицом. Она прекрасна и эстетична: в большинстве эпизодов приглушенное золото сочетается с благородной пепельной серостью. Базальт – это стены храмов, десятиметровые колонны и девятиметровые статуи из вспененного полиэтилена и пенопласта, а также низкая, давящая погребальная камера, скрывающая последнее объятье Радамеса и Аиды. Пепел заметает узнаваемые пейзажи с пирамидами в искусной видеопроекции, сопровождающей увертюру. Постановочный «аналоговый» размах позволил создателям не злоупотреблять «картинками» – только ночной Нил и солнечное затмение еще показаны в проекции, деликатно и со вкусом. Золото – это сцена Триумфа и маски-голд на воинских лицах, а также, в разной степени сияния, отделка некоторых костюмов: плащи воинов, женские наряды, смешные шапочки жрецов с кошачьими (или леопардовыми) ушками. Одежды персонажей фантазийны: эфиопское войско во главе с Амонасро – дикари с дредами, царственно развиваются египетские одеяния – впрочем, роскошные платья Амнерис представлены абсолютно в традициях кутюра. А вот Аида, как и положено рабыне, довольствуется скудным гардеробом, но как раз-таки с не таким частым в постановке красным цветом. Всего же для спектакля пошили около четырехсот костюмов.

Режиссер в обращении к зрителям делает упор на то, что не реконструирует историческую реальность, а представляет свои размышления на древнеегипетскую тему. Такой ход был предусмотрителен: в профильных сообществах во время интенсивного обсуждения премьеры к создателям были предъявлены многочисленные претензии и указания на неточности – в том числе и специалистами-египтологами. Например, несоответствие канонам деталей статуй, перепутанные черты богов. На стенах порой воспроизведены иероглифы, составляющие связный текст, но «не по теме» – едва ли не документы налоговой эпохи фараонов. Думаю, что такая живая реакция заслуживает глубокой благодарности: чтение комментариев к материалам про новую «Аиду» получается чрезвычайно интересным и познавательным. Но художественное решение спектаклей часто не пересекается с подлинными историческими деталями: отсутствие дотошной достоверности заметят лишь единичные знатоки. А вот ради зрелищности и достижения максимально возможного воздействия на публику вполне возможно и даже необходимо где-то что-то подложить, сгустить, пересочинить. Общим камнем преткновения стали одеяния жрецов: те самые ушастые шапочки и леопардовые шкуры на каждом – конечно, искусственные, нарочито поблескивающие все тем же золотом. Откуда, дескать, в Древнем Египте «леопардовая» мода? Проведенные энтузиастами изыскания показали, что как раз эта деталь исторически верна.

Главным декорационным потрясением для многих стал эпизод Триумфа с торжественным въездом колесницы, изнемогающими под ударами хлыстов пленными нубийцами и крайне удачным вставным номером мужского балета (танцевальными двойниками Радамеса и Амонасро стали Андрей Федорков и Аганак Бадыргы – надеюсь, выход этих артистов вспомогательного состава мариинской балетной труппы станет полезным для их карьеры). Но сдержанность, если не сказать визуальная скудость второго отделения со сценами суда над Радамесом и заточения в гробницу, на мой взгляд, оказалась в итоге еще более пронзительной. Есть в «Аиде» и свой аттракцион, он же пример трудового подвига и беззаветного служения искусству: двадцатикилограммовый питон Тигруля грациозно украсила собой все семь премьерных показов: ни одна «человеческая» звезда в новой постановке не могла похвастаться такой востребованностью и незаменимостью. Еще одним украшением, сформировавшим атмосферу общего восторга, стали бесчисленные розы насыщенно красного цвета, украсившие пространства Мариинского-2: на лестницах было не протолкнуться из-за любительниц фотографических автопортретов.

Мне повезло услышать на «Аиде» оркестр Мариинского театра под управлением и Валерия Гергиева, и Кристиана Кнаппа. Валерий Абисалович вдохновил своих музыкантов на мягкие интонации и округлое, «фимиамное» звучание, в то время как маэстро Кнапп рисовал вердиевский текст рельефно, контурно. Как правы те из зрителей, кто не ограничивается одним посещением спектакля: их впечатления в итоге куда богаче. Показ восьмого февраля ошеломил творческим состязанием Екатерины Семенчук-Амнерис и Татьяны Сержан-Аиды, в котором снова победила публика. Татьяна Сержан показала трагедию своей героини самым ярким образом, но наделив ее внутренним стержнем, не выбивая напрасную или дурновкусную слезу. Голос Сержан — что тот питон: мощный, но изящный, гибкий, но «двадцатикилограммовый» – барабанные перепонки под его натиском тонизируются чрезвычайно. Что касается Екатерины Семенчук, то со времен светлой памяти Елены Васильевны Образцовой, ушедшей от нас десять лет тому, мы не слыхивали такую Амнерис. Впрочем, такую – да не такую: настоящие актрисы не повторяются и не повторяют, а Семенчук – актриса подлинная. Что касается исполнительского мастерства: кому Екатерины Семенчук оказалось мало даже после посещения нескольких спектаклей, послушайте запись оперы 2015 года, в которой также приняли участие Йонас Кауфманн, Людовик Тезье и Эрвин Шротт. Этот шедевр легко находится в сети в высоком качестве. И мариинская дива – его главное украшение. А сейчас этот блеск стал еще глубже.

В последнем показе блока в партии Аиды выступила Ирина Чурилова – и рабыня стала порывистой, обрела особую харизму даже с каким-то оттенком витальности, не предусмотренного никаким либретто. Амнерис Зинаиды Царенко получилась ледяной, коварной – вплоть до момента последнего раскаянья в своей разрушительной злобе. Сравнивая пары главных персонажей снова прихожу к выводу: как две разные оперы посмотрел. А вот Радамес был общим, и к лучшему. Ярамир Низамутдинов совсем недавно вошел в состав труппы Мариинского театра (о, сколько многие коллективы «должны» руководителю «Санктъ-Петербургъ оперы» Юрию Александрову, который вывел на люди целый полк исполнителей, позже заявивших о себе на самых разных сценах). Низамутдинов идеально отвечает облику юного полководца, без каких-нибудь анатомических оперных компромиссов и тем более излишеств. Но в первый показ, на котором я присутствовал, во время Celeste Aida со сцены, казалось, сильно заранее дохнуло ужасом: а где, собственно, ария? Неужели лирический тенор и тенор драматический – две вещи несовместные и певцу, пришедшему из камерного театра, никогда не совладать с огромным объемом Новой сцены Мариинского театра? Но при этом финал в подземелье O terra, addio был чудо как хорош. Загадка разрешилась, когда я переместился из партера в бельэтаж: голос Ярамира Низамутдинова, следуя по новой траектории, звучал волшебно. Как важно учитывать всю эту премудрость и исполнителям, подбирая наиболее выигрышные для себя точки на сцене, и зрителю, приобретающему билеты в тот или иной сектор зала. Даже в Мариинском-2, который в принципе славится прекрасной акустикой.

Лучшим эпизодом для меня, помимо призывания мира устами несчастной и опустошенной Амнерис, стала сцена посвящения в храме «безмерного» Птаха, начиная с ансамбля жриц и жрецов Possente Fthà и вплоть до сцены Nume, custode e vindice (в партии Верховной Жрицы в разных показах выступили Изабелла Андриасян и Любовь Кислякова). Помимо безукоризненной эстетики, эта картина впечатляет работой хора Мариинского театра. Она вводит в транс: Радамеса, медитирующего в этот момент над парящим мечом, вполне можно понять. Прошу прощения у всех звездных солистов, но для меня именно мариинский хор в итоге оказался главным героем нового спектакля: труд участников коллектива, а также хормейстеров Константина Рылова и Никиты Грибанова, был вдохновенен и заключил в себе львиную долю мистичности и экстаза, определяющих мрачную и пьянящую атмосферу «Аиды». 

Фотографии: Александр Нефф, Михаил Вильчук / предоставлены Мариинским театром.