Инструмент человеческого познания

Борис Евсеев. Письмена на коже. Опыты и раздумья. – М.: Русский ПЕН-центр, 2024. – 384 с. – 1000 экз.

Прозаик, автор романов «Евстигней», «Очевидец грядущего», повести-сказки «Куклак Петра Великого» и многих других произведений больших и малых форм всегда был неравнодушен к истории своей страны и к тем изменениям, которые претерпевает с течением времени самый сложный, прекрасный и богатый в мире язык – русский. «Язык не возникает в ходе истории, – убеждён Борис Евсеев. – Язык истории предпосылается, а затем её творит». Свои мысли, выраженные в форме эссе, писатель публикует на страницах «ЛГ», «Книжного обозрения», «Независимой газеты» (НГ-EX Libris), в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Вопросы литературы», на порталах «Год литературы», «Ревизор» и в других изданиях. Эти тексты, яркие, смелые, острые, составили основу книги «Письмена на коже». Она состоит из четырёх разделов. Фундаментом одного из них, «Философия русской прозы», стал уникальный цикл лекций, который Борис Евсеев читал в Доме А.Ф. Лосева в рамках проекта, реализуемого при поддержке Президентского фонда культурных инициатив. В завершающий раздел сборника, «Столбцы языкотворца», вошли тексты, опубликованные в одноимённой авторской рубрике Бориса Евсеева в «ЛГ». Два первых раздела посвящены «живым мыслям живых людей», классиков и современников: Виктора Астафьева, Леонида Добычина, Георгия Гачева, Владимира Богомолова, Фазиля Искандера, Владимира Корнилова, Олега Чухно, Максима Замшева… Семь эссе публикуются впервые.

«Наша кожа – вторая душа. Когда пишешь на собственной коже – больно. От такого письма – часто-густо – мороз по коже. И не от уколов шариковой ручкой мороз этот! От излома человеческих судеб, о которых только на коже записывать можно», – поясняет автор в «предуведомлении» к книге «Умо-зрение и клеточка кожи», раскрывая смысл названия сборника.

Каждое эссе Бориса Евсеева – драматическая история, раскалённая добела эмоция, высочайшая концентрация мысли, выкристаллизованный образ, боль, пропущенная через сердце. «Литургическая проза Андрея Платонова – глубже Байкала и тесней атомного ядра, – пишет Евсеев в эссе «Всегда и вечно». – Платонов сделал строку рассказа инструментом человеческого познания. Он инженер-изобретатель, конструктор и литейщик слов. Его жизнеделательные строки вместили в себя одновременно и этнос, и мелос русского языка». Безусловно, язык является инструментом познания мира и для самого Бориса Евсеева. Именно поэтому писатель так глубоко и вдумчиво, пласт за пластом, исследует его. В эссе «Хранитель московской речи» читаем: «А вот вам и манера Бежина: чуть сгустил, слегка заострил, дал подмалёвок, дал фон акварелью! И уже готов прозрачный – но отнюдь не призрачный – бежинский пейзаж, перекликающийся через век с «акварельной» прозой Бориса Зайцева, учитывающей хрустально-северную озёрность Юрия Казакова…»

Язык, художественный стиль произведения для Бориса Евсеева – это всегда не только способ выражения мыслей, но и визуальные образы, и звучание. Не случайно в его эссе раскрывается понятие «мелос»: «Термин «музыкальная семантика» ввёл Борис Асафьев (композитор, музыкальный критик, педагог. – Ю.М.). Он считал, что музыка способна превратиться «в полную значимости живую образную речь». Уверен: есть и обратный процесс: живое образное слово иногда превращается в исполненную таинственных смыслов, неповторимую музыку. Мелос мысли – одно из главных свойств вселенской мистерии. Существуя в такой мистериальности, человек преображается, становится ближе к Богу» («Мелос мысли Георгия Гачева»). Большую роль в «сообщении» между языком и общественным сознанием во все времена играли писатели. В книге Борис Евсеев не раз обращается к теме литературного ремесла, влияние которого на образ наших мыслей, на творение нашей истории весьма значительно: «Писатель без замысла – как автомат без рожка с патронами. Он выхолощен и пуст. Он – безобразен. Писатель молчит – автомат приходит в негодность» («Почему молчал Владимир Богомолов?»).

Литература для Евсеева неотделима от жизни. Сквозь строки книги проступает беззаветная, чистая, подлинная любовь прозаика к традиции отечественной классической словесности, к нашему величайшему культурному наследию: «Объяснять Чехова – всё равно что объяснять весну, осень, дальние крики в тумане или ловлю щеглов. Чехов – чудо. И дар его – до конца необъясним».

В эссе «Знамения и знаки Павла Флоренского» читаем: «Литература – это прежде всего имена и герои, их носящие. Русскую литературу после Достоевского, Толстого, Чехова, Бунина вообще можно назвать сводом развёрнутых агиографий иногда близких к святости, а иногда очень далёких от неё людей, по-своему размышлявших и высказывавшихся по вопросам бытия, тем самым словно бы создавая Благую весть русской жизни. Сонечка Мармеладова, Родион Раскольников, капитан Тушин, Пьер Безухов, сочинитель апокрифов из чеховского рассказа «Святою ночью», бунинский лирник Родион, профессор Персиков, Алексей Турбин – эти и другие имена – реальная и неотторжимая часть нашей жизни».

О чём ещё нужно сказать в связи с книгой «Письмена на коже»? О том, что она, словно бинт кровью, пропитана правдой. Её поиск и постижение, по Евсееву, являются важными для каждого человека и для всего человечества: «Правда – Бог! Вот почему правда – внепричинна! И обращаться к ней нужно не после жизненных неудач и провалов, а постигать бескорыстно, через едва заметные знаки и неожиданные откровения, посылаемые свыше».