Идеология утилитаристской морали и проблема научного рационализма

Льюис предсказал, что эта проблема будет иметь далеко идущие последствия для общества, некоторые из которых мы уже видим сегодня.

Льюис был тем, кого принято называть «динозавром средневековых времён». После завершения учёбы в Оксфордском университете в возрасте 27 лет со специализацией по литературе и греко-латинской философии он посвятил следующие три десятилетия своей жизни исследованиям средневековой литературы и Ренессансу в Кембриджском университете. В этот период он также опубликовал свои великие произведения и стал верующим, вдохновлённый своим хорошим другом Дж. Р. Р. Толкином (автором «Хоббита» и трилогии «Властелин колец»).

То, что особенно беспокоило его в тот период его жизни, было злоупотребление человечеством наукой. Он содрогался, наблюдая за методами «евгеники» (изучение влияния наследственности с целью улучшения человеческой расы), которые набирали популярность и становились законными в США, например, использование стерилизации в попытке предотвратить размножение людей с генетическими дефектами.

Евгеника появилась в мире благодаря усилиям британского учёного Фрэнсиса Гоултона, двоюродного брата Чарльза Дарвина, и почти стала консенсусом в Германии в 1930-е годы. Льюис наблюдал, как её принял диктатор Адольф Гитлер, который интегрировал её в свои идеи о расе и силе.

По этой причине в разгар Второй мировой войны писатель предупреждал не об угрозах нацизма или коммунизма, а об угрозах «сциентизма» (Scientism) — вере в то, что современная наука предоставляет наиболее надёжный и эффективный метод получения знаний о мире. Поэтому учёные и исследователи, занимающиеся ею, имеют право диктовать с помощью этих знаний ценности общества, его верования и даже его политику. Это послание передаётся в его книге «Человек отменяется», в которой предсказывается не только смерть нашей цивилизации, но и смерть «самой человеческой природы».

Сциентизм укрепился в обществе из-за отрыва от классического мышления, утверждал Льюис. Чтобы объяснить это, он начал своё произведение критикой книги под названием «Зелёная книга» («Контроль языка»), написанной двумя писателями, которых он называет Гаем и Титием. Эти двое в своей книге описывают английского поэта XIX века, который стоит и наблюдает за водопадами Локейд в Шотландии, и случайно слышит разговор двух туристов. Один турист говорит другому, что водопад «великолепен» в его глазах, в то время как второй отвечает, что, по его мнению, он просто «красив».

Гай и Титий утверждают в своей книге, что оба туриста не описывают суть водопада, а лишь свои чувства, которые он вызывает у них. По этой причине, объясняют они, нет никакой логической основы для утверждения, что одно из их замечаний лучше другого или вообще является правильным.

Эта история позволила Льюису поймать суть современного мышления, согласно которому нет единой истины, а есть лишь субъективные чувства по поводу вещей или событий. Когда это так, никакое утверждение или оценка не будут выше другого утверждения.

Чтобы показать проблемность этого подхода, Льюис сравнил его с классическим способом мышления. Согласно этому подходу, объяснил он, турист, который назвал водопад «великолепным», не просто хотел описать свои чувства, а действительно верил, что этот водопад объективно велик, поскольку он является творением природы.

«До современной эпохи все учителя, и даже все люди, верили, что вселенная такова, что определённые наши эмоциональные реакции могут ей соответствовать или не соответствовать; они верили на самом деле, что вещи не просто являются объектами нашего положительного или отрицательного мнения о них, нашей восхищённости или презрения, но даже могут быть достойны их», — пишет Льюис в своей книге.

Другими словами, у вещей есть объективная ценность, независимая от наших мнений или чувств к ним. Льюис объяснил это с помощью идеи, называемой «Тао» — объективной реальности, лежащей за пределами всех вещей. По его словам, это проявляется в различных формах у Платона, Аристотеля, стоиков, христиан и восточных религий.

«Это доктрина об объективной ценности; убеждение, что определённые позиции относительно природы вселенной и нашей природы являются откровенно правильными, а другие — откровенно ошибочными», — пишет Льюис.

Что красиво, что уродливо, что хорошо, что плохо, что божественно, что демонично, что возвышенно, что низменно — всё это имеет чёткие стандарты, вытекающие из «Тао» — реальности, лежащей за пределами всех вещей.

Это отличает от современной позиции Гая и Тития, которые изначально отвергают саму возможность существования объективной реальности. Для них существуют только чувства (как «водопад великолепен»), которые нельзя поддать научному сравнительному анализу, и поэтому они не более чем личное мнение. Нет объективно правильного и неправильного, красивого и уродливого, хорошего или плохого — существует только личное и другие мнения.

Что же в этом такого ужасного? Льюис иллюстрирует это на примере ценности защиты государства и родины. Если в большинстве стран мира учат лучших сыновей защищать свою страну без малейшего сомнения или колебания, а также жертвовать собой ради родины и своих товарищей (защита страны считается классической традиционной ценностью), то мышление Гая и Тития ведёт к другому выводу — это всего лишь чувство, охватывающее человека, которое он может принять или не принять.

Нет особой причины верить, что это объективно правильная ценность, нет причины её принимать и нет причины думать, что она выше, например, страха, который может охватить солдата и помешать ему защищать свою страну. Так, если «защита родины» раньше считалась традиционной ценностью, то современное мышление Гая и Тития разрушает и уничтожает эту ценность, оставляя людям самим решать, хотят ли они её принять. То же самое происходит и со многими другими ценностями в обществе — их статус падает, и в результате современного мышления они разрушаются и исчезают, утверждал Льюис.

Гай и Титий не понимали последствий того типа мышления, который они предложили. Люди их типа, писал Льюис, всё ещё хотят, чтобы в обществе существовали такие ценности, как мужество, честность, самоотверженность и приверженность общему благу и совместному процветанию. Они не хотят жить в обществе, лишённом ценностей. Тем не менее их «философия» уничтожает основной базис, который позволяет продвигать эти ценности. Она «отрубает орган», который позволяет функции работать, одновременно требуя, чтобы эта функция продолжала существовать. Другими словами, она создаёт людей без моральных ценностей, но ожидает, что они будут моральными.

Льюис беспокоился о долгосрочных последствиях — что произойдёт, когда всё общество примет такой способ мышления, который противоречит традиционной системе и станет игнорировать её? Что произойдёт, когда человек больше не захочет соответствовать объективным ценностям, заложенным в окружающем его мире, и вместо этого будет стремиться подогнать мир под свои желания и прихоти? Какое общество это будет? — задавался вопросом писатель.

Льюис пришёл к выводу, что в таком обществе люди создадут для себя альтернативную и опасную этическую систему. В качестве примера такой системы он привёл утилитарное мышление, распространённое в современном обществе, согласно которому ценность действия не определяется его моральной важностью (нет объективного добра и зла в наших поступках, вытекающих из «Тао»), а действие считается хорошим, если оно увеличивает полезность (прибыль или удовольствие) для большого числа людей.

Примером этого являются медицинские эксперименты, проводившиеся с 30-х по 70-е годы прошлого века без согласия людей и фактически без их ведома. Утилитарная логика утверждала, что «ради получения медицинской пользы для всего человечества» будет оправдано проведение медицинских экспериментов на группе афроамериканцев, заражённых сифилисом, без их информирования (что стало известно как «Таскигийский эксперимент»). Цель эксперимента заключалась в исследовании прогрессирования болезни без лечения и сборе информации, которая могла бы спасти множество жизней в будущем.

Этика, которой придерживались организаторы эксперимента — ориентированная на утилитаризм — пренебрегла универсальной ценностью соблюдения прав человека.

В 1996 году это произошло снова, когда компания Pfizer провела клиническое испытание на детях в Нигерии с экспериментальным препаратом для предотвращения менингита. Компания верила, что если препарат окажется эффективным, в будущем его можно будет использовать для лечения множества случаев менингита, тем самым предотвратив страдания и смерти.

Однако эксперимент проводился без полного информированного согласия родителей и детей, и без уведомления о рисках, связанных с лечением. В результате эксперимента несколько детей пострадали от тяжёлых побочных эффектов, а несколько детей умерли. И в этом случае утилитаризм преобладал над ценностями, связанными с честностью и базовыми правами человека.

Примером из недавнего времени является решение закрыть школы в Израиле на длительные месяцы во время пандемии COVID-19. Государство утверждало, что польза, которую получит большинство населения (если из-за локдауна удастся ограничить распространение коронавируса), превысит ущерб, который могут понести дети и семьи.

Покорение природы

Льюис утверждал, что это только начало. Принятие утилитарной системы мышления приведёт к тому, что принимающие решения будут стремиться извлечь выгоду для большинства человечества — исцелить болезни, уменьшить страдания и так далее — за счёт пренебрежения объективными ценностями. Это будет осуществляться через покорение природы и даже покорение человеческого тела.

«Конечный этап наступит, когда человек получит полный контроль над собой с помощью улучшения расы, — написал он, — тогда кампания завершится победой».

Победа чья? Тех, кто будет владеть знаниями, позволяющими принимающим решения действовать якобы на благо всего общества. Льюис пишет здесь об учёных с продвинутыми техническими знаниями или об учёных, работающих на правительства. Он называл их «научными планировщиками», которые будут управлять «многими миллиардами людей». Когда определённое поколение получит власть улучшать расу, формировать своих потомков по своему усмотрению и, возможно, даже контролировать сознание, пишет Льюис, все последующие поколения людей окажутся в подчинении этой силы, ведь «даже если мы снабдим их удивительными машинами, мы также заранее определим, как они будут их использовать».

Льюис ясно дал понять своим читателям, что он не выступает против науки. Он выступает против «сциентизма» (Scientism) — веры в то, что современная наука предоставляет единственный надёжный метод познания мира, а потому учёные имеют право диктовать обществу его ценности, убеждения и даже государственную политику. Луис предостерегал от тенденции передавать политическую власть узкому кругу элитных экспертов, заявляющих, что они говорят от имени науки. Он видел в этом шаг, который может привести к созданию новой олигархии, которая со временем «будет всё больше полагаться на советы учёных, пока в итоге политики не превратятся в их марионеток».

«Это уже происходит в определённой степени», — сказал мне Фрэнк Фуреди (Furedi), почётный профессор Университета Кент в Великобритании, мировой эксперт по изучению «культуры страха» в обществе и её последствий.

«Если на протяжении истории люди пытались уменьшить неопределённость и справиться со своими страхами с помощью личного здравого смысла, а также полагаясь на веру и религию, то к концу XX века наука стала практически единственным оракулом, к которому обращается человечество. В особенности это касается науки управления рисками, которая предоставляет обществу инструменты для сокращения страхов», — сказал профессор Фуреди.

Наука управления рисками стремится заменить неопределённость — которая чаще всего является источником страха — прогнозируемой оценкой будущих рисков. Профессор Фуреди называет это «осознанием риска» — склонностью воспринимать различные аспекты жизни через призму опасности и возможных потерь, как нечто, основанное на научном мышлении.

По его словам:

«С середины XX века люди стали одержимы безопасностью (Safety). В США безопасность сегодня уже является фундаментальной ценностью общества. Страх перед тем, что может случиться, настолько усилился, что, встречая друга, человек говорит ему: „Береги себя“ вместо простого „До свидания“. Я помню, как отвёл своего сына в школу, и директор вышла ко мне со словами: „Сэр, не волнуйтесь, безопасность — наш главный приоритет“. А я надеялся, что чтение и математика будут для них в приоритете. Безопасность превратилась в своего рода идеал».

Последствия такого мышления были заметны во время последней пандемии.

«В отличие от предыдущих катастроф, которые изучались, когда общество понимало, что ему нужно продолжать жить, в этой пандемии произошло нечто иное — граждане в большинстве западных стран, включая Израиль, перестали воспринимать себя как граждан и начали воспринимать себя как пациентов. А роль пациента совсем иная — ты надеешься, что правительство, врачи или те, кто получил на это мандат, предоставят тебе решение проблемы. В итоге ты отказываешься от собственной способности справляться с ситуацией и влиять на неё. Другими словами, ты передаёшь право принимать решения о своём здоровье небольшой группе экспертов».

Во время последней пандемии чиновники Министерства здравоохранения обладали огромной властью, потому что большая часть населения в определённом смысле чувствовала себя с этим комфортно. Люди привыкли к этому и даже поощряли это. Они вели себя как пациенты, ищущие решения у экспертов. […] Они привыкли чувствовать себя вполне уютно, когда им говорят, что делать, словно пациенты, лежащие в постели».

Доктор Фуреди привёл ещё один аспект, в котором сциентизм влияет на общество.

«На мой взгляд, самая тревожная научная область сегодня — это психологический аспект психического здоровья. Я заметил это, когда был в Израиле, и меня очень удивило, как изменились израильтяне. Экзистенциальные проблемы, такие как разочарование, уязвимость или страдание — нормальные проблемы человеческого существования — теперь получают психологический диагноз, и началось движение людей, обеспокоенных своим психическим здоровьем. А когда ты беспокоишься о своём психическом здоровье, эта тревога может стать самосбывающимся пророчеством».

«Я помню, как пошёл на конференцию в Тель-Авиве и разговаривал с израильским социологом Евой Иллуз. Я заметил, что представители среднего класса в Израиле более „пациентски“ настроены, чем американцы — они гораздо больше интегрируют терапевтические и психологические решения в свою повседневную жизнь».

Другими словами, доктор Фуреди утверждает, что мы передаём контроль над нашей жизнью научным экспертам — будь то психологи, врачи или исследователи, которые решают наше будущее. Таким образом, мы постепенно утрачиваем важную ценность общества — свободу.

Льюис предсказал в своей статье 1958 года «Добровольные рабы государства всеобщего благосостояния», что в итоге «проблемы, связанные с голодом, болезнями и ужасами войны» подтолкнут общество к принятию «глобального технократического правления», при котором люди будут следовать советам научных экспертов, даже ценой отказа от своей свободы.

В заключение Льюис указывает на опасности сциентизма, который наделяет науку и учёных чрезмерной властью в формировании ценностей общества, его взглядов и политики. Он выражал глубокую обеспокоенность по поводу мира, в котором объективные ценности, такие как мужество, честность и самопожертвование, растворяются в холодной и расчётливой утилитарности.

История уже частично подтвердила его прогнозы: он предупреждал о мире, где эксперты получат контроль над нашей жизнью и будут диктовать наше будущее ценой отказа от личной и общественной свободы.

Нам следует задать себе вопрос: готовы ли мы жить в таком мире, или же мы сможем найти способ сохранить наши ценности и свободу в эпоху научного прогресса?