«Уметь сжигать мосты». Никита Михалков рассказал, с чего начинается кино

О допинге в кино, о паузе, которая важнее слов, и умении выложиться мэтр рассказал на мастер-классе, открывая 11-й учебный год в Академии кинемато­графического и театрального искусства Н. С. Михалкова. Aif.ru делится с читателем историями режиссёра со съёмочной площадки.

Андрон и Коппола

— Наша задача — вооружить вас против плохой режиссуры, чей уровень катастрофически понизился. Сериальный конвейер приводит к тому, что актёр порой даже незнаком с режиссёром, у кого он снимается. Меня поразил случай на «Утомлённых солнцем 2», когда Дюжев достал наш сценарий и ещё один. Спрашиваю, у кого он ещё снимается. Дима отвечает: «Такой в кепке, маленький». Ни имени, ни фамилии режиссёра. Это к вопросу об атмосфере, которой мы посвятим отдельное занятие и про которую Михаил Чехов говорил: прекрасные актёры, прекрасная драматургия, прекрасные декорации, помещённые в неправильную атмосферу, ничего не дадут.

Я не начинаю снимать картину, если у меня нет двух недель репетиций с актёрами. А на стадии сценария, который 80 страниц, обязательно пишу экспликацию на 200 страниц. Когда Андрон Кончаловский работал в Америке, он «позаимствовал» у Копполы в качестве образца страничку этой самой экспликации и подарил мне. Там было содержание кадров, время, образ, режим, костюм, пластика. И обязательно возможные ошибки и способы их исправления. Когда ты пишешь сценарий, предполагаешь, что будет одно, а на съёмочной площадке тебя ждёт другое, потому что кино — это зависимость от денег, транспорта, погоды и других факторов. А если продумал все нюансы, ещё сидя за письменным столом, то, как сказал один из великих итальянцев, фильм готов — осталось его только снять.

«Прости меня, негодяя!»

Учтите, что кино — мистическая вещь. Когда мы снимали «Сибирского цирюльника» с ныне покойным Пашей Лебешевым, ему надо было на день отъехать, а предполагалась сложная панорамная сцена. Они со вторым оператором настроили фокус, внутрикадровый монтаж, всё отрепетировали. Нужно было просто сидеть за камерой. Сняли без Паши. Всё так. И не так. Я даже объяснить не могу, почему не так, что конкретно нужно переснять. Но это не то! Вернулся Паша. Мы за один дубль сняли. И это было так. Почему? Что это? Для меня самого это загадка, но в этом есть та магия тактильности, прикосновения, личностного участия, отдание этому делу, этому кадру, этой сцене своего существа. Можно это взвесить и объяснить? Нет.

Или история с Нонной Мордюковой, когда мы в «Родне» сцену на вокзале снимали, где она на крупном плане говорит мужу одну фразу: «Эх ты!» Мы сняли 15 дублей. Всё мимо. Нонна срывается и уходит с площадки. Я в мегафон прошу народную артистку Советского Союза вернуться. Снова: «Мотор!» — чудовищный по счёту дубль, Нонна готова бросить всё и уехать. Иду на хитрость и прошу Лебешева по моему сигналу включить камеру так, чтобы Нонна не поняла, что её снимают.

А сам говорю ей: «500 человек массовки. Весь город собрался (а снимали мы в Днепропетровске). Я тебя оскорбляю, ты рыдаешь... Это ужасно. Меня люди ненавидят, и ты меня ненавидишь». Чувствую, она включается. Продолжаю: «Всего-то надо, чтобы ты меня, негодяя, который тебя унижает, простила и сказала: "Эх ты!" И пошла». Паша включает камеру. «Ну, скажи мне, подонку: «Эх ты!» Она: «Ээээх ты!» Я: «Снято!» Мордюкова: «Сволочь! Я и до этого так же говорила!» Да, зрители бы не отличили этот последний дубль от предыдущих. Но я-то знаю, как кино мстит, если ты не выложился.

Слово не имеет значения

Выложиться — это и про паузу. Одну из самых трудных актёрских задач. Чем дольше она длится, тем большее значение будут иметь следующий жест, следующий звук, следующее слово. Пауза — не остановка действия, это его развитие. На паузе виден актёр. Как он владеет материалом. Нужно научиться понимать выражение Михаила Чехова, что слово не имеет никакого значения. Потрясающе страшная мысль — представить себе, что слово не имеет значения. Как-то Михаил Чехов пришёл на спектакль Михоэлса, который игрался на идише, и, не понимая ни слова, рыдал вместе со всеми, потому что не слова имеют значение, а то, что рождает слово внутри великого артиста.

С неменьшим вниманием следует относиться к музыке. Современный фильм идёт полтора часа — и полтора часа музыка. Абсолютно голливудская манера. А музыка, на мой взгляд, должна звучать тогда, когда без неё уже нельзя. Когда мы снимали «Рабу любви», Артемьев для сцены убийства главного героя написал замечательную музыку. Вот Потоцкого убивают, Вознесенская сидит с чашечкой чая, музыка. Произведение Артемьева дало квинтэссенцию эмоций, пик, которого здесь не должно быть, потому что это ещё не финал картины. Стали музыку постепенно делать тише, тише, а потом совсем убрали, оставив звук чашечки, которая бьётся о блюдце. Музыка как таковая — это допинг, который, если постоянно его использовать, перестаёт работать.

«Искренность котёнка — в «мяу»

Как-то я сказал, что для меня фильмы Рязанова — не кино. Многие обиделись. Поясню. В моём понимании кино — когда актриса в фильме Трюффо в истерике выбегает на улицу. Яркий солнечный день. Она впрыгивает в машину, заводит её и включает дворники, потому что принимает свои слёзы за дождь. Вот это высший пилотаж. Конечно, Тарковский — это кино. Вот у него на экране течёт вода в реке: течёт и течёт. Ты думаешь, ну сколько можно, начинаешь раздражаться. И в этот момент в воде появляется кровь...

Но то, что я вам пытаюсь донести, нельзя путать со стилем «я так вижу», «я искренен в своём высказывании». Великий Сергей Аполлинариевич Герасимов на это отвечал: «Искренность котёнка — в «мяу».

«А кино скоро будет?»

Поделюсь с вами советом польского режиссёра Ежи Кавалеровича, которому понравилась моя картина «Свой среди чужих, чужой среди своих». Он предостерёг: «Сразу начинай новую картину. После того как я снял успешный фильм "Поезд", я потерял 20 лет жизни. Я брал сценарий — один, второй — и откладывал, боясь снять хуже». Надо уметь сжигать мосты, чтобы начать делать что-то новое.

А ещё была история, когда в сельском клубе я презентовал одну из первых своих картин. Рассказывал о фильме, о кино вообще. Спрашиваю: «Есть ли у вас вопросы?» Зал молчит. Только в первом ряду, как раз передо мной, поднимает руку мальчишка, замотанный в мамину шаль, в валенках, явно ничего не понимающий, но смотрящий на меня восторженно. Спрашивает: «Дяденька, а кино скоро будет?» Этот вопрос поставил меня на место, причём навсегда.