Возвращение

В ноябре исполнилось 130 лет Георгию Иванову – одному из моих самых любимых поэтов. Последний месяц осени на излёте, и я не мог не воспользоваться таким замечательным «информационным поводом»…

Я познакомился с его поэзией в начале девяностых, когда редакторы изданий перестали учитывать социальное происхождение авторов.  Это был сборник белоэмигрантской поэзии, который, если не ошибаюсь, назывался «Ковчег». В этой книге было два стихотворения Иванова. Они совсем короткие, поэтому приведу их целиком. «О нет, не обращаюсь к миру я/ И вашего не жду признания./ Я попросту хлороформирую/ Поэзией свое сознание./ И наблюдаю с безучастием,/ Как растворяются сомнения,/ Как боль сливается со счастием/ В сияньи одеревенения». Второе стихотворение о России: «Мне больше не страшно./ Мне томно./ Я медленно в пропасть лечу/ И вашей России не помню/ И помнить её не хочу./ И не отзываются дрожью/ Банальной и сладкой тоски/ Поля с колосящейся рожью,/ Берёзки, дымки, огоньки».

Мне понравилась его ирония и щемящая ностальгическая нотка. Было ясно, что на самом деле автору не хватает ржаных полей, берёзок, дымков и огоньков…

Одним словом, стихотворения меня задели, и я стал искать книжки Иванова. В то время букинистических магазинов в Нальчике было много, и вскоре мои поиски увенчались успехом. На глянцевой обложке  был помещён графический портрет работы Юрия Анненского. На нём Георгий Иванов выглядел настоящим  декадентом. Немного презрительное  выражение лица, приспущенные веки,  тонкая папироска на толстой нижней губе.

Когда-то я прочёл стихотворение Мандельштама: «Мы смерти ждём, как сказочного волка,/ Но я боюсь, что раньше всех умрёт/ Тот, у кого тревожно-красный рот/ И на глаза спадающая чёлка». В то время я не знал, что эти строчки посвящены молодому Георгию Иванову, который, кстати, пережил Мандельштама на двадцать лет.

Поэзия Иванова мне сразу понравилась. Такого абсолютного и безусловного принятия творчества у меня не было никогда.  Даже  стихи Пушкина не вызывали однозначной симпатии. Одно дело «Отцы пустынники» или «Телега жизни» и совсем другое гимны Вакху и Венере, которыми поэт грешил в юности.

Иванов писал о Пушкине нежно: «Александр Сергеич, я о вас скучаю./ С вами посидеть бы, с вами б выпить чаю./ Вы бы говорили, я б, развесив уши,/ Слушал бы да слушал./ Вы мне всё роднее, вы мне всё дороже./ Александр Сергеич, вам пришлось ведь тоже/ Захлебнуться горем, злиться, презирать,/ Вам пришлось ведь тоже трудно умирать».

Кто-то из его петербургских приятелей сказал, что Иванову нужна большая беда – только она сделает его настоящим большим поэтом. Думаю, этот человек был прав. Ранние стихи Иванова струятся «патокой и елеем». И лишь спустя годы, лишившись всего, он напишет: «Друг друга отражают зеркала,/ Взаимно искажая отраженья./ Я верю не в непобедимость зла,/ А только в неизбежность пораженья./ Не в музыку, что жизнь мою сожгла,/ А в пепел, что остался от сожженья…».

Во Франции он часто вспоминал свой родной город. Иногда это были просто «зарисовки с натуры»:  «В пышном доме графа Зубова/ О блаженстве, о Италии/ Тенор пел. С румяных губ его/ Звуки, тая, улетали и.../ За окном, шумя полозьями,/ Пешеходами, трамваями,/ Гаснул, как в туманном озере,/ Петербург незабываемый./ ...Абажур зажёгся матово/ В голубой, овальной комнате./ Нежно гладя пса лохматого,/ Предсказала мне Ахматова:/ «Этот вечер вы запомните».

В северной столице он женился во второй раз. Мне кажется, этот брак из категории тех, которые заключаются на небесах. Ирина Одоевцева тоже была поэтом, хотя и не таким крупным, как Ахматова или Цветаева. Она прекрасно это понимала и писала с легким кокетством: «Нет, я не буду знаменита./ Меня не увенчает слава./ Я - как на сан архимандрита/ На это не имею права./ Ни Гумилёв, ни злая пресса/ Не назовут меня талантом./ Я – маленькая поэтесса/ С огромным бантом».

Мне её стихи никогда не нравились, зато проза Одоевцевой великолепна. Воспоминания «На берегах Невы» и «На берегах Сены» написаны легко и изящно. Автор рассказывает о современниках с симпатией, хотя иногда подпускает шпильки. Например, вспоминает, как голодный Мандельштам увлёкся и съел весь её суточный паёк. Тем не менее это интересные и, что самое главное, приличные мемуары. Мемуары порядочного и благодарного человека. Как она пишет о Бунине! Это обязательно нужно прочитать.

Во время Второй мировой войны Иванов и Одоевцева лишились дома и жили бедно. Поэт об этом писал так: «…Кругом безденежье, счета от прачки,/ Хула полуврагов, полудрузей подачки./ Зато всю жизнь стучался лбом о стену,/ Узнал я цену вам… себе я знаю цену!».  Меня, мальчика из простой семьи, эти «счета от прачки», конечно, покоробили.  «Какие цацы», - подумал я с «пролетарской прямотой».

…В конце концов они оказались в приюте. Иванов заболел лейкемией и умирал тяжело. «В ветвях олеандровых трель соловья./ Калитка захлопнулась с жалобным стуком./ Луна закатилась за тучи. А я/ Кончаю земное хожденье по мукам./ Хожденье по мукам, что видел во сне -/ С изгнаньем, любовью к тебе и грехами./ Но я не забыл, что обещано мне/ Воскреснуть. Вернуться в Россию - стихами». Эти строчки из его «Посмертного дневника» оказались пророческими. Много лет спустя Георгий Иванов действительно вернулся на родину и встретился со своим читателем.