«Руководствоваться здравым смыслом, честью и достоинством»: министр здравоохранения Кузбасса Андрей Тарасов — о дефиците кадров, спасении жизней, коррупции и семье
7 октября исполнилось ровно два месяца, как главврач кемеровской больницы № 11 Андрей Тарасов возглавил кузбасскую медицину.
Новому министру 43 года, и хотя он рос в семье медиков, в профессиональной среде о нём отзываются как о хирурге, строившем карьеру с низов. Тарасов начинал как санитар, затем был медбратом в реанимационной бригаде скорой помощи, окончил ординатуру по хирургии, а позднее — по урологии. Отработав хирургом более десяти лет, он два года замещал главврача и три года возглавлял городскую больницу № 11 в Рудничном районе.
Однако наладить здравоохранение целого региона — новый вызов и новый уровень сложности. Министру досталось тяжёлое наследство: сильнейший в Сибири кадровый дефицит и коррупция, поразившая систему до самых верхних эшелонов. Всё это — на фоне массового недовольства кузбассовцев очередями, распределением льготных лекарств, недоступностью узких специалистов, регулярно выплёскивающегося в медиа и соцсети.
Мы спросили Андрея Тарасова, как он планирует налаживать работу, бороться с очередями, организовывать закупку препаратов и привлекать новых врачей. О работе хирургом, миссии врача, увлечениях и семье спросили тоже. Ответы — ниже.
«Задержался в скорой лет на шесть»: от санитара до главврача
— Андрей Николаевич, у вас занимательная трудовая биография. Вы могли бы спокойно учиться в медвузе, зачем параллельно устроились санитаром?
— Я окончил первый курс, а отец в тот момент возглавлял инфарктное отделение кардиоцентра. Он сказал, что необходимо, чтобы я рос морально и развивался: раз уж я встал на этот путь, необходима работа в медучреждении. Я это встретил крайне недружелюбно, в штыки. Я всячески пытался от этой перспективы отбиться, был против, даже скандалил. И тем не менее отец настоял, за что я сейчас ему очень благодарен. Мы чётко договорились вот о чём: я устраиваюсь санитаром на скорую помощь ровно на один летний месяц, а потом у меня продолжатся долгожданные каникулы. И вот я проработал один месяц. Потом второй. А потом понял, что просто не могу уволиться. Так я задержался в скорой помощи лет на шесть. На третьем или четвёртом курсе стал медбратом, работал в реанимационной бригаде.
— Почему вы остались?
— Потому что очень интересно было, реально. Очень.
— Это же тяжёлая, страшная работа.
— Тяжёлая. Приятно повспоминать, но вернуться туда было бы тяжело. Я до сих пор считаю, что самая тяжёлая и далеко не всегда благодарная работа — на скорой помощи. Притом именно она зачастую влияет на исход в стационаре.
— В официальной биографии на сайте Минздрава не указано, что вы служили в органах внутренних дел, но об этом упомянул губернатор. Расскажите об этом подробнее.
— Я работал врачом-хирургом, когда поступило предложение возглавить клинический госпиталь МВД. Наверное, сыграла роль моя амбициозность — там были достаточно серьёзные задачи, много управленческой работы, и я согласился. По итогам восьми месяцев мы добились хороших результатов в плане проведения диспансеризации, учёта, лечения.
— Как добились? Мужчины в форме не очень-то любят ходить к врачу.
— О, это отдельная история. Да, когда мы говорили, что надо организовать день профосмотров, люди смотрели на это скептически. Я пригласил Владимира Викторовича Гофмана, с которым мы, кстати, начинали вместе работать санитарами, он приехал из Прокопьевска, и мы в кратчайший срок подготовили сначала всю материально-техническую базу, потом документальную, и за квартал организовали всё так, что уже к полудню у нас люди расходились из пункта медосмотра домой. В течение года ситуация полностью нормализовалась и работает до сих пор.
«У нас права на ошибку нет»: опыт врача как инструмент
— Ваш предшественник на посту министра врачом «на земле» не работал. А вы — хирург с большим стажем, спасли сотни людей. Я читал вашу кандидатскую: чтобы провести исследование, вскрыли 102 мужских трупа. Как опыт врача-хирурга поможет вам на посту министра?
— Да не врача-хирурга, а просто — опыт врача. Я никогда не делил специальности. Да, есть такой флёр у хирургических специальностей, мол, элита медицинской службы, но это только со стороны. На деле — далеко не так, всё зависит от специалиста. У нас в Кузбассе много профессионалов, грамотных практикующих врачей, перед которыми я преклоняюсь. Это могут быть и гинекологи, и терапевты, и других специальностей.
Отвечая на ваш вопрос: опыт врача поможет именно видеть проблему изнутри такой, как она есть, как организовывается, из чего проистекает. Потому что многие вещи для человека, не погруженного в вопрос, неясны. Я знаю, что такое иметь руководителя без медицинского образования. Ему сложно объяснить, почему нужно сделать что-то именно так, а не иначе. Приходится всю цепочку доказывать, есть сопротивление, есть недоверие в любом случае, у любого руководителя. Он же руководитель, должен всегда сомневаться, перепроверять.
— А вы, стало быть, заходите к врачам как свой?
— Ну конечно. У меня есть понимание. Надеюсь, что я заходил как свой, а не как чужой.
— Вы упомянули, что с коллегой работали санитарами и затем снова пересеклись. Дружба тех времён как-то ещё откликается?
— Конечно. Продолжаю общаться со многими людьми, с которыми работал на скорой помощи, в стационаре. У нас хорошие, дружеские отношения. До сих пор общаюсь с заведующей подстанции, которая меня когда-то принимала на работу, Татьяной Сергеевной Сикорской, это замечательный специалист. Они в моей жизни, моей судьбе как врача и руководителя сыграли значительную роль. Без них я, может быть, и не состоялся вовсе или состоялся в другом качестве. Многие из тех, с кем я учился и работал, занимают достаточно высокие должности в клинической медицине. Я часто обращаюсь к ним за советом, за помощью.
— Как это поможет вам сейчас, когда вы министр?
— Это же моя оперативная обстановка. То есть я чётко понимаю, что одну ситуацию я могу разобрать с главным травматологом области, другую — с главным хирургом, третью — с главным анестезиологом. Это позволяет оперативно решить вопрос, это первое. А второе: я понимаю, что вокруг меня должны быть умные, квалифицированные люди, которые подсказали бы пути решения той или иной проблемы. Я отдаю себе отчёт, что знать всего я не могу. Соответственно, меня должны окружать компетентные руководители, внештатные специалисты, с которыми я мог бы более чётко формулировать проблемы, а самое главное — конкретные решения. Потому что за всем этим жизни человеческие стоят, вы понимаете? У нас права-то на ошибку, по большому счёту, нет.
«Централизация закупок усилит контроль»: о коррупции
— О праве на ошибку. Не могу обойти задержание Евгения Ещина, подозреваемого во взятке при поставках медизделий в КГКБ № 11. В соцсетях за него массово вступаются пациенты, называют спасителем, отличным врачом, уникальным специалистом. Что вы планируете делать для профилактики коррупционных правонарушений?
— Идёт следствие, разбираются правоохранительные органы. Честно говоря, у меня до сих пор это в голове не укладывается. Я длительное время работал с ним. То, что произошло, неприятно для меня как для руководителя, это однозначно.
По результатам этого дела мы будем ходить в коллективы и разговаривать. Такие случаи порочат нашу репутацию как врачей. Мы много говорим о том, что необходимо подчёркивать значимость профессии, поднимать её привлекательность и престиж. Когда происходят такие инциденты, это откатывает всю работу назад.
— Это уже пятое громкое дело с таким составом за последние годы в Кузбассе. У вас есть конкретный план, конкретные шаги, как искоренить коррупцию?
— Центр закупок. Это будет правильно и с экономической точки зрения, и с точки зрения безопасности.
— Вы будете что-то менять в этой системе?
— Мы планируем организовать его [центр закупок]. [В министерстве] сейчас работает отдел закупок, который контролирует лишь часть [тендеров]. Мы усилим работу в этом направлении, централизовав её. Это будет, на мой взгляд, проще и эффективнее. Таким образом снимем ещё и нагрузку с больниц. Когда я был в должности главного врача, то видел, насколько загружен договорной отдел. Централизация закупок усилит контроль и снимет напряжённость.
«С начала года трудоустроились 911 врачей»: о кадровом дефиците
— В конце сентября 15 сотрудников Таштагольской районной больницы написали заявления на увольнение. Ранее они неоднократно жаловались на оскорбления и унижения со стороны заведующей. Как такие ситуации по-хорошему должны решаться?
— На месте, руководителем. Это в компетенции главного врача. Чем чаще ты выходишь из кабинета и присутствуешь на общих отчётах, заходишь в операционную, бываешь на обходах, тем чётче у тебя картина. Не в плане того, кто хороший, а кто плохой, а в том, насколько выверена работа подразделений. Насколько компетентны заведующие отделениями, директора. Недовольные [ими] будут всегда. Но нужно очень чётко понимать, кто дестабилизирует обстановку в своих интересах, а кто делает грамотные и своевременные замечания нерадивым сотрудникам. Это большая разница. И от тех, и от этих люди бегут. Но когда бегут от первых, это плохая ситуация. Когда бегут от вторых — освобождают место, на которое придёт нормальный сотрудник и будет работать в полном порядке.
— И кто должен отличить овец от козлищ?
— Главный врач, однозначно. Это центр, это ядро, это тот, кто всегда должен быть в курсе оперативной обстановки, всегда. Чуть-чуть ты где-то дал слабину, люди увидели твою незаинтересованность в каких-то моментах — всё. Ситуация сразу пойдёт под откос. Я понимаю, что есть такие моменты, когда необходимо вмешаться и министерству в том числе. Но и тогда я всю информацию должен получать от руководителя.
— Представим, что вы главврач, один из заведующих чересчур строг и люди от него бегут, но вам некем его заменить. Оставите его?
— Что значит — строг? Ну вот я был строг, да так, что мама не горюй. Но можно быть строгим по-разному. Просто приходить и нагнетать обстановку — это плохо, это некомпетентный руководитель. Важно наладить чёткость в отношениях.
Вот я работал в 11-й горбольнице. В обстановке кадрового дефицита молодые доктора рассматривали её как место для трудоустройства в последнюю очередь. Тем не менее, мы укомплектовались кадрами в терапевтических службах, сформировался грамотный, молодой, но достаточно опытный коллектив в неврологическом отделении.
— Что помогло удержать людей, если больница не самая престижная?
— Отношение руководства. Моя заинтересованность в их карьерном росте. Да, я строг, но если я вижу, что человек способен, что он старается… Мы начали, например, отправлять сотрудников на учёбу за пределы Сибирского федерального округа. Это моя принципиальная позиция: здесь в одном котле учиться нечему, у нас в принципе подходы плюс-минус одинаковые, а вот на федеральном уровне разница значительная. Важны не только знания для молодых, важно ещё, чтобы стажированные специалисты увидели, как врачи относятся к своей профессии там, за Уралом. Я вам скажу, люди приезжали с совершенно другим настроением.
Когда человек понимает, что он развивается интеллектуально, профессионально растёт, плюсом к этому проводит высококлассные операции, конечно, у него есть интерес остаться работать. Всё это — отношение руководителя. Оно никогда не должно быть панибратским. Оно должно быть с уважением. Если ты относишься к каждому человеку с уважением, это чувствуется, и люди остаются.
— Это способ решить кадровый дефицит в Кузбассе?
— В том числе.
— Чем он вызван, на ваш взгляд? Такой острый, как сейчас?
— Ну, какой острый? Дефицит кадров есть. Сказать, что острейший кризис — такого нет. С начала года трудоустроились 3,5 тысячи человек: 911 врачей, 2061 медсестра, 516 человек младшего медицинского персонала. Создана система поддержки медицинских кадров. По программе «Земский доктор» получили выплаты 48 врачей и 32 фельдшера. По программе «Дефицитные специальности» — 144 медика. Уже работают с пациентами 1044 выпускника 2025 года КемГМУ и Кузбасского медицинского колледжа.
— То есть это медийный пузырь?
— В определённой степени да. Создающийся, я вам скажу, самими медицинскими работниками в некоторых организациях.
— Это как? Я думал, это мы, журналисты, виноваты.
— Вы-то виноваты — это понятно (улыбается). Что до медработников — вы же понимаете, что есть ситуации, в которых удобно, когда «всё плохо»? Приходишь в больницу, задаёшь вопросы, и начинается: «Вот, вы же понимаете, кадровый голод…». Чем хуже обстановка, тем меньше вопросов будет к исполнителю. Это к вашему вопросу о том, чем мне помогает работа врачом. Когда разбираешься в ситуации и говоришь: ребята, погодите, а где плохо-то? Вы не оправданий ли ищете?
Оговорюсь, такая практика не сплошь и рядом. Бывают больницы и ситуации, когда врачи по-стахановски пашут, когда очень тяжело. Надо отдавать таким сотрудникам должное, я благодарен им как руководитель.
Ещё раз, резюмирую: каких-то прямо критических точек у нас не так много. А сложностей, конечно, хватает, впереди много работы.
«Я бы сделал ставку на молодых докторов»: о привлечении медиков
— Да, сложности налицо. Очереди в пятой поликлинике есть? Есть. Очередь к узким специалистам в Междуреченске есть? Есть.
— Вот по специалистам — давайте назовём причины. Это не только дефицит кадров. Это ещё и обращения на основании личного желания, без назначения. Человек, например, говорит: хочу к эндокринологу. Его спрашивают: зачем? Он говорит: хочу.
— Но ведь направление должен выдать терапевт.
— Вот именно! Но пациент говорит: хочу. Мы не можем отказать — человек за помощью обращается. Но у нас же есть штатное расписание, есть нормы положенности, и я не могу по своему желанию завести, например, 10 эндокринологов на 15 тысяч населения. Они не будут заняты, потому что сегодня те люди хотят, а завтра уже не хотят. Когда речь идёт об осмотре офтальмологом, эндокринологом и другими узкими специалистами при поступлении пациентов в остром или тяжёлом состоянии, эти ситуации разрешаются.
Кроме того, есть у нас телемедицинские консультации, работает санавиация с высококлассными специалистами, она недавно была признана лучшей в России. Доктора, которые у них трудоустроены, выезжают в больницы, проводят операции, корректируют лечение. Ежедневные видеообходы, так их назовём, которые осуществляют реаниматологи по каждой медицинской организации, дают положительный эффект.
По скорой помощи. Мы все порой слышим жалобы, что скорая долго ехала. Одна из причин — необоснованные вызовы. Я неоднократно сталкивался с этим. Когда пациентке на амбулаторном этапе выдают направление для госпитализации, она едет домой, собирается, приводит себя в порядок и… вызывает скорую. Когда ты приходишь на адрес, сложно сказать человеку: «Мы вас не повезём». Это конфликт, а врачи — люди мирной профессии, и зачастую всё сводится к тому, что взяли и повезли. Нельзя использовать скорую как такси! Надо доносить это до людей, через вас, через соцсети, чтобы они бережно относились к тому, что есть.
— Я тогда вернусь к дефициту кадров. Вы говорили, что он не всюду проявляется. Есть план на ближайшее время, как разобраться с этой проблемой?
— План есть. Мы работаем в прочной связке с КемГМУ. У ректора, который сам длительное время работал врачом-анестезиологом-реаниматологом, есть понимание процессов, которые происходят в здравоохранении. Соответственно, выпускники идут [в систему здравоохранения]. Но для нас важно работать не только на количество, но и на качество.
— Вот выпускники — это качественные кадры?
— Да, но многим нужно набраться опыта.
— Их нужно «разбавлять» более опытными людьми?
— Скорее нужно раньше начинать. Мы уже с Сергеем Людовиковичем (ректор КемГМУ — прим. ред.) на эту тему не раз разговаривали, он это поддерживает. Обучение раньше начинать, трудоустраивать их активно на местах, медбратьями в больницах, чтобы они быстрее схватывали азы, навыки. Вот взять общение с больными. Это ведь многого стоит: научиться общаться с больным, научиться получать нужную информацию. Я этому научился на скорой, потому что там время ограничено. Ты находишься в ситуации стрессовой для тебя и для него, нужно быстро всё выяснить и принять решение. И потом, когда я пришёл работать в стационаре, мне было просто. Я знал, что спрашивать, куда посмотреть, как это сделать, понимаете? Чем раньше наши студенты будут в эту медицинскую атмосферу попадать — санитарами, медбратьями, фельдшерами — тем лучше будет проходить подготовка. К шестому курсу, к концу ординатуры, у них будет база, на которую они будут опираться. Так же, как мы в своё время.
— Кроме выпускников, как ещё будете привлекать врачей к нам в Кузбасс?
— Я бы сделал ставку на молодых докторов. С привлечением новых методик и развитием медицины с технической точки зрения, чему Илья Владимирович Середюк сейчас серьёзное внимание уделяет. То оборудование, та высокотехнологичная помощь, которая оказывается, я думаю, будет интересна специалистам из других регионов, где этому уделяют меньше внимания.
— Электронный рецепт. Нам рассказывали, что это в том числе один из способов наладить льготное обеспечение лекарствами.
— Да, совершенно верно.
— Как эта система будет работать в ближайшее время? Есть этапы внедрения?
— Этапы есть, но конкретные сроки я бы не ставил. Наша задача — привести ситуацию в соответствие [с нормами] чем быстрее, тем лучше. В первую очередь у нас будет контроль со стороны медицинских организаций в плане закупа, выписки рецептов и расходованием препаратов. Зачастую мы говорим о дорогостоящих препаратах, льготных и жизненно необходимых. Соответственно, мы сможем чётко видеть, кто получил, когда получил, по какой причине не получил, если произошла какая-то ситуация из-за того, что человек не принимал препарат. Сможем отследить, это вина поликлиники, либо это вина аптеки, либо это ещё какая-то ситуация.
— Когда аптеки перейдут на электронный рецепт?
— Уже переходят, вводится достаточно активно. Это многосторонний процесс, в нём многое зависит от разработчиков, это же и интеграция цифровых баз, и многое другое.
«Я буду спасать и дальше, но не руками»: об уходе в министерство
— Когда вы последний раз принимали пациента?
— Оперировал в июле, за две недели до назначения.
— Два месяца прошло. Скучаете по работе?
— Я же клиническую работу всё равно веду. Мы бываем в стационарах, видим пациентов, обсуждаем на консилиумах. Но я не оперирую, это верно.
— Говорят, хирургам вредно делать большие перерывы. Не переживаете из-за этого?
— Нет, я не переживаю. На всё воля Божья. Если сейчас случилось так, и передо мной ставит руководитель новые задачи, их надо решать, однозначно. В качестве руководителя — значит в качестве руководителя.
Всё равно у меня есть такое мнение, что и с хирургической точки зрения нужно вовремя заканчивать. Это затмение сознания, когда ты думаешь, что ещё всё можешь, ты ещё ого-го, но на деле это уже не так. Я сейчас не про себя говорю, мой возраст ещё позволяет, но даже я уже чувствую, что тяжело.
— Это сам врач должен для себя решить?
— К сожалению, не всегда это возможно. Иногда из-за возрастных изменений, иногда критики недостаточно.
Я это всё к чему: я не жалею о том, что остановился, не говорю: «Ах, какого выдающегося хирурга потеряла 11-я больница». Вообще нет. Там молодые врачи очень, очень способные, у них всё впереди. Я никогда уже не буду делать того, что будут делать они, никогда. То есть они уже, представляете, начинали учиться на том уровне, на котором я заканчивал. Я заканчивал — а у них это только начало. Представляете, чего они достигнут? Я никогда этого не достигну, и не надо — я бы их только сдерживал.
— У вас теперь другой фронт.
— Да, конечно. Они должны развиваться. Я сделал вклад, полечил, но мой уход никоим образом не оголил ни отделение, ни хирургическую службу. Есть достойные ребята, отлично оперируют, ведут больных. Если я пригожусь как стратег или как преподаватель университета на хирургической кафедре, то буду рад. У меня есть определённый опыт, которым я готов делиться, это я считаю правильным. Всему своё время.
— Вас пригласили на должность министра здравоохранения. Мы в редакции называем её расстрельной из-за сложности этой сферы и стоящих перед вами вызовов. Вам не страшно?
— Нет. Я уже даже не помню, на какую первую расстрельную должность я пришёл. Если руководствоваться здравым смыслом, честью и достоинством, жить по общепринятым человеческим законам, всё будет нормально. С чего она расстрельная?
— Вас будут обвинять во всех провалах персонально. Вас будут ругать люди. Вы к этому готовы?
— Это нормально. Критика — это нормально. Огульные обвинения — это плохо. А кого не ругают? Учителей ругают. Шахтёров ругают. Я не знаю специальности, которой не ругают.
— Проблемы с медициной воспринимаются как более важные. Это более чувствительная сфера.
— Да, конечно. Вы представляете, сколько я в этом? Больше 26 лет. Я часто сталкивался с негативом. Но я вам так скажу: на фоне негатива виднее позитив. Когда ты видишь, как благодарны тебе за спасённую жизнь. Я уверен, что в моём случае это возможно и сейчас. Я буду спасать и дальше, но не так, что пошёл и руками спас. А организацией того или иного процесса. Где-то облегчится ситуация, где-то решится проблема, где-то будет более доступна помощь. Может быть, не напрямую мне, но мне уже и не надо. Я сам буду видеть и получать удовольствие, что система начала работать так, как и должно быть. Вот это важно. Мне не скажут «спасибо тебе» — да и не надо. Если я буду видеть результат своей работы, этого будет достаточно, никакой другой благодарности мне не нужно.
«Ты всё равно начинаешь истошно биться, и потом он выписывается»: о пациентах, увлечениях и семье
— Как вы справляетесь со стрессом? У вас есть какие-то увлечения?
— Со стрессом справляюсь, да и не до того — у меня двое ребятишек.
— Сколько лет?
— Старшему 14, а дочке в октябре будет 2 годика. Сын вытаскивает меня то на речку, то в лес. Если бы не он, я бы, наверное, никуда не ходил. Потому что когда возвращаешься с работы, порой сил никаких нет от слова совсем. Но он же как попрыгунчик: «Папа, папа, папа!». Раньше я любил за грибами, на рыбалку, просто на прогулки ходил, ездил на велосипеде.
— А почему в прошедшем времени?
— Сейчас редко удаётся выбраться. Хотелось бы больше.
— Ваш сын будет врачом?
— Когда я ещё работал в больнице, думал так: костьми лягу, а мальчишке не дам быть врачом (смеётся). Но сейчас я старею, а он взрослеет. Он с удовольствием бывал у меня на работе, отлично ладил с коллективом. Пусть принимает решение сам. Я ведь хочу, чтобы он прожил свою жизнь, а не мою.
— А для вас кто был авторитетом в медицине?
— Однозначно отец. Он доктор наук, профессор, посвятил медицине жизнь, и это для меня, наверное, стало предопределяющим. Мама у меня тоже врач — рентгенолог.
— Вам доводилось спасать кого-то случайно? На улице или, скажем, в самолёте.
— Бывало и случайно, но всё-таки не на улице. Помню, в больнице ребёночка маленького внесли, 3-4 годика: родители ехали по трассе, кормили виноградом, он поперхнулся, и ягода перекрыла доступ в трахею. 11-я больница же как раз у въезда в город находится. Помню, я ещё с операции вышел и думаю: какой балбес сюда маленького ребёнка притащил? Они там мечутся, и отец говорит: «Вон врач!» — тут я понял, что мне туда надо. Я к ним, хотя профиль не мой, мягко говоря. Хорошо, что не растерялся, быстренько позвал Юлию Борисовну — эндоскописта. Но эндоскопа детского в больнице-то нет, а взрослый слишком велик, мы им в рот не залезем. Она схватила бронхоскоп, я ребёночка держу, она этот виноград протолкнула — тут же начал дышать, порозовел. Даже не помню, девочка была или мальчик.
— Что его родители вам сказали?
— Вы знаете, как-то мы их сразу в скорую, потому что нужно же показать профильным специалистам. Суета, ребёнка в руки им отдали и пошли дальше.
— То есть это никак не оформлялось?
— Ну какое там? Вы представляете ситуацию, как они залетели…
— Это же спасённая жизнь.
— Это в больнице, там такого много. Все, кто поступает — большая часть спасается. Ты уже не думаешь каждый раз: «Вот, спас человека». Конечно, бывало, поступали после тяжёлого ДТП, и я отдавал себе отчёт: шансов практически нет. Но ты всё равно начинаешь истошно биться, что-то делать, и хлоп — он потом выписывается. Знаете, какое чувство обалденное?
— Не знаю. Никогда не испытывал.
— И тебе не надо, чтобы «спасибо» говорили, ты просто видишь: он пошёл домой. Или дети к нему приходят. И ты понимаешь, что так поучаствовал в их жизни.
А ребятишек, да… на скорой я насмотрелся многого (задумывается). Когда под машину попадают маленькие, это очень тяжело. Они же не виноваты абсолютно ни в чем, это всегда вина взрослых.
— Есть какая-то операция, которая вас не оставляет?
— Вы знаете, недавно об этом разговаривали с коллегами. Нет, меня Бог миловал — не случалось. У меня очень, я так скажу, грамотные наставники были. То есть не было такого, чтобы я остался один на один с ситуацией и она плохо разрешилась, летальный исход и всё.
Потом, уже с возрастом, когда был начмедом и главврачом, были моменты, после которых не покидала мысль: может, надо было приехать, когда что-то случилось в больнице, а я не присутствовал. Хотя были на месте другие опытные врачи, но всё равно возникало ощущение, что если бы я был там, то ситуацию смог бы поменять. Я отдаю себе отчёт, что это ложное ощущение. Но мне тяжело с ним бороться, если честно. Я сильно переживал.
— А какой-то особенно загадочный случай?
— Была женщина, которой долго не могли поставить диагноз. Яркой клиники не было: небольшая температура, острая боль, подозрение на аппендицит. Это сейчас у нас в больницах есть КТ, МРТ и всё остальное. Малоинвазивные технологии, 90% операций брюшной полости — через маленькие проколы. А в 2006–2007 годах у нас коагулянта-то не было.
Её семь раз по кругу обследовали, все анализы, везде посмотрели, температура не выходит за рамки, но я чувствую, что болеет тяжело, что ситуация не разрешится сама. А на второй или на третий день она резко ухудшилась, завалила давление, у нас даже было подозрение на сердечную недостаточность. Попала в реанимацию, на аппарат. Там я вообще покой потерял.
Дежурство моё окончилось, её кто-то принял, вроде обсудили, что делаем, какие-то обследования, всё, «ты двое суток уже здесь, иди домой». И я уехал домой, у меня там Таня, родственники, а я сижу и в голове это всё прокручиваю, смотрю в одну точку. И Таня говорит: «Езжай туда. Чего сидеть с кислой миной. Ты же так и будешь с ней сидеть. Езжай». И я сгрёбся и снова приехал. Опять сел, опять начал историю перечитывать и всё остальное. И нашёл-таки решение. Уже сейчас и не помню как, почти двадцать лет прошло. Это была закупорка почки: камушек пошёл и перекрыл мочеточник. Мы поставили катетер, и ситуация разрешилась за сутки, её сняли с аппарата, я выдохнул и был на седьмом небе от счастья.
Большой нагоняй получил от руководства, к слову: мол, три дня диагностировал, плохой врач! Но мне было настолько всё равно, вы даже себе представить не можете. Я-то понимал, что сделал вообще всё и ещё немножко больше. Она проходила длительную реабилитацию, а я понимал, что если бы мы тогда не нашли решение, она бы погибла. Это один из таких случаев, о которых всю жизнь, наверное, буду помнить.
— А что сложнее: лечить человека или лечить систему?
— И то, и другое непросто. Я был главным врачом и при этом лечил пациентов — и понимал, что нужно настраивать работу так, как она должна быть, для людей. Не должно быть стандартной схемы, должен быть индивидуальный подход. Понятно, что есть клинические рекомендации и так далее, но в остальном должен быть индивидуальный подход, и обязательно с человеческой частью. Если это отсутствует — это уже выгорание.
— Если за всех переживать, на всех души не хватит.
— У меня же хватило. И я не уникальный человек, ещё раз подчёркиваю. Вокруг много примеров, много врачей, перед которыми я склоняю голову. Самое главное — не уйти вот в механистичность системы, когда «я всё сделал, все галочки отметил». Как в том случае с почкой: я ведь мог спокойно уехать, формально я всё сделал. Бывают же безнадёжные случаи, бывает невозможность верификации, с юридической точки зрения я был бы прав.
— Но по-человечески вы переживали.
— Это же часть специальности. Когда так будет, когда такие врачи будут приходить, я не про себя сейчас говорю, а вот с ответственностью, с человеческим подходом, тогда ситуация поменяется. А не из-за того, что мы закроем, и его надо закрывать, кадровый дефицит. То есть посадим 40 человек, которые строго по стандартам будут строчить: то сделали, это сделали, всё, бабушка, иди, а что болит — так это ничего страшного. Кому нужна такая медицина? Здесь именно ответственный и индивидуальный подход должен быть. Я хочу, чтобы так было.
— Тогда последний вопрос. Как вы будете искать границу между своей человеческой частью и ролью министра? Который должен быть всегда в пиджаке, которому ничего такого нельзя говорить?
— Но вам же говорю.
— Я же не смогу этого всего написать.
— Пишите всё.
— Ваша пресс-служба на меня обидится.
— Почему? Мы же делаем одно дело. Вы сейчас с нами сидите зачем? Вы так же стремитесь улучшить здравоохранение, переживаете за пациентов и врачей. Я готов к общению. Это наше общее дело.