Где папа? Три главы из повести Юлии Кузнецовой

Что случилось с папой

Оказывается, он давно уже ездил в суд. Несколько лет. Шло следствие. Он был одним из обвиняемых. Его обвиняли в том, что он поставил свою подпись на одном документе, который не имел права подписывать. Дедушка сказал, папу заставили подписать этот документ на старой рабо- те. Заставило начальство. По этому документу выходи- ло, что это самое начальство получило огромные деньги. Незаконно. А подпись на нем стояла папина.

Сначала обвинили начальство. Двоих мужчин и одну женщину. А они уехали в Швейцарию! И там скрываются! И тогда обвинили папу и одного его коллегу. Потому что им надо было кого-то обвинить.

— Понимаешь, Костя, там такие деньги… — проговорил дедушка. — Мы даже и не слышали о таких…

— Зачем же он подписал? — спросил Костя.

«Все тебе знать надо, всезнайка паршивый. Не виноват папа, и ладно!» — подумала я, но сама прислушалась.

— Боялся потерять работу. Семья, двое детей. На дворе кризис был.

— И что теперь?

— Теперь… Подали на апелляцию.

— То есть его могут отпустить?

— Мы надеемся на это, — твердо сказал дедушка.

Я выдохнула. Папу могут отпустить?! Да? Все кончится?

— А если… Если нет?

«Заткнись, Костя, придурок! Его отпустят!».

— Пять лет, — сказал дедушка, — в колонии.

«Нет и нет,— подумала я. — Раз он невиновен, то его отпустят. Вот тогда я тебе вспомню твое "если нет", Костя!».

И только тут я поняла, что ошпарила руки! Сильно! Они стали ярко-розовыми, огромными! Будто надувными! Больно ужасно!

Но это неважно. Главное — мне есть на что надеяться.

Папа, папа, папа…

Но счастья не вышло. Пришла мама. Не с бледным. А просто с серым лицом. И сказала, что апелляцию отклонили. И что папу перевели в колонию. Увезли. Ночью на поезде.

И теперь у него в жизни будет такое пятно. Его признали обвиняемым. В том, чего он вообще не совершал! И теперь его везут как бы наказывать. За то, в чём он не виноват. И наказание будет долгим… Даже если половина срока. Все равно — долго.

Я заплакала.

— Костя сказал, в колонии условия лучше, чем тут, — бесцветным голосом сказала мама.

— Гад он, — сказала я, утирая слезы, — у нас горе, а он умничает. У нас есть апельсины?

— Зачем?

Но я уже сама встала и подошла к холодильнику.

Пошуршала пакетами. Вытащила лимон, вернулась с ним за стол, начала резать.

— Лиза, перестань!

Но я резала и резала, тоненько, дольку за долькой.

— Перестань, я сказала!

Я тогда схватила горсть этих долек и сунула в рот. Кислота опалила горло, и я зажмурилась.

Зажмурилась и заревела.

— Ну, ну. — Мама пересела ко мне и стала гладить по плечу. Когда она притронулась ко мне, то я вдруг вспомнила, как засмеялась Кьяра, когда я выплюнула ее палец. Это было дико странно — плакать, но внутри себя слышать смех.

— Знаешь, — сказала мама задумчиво, — а колония недалеко… Можно ездить на машине. И даже оставаться на ночь. Там специальные комнаты. С кроватью и даже с телевизором. Так что, в общем-то, прав Костя. Условия там лучше. И есть какие-то занятия для них. А то он тут сидит целыми днями, в потолок смотрит. Просто мы-то хотели, чтобы его оправдали… Но не вышло.

Мама закусила губу.

— А я могу к нему поехать?

— Конечно.

— А когда?

— Как только он устроится…

Мы помолчали. Смех Кьяры утих во мне. Но и слезы тоже кончились.

Плохо без папы. Горько за него. Страшно: как он там? И жутко — на сколько он там?

— Точно ничего нельзя сделать? — спросила я.

— С обвинением — нет.

— А просто?

— Ну вот — поедем же.

Мама огляделась.

— Вещи ему отвезем. Еду. Там же у него нет ничего.

Порядки узнаем.

— Я — хоть сейчас, — кивнула я.

Мама, конечно, плакала вечером. Такое не просто принять. Да еще маме. Которая всегда могла что-то сделать с окружающим миром. Как-то его изменить. А тут — такое бессилие.

Она плакала по ночам целую неделю. Иногда я подходила к ней, гладила по плечу, укрытому одеялом без пододеяльника. Иногда оставляла ее в покое.

А потом папа нашел возможность позвонить и сказать, что у него все хорошо.

У нас появился папин номер. Это была слабая, но связь. Мама почти перестала плакать и наконец запихнула одеяло в пододеяльник — неглаженый, правда.

Все наши разговоры теперь стали касаться только поездки к папе.

Ночь без сна

Поехать к папе удалось нескоро. Оказывается, в колонию нельзя просто взять и приехать, особенно если с ночевкой. Нужно это право ещё заслужить.

Во-первых, нельзя было получать выговоры. То есть замечания. А их за любую ерунду могли дать. Вот, скажем, им нельзя сидеть днем на кровати. Если присел — выговор. Или если небритый — тоже выговор. Или шнурок развязался.

Мама говорит, папа там все время в напряжении. Чтобы не получить эти выговоры. Чтобы разрешили с семьей увидеться.

А во-вторых, надо было делать какую-то общественную работу. Мама сказала, папа рисовал стенгазету. Как раз к Двадцать третьему февраля. За это ему разрешили свидание с нами. Мы на полдня с Иркой, а мама — аж до понедельника. Колония далеко, четыре часа на машине. Туда нас повезет Костя.

Обратно мама собиралась на поезде вернуться. На работе уже отгул взяла.

Костя с Иркой приехали ночевать. Я понимаю, Костя добрый, много маме помогает. Например, привез какие-то каши, которые варить не надо, залил кипятком и все. Ну то есть овсяные каши «минутка» в каждом доме есть, а Костя нашел еще и гречку такую, и рис, все — в хлопьях.

Папе очень нужны эти каши, потому что у них там нет плиты, и готовить нельзя. А в столовке кормят ужасно, мама рассказывала.

Но меня Костя почему-то сразу взбесил.

— Погоду, — говорит, — на завтра ясную передавали. Приятно будет ехать.

Мама рассеянно улыбнулась. А я обозлилась страшно. Приятно? Приятно ехать в колонию? Костя, да ты ку-ку! Выбирай выражения!

Я все это подумала, конечно. Вслух не говорила. Короче, я не стала с ними разговаривать. Ушла в свою комнату и привет! Ирка попыталась меня удержать. Но я и так нервничала перед поездкой. Еще не хватало мне сидеть и слушать Костины разглагольствования.

Заперлась в комнате. И стала звонить на радио. Я туда пятый раз уже звонила. Все занято, занято. Хотела песню заказать. Seven tears. То есть «Семь слез». Она старая-престарая, но папа часто еe на ютьюбе просматривал. Ее дядька поет такой светловолосый, он улыбается, а глаза грустные. А с ним трое танцуют в таких смешных костюмах, просто оборжаться можно. В ярких, переливающихся, с какой-то дурацкой бахромой. При чем про одного не очень понятно, мужчина он или женщина, и мы с папой всегда спорим по этому поводу.

Я часто слушаю эту песню и думаю о папе. Вчера догадалась, что могу ему попробовать заказать ее. Он говорил, у них там есть радио.

О, дозвонилась!

Я прямо подпрыгнула на стуле.

— Добрый день! Минуточку…

В дверь постучала мама.

— Уйдите все, — прошипела я, — я с радио разговариваю!

— Так, мне некогда, — сказала мама строго, но не мне, а Ире в коридор. — Сама ей потом скажешь! Но я, конечно, очень рада. Только давайте все-таки…

Я не дослушала, потому что ко мне в трубке вернулся женский голос и спросил название песни. Это было здорово! Просто фантастика! Я сама первый раз в жизни дозвонилась на радио! Ох, как же жаль, что у меня нет подруг. Андрюше позвонить? Я глянула на часы. Одиннадцать.

Нет, Кьяра спит, могу разбудить.

Я решила тоже лечь спать, чтобы скорее настало завтра и я увидела папу! Быстро проверила книжки, которые хотела передать ему. Все только веселое, бодрое! «Манолито Очкарик» в первую очередь. Купила его вчера в книжном. И спать-спать, а завтра проснуться, встать и поехать к папе.

Книга Юлии Кузнецовой «Где папа?» вышла в издательстве «КомпасГид».