Колонки: Михаил Бударагин: Путь Льва

9 сентября 1828 в родовом яснополянском имении родился самый именитый русский писатель XIX века, гениальный художник, предавший искусство ради проповеди. Сегодня толстовская проповедь звучит так же, как и сто лет назад. Лев Толстой возвышается над русской литературой и русской историей, заслоняя собой всех и все. Он один тащит на себе столько, что подступаться к разговору об авторе «Войны и мира» хочется с отдельного сорокастраничного очерка: это, мол, будет присказка. Но так теперь нельзя. Толстой в этом смысле вызывающе несовременен. Один краткий пересказ самого большого его романа равен по объему средней статье в газете ВЗГЛЯД. И это только фабула, чуть отвлекся на смысл – и вот тебе еще пять страниц.

Лев Толстой (РИА «Новости»)

Однако позволю себе дерзость заметить, что ничего сложного в Толстом нет. Сам он старался объяснить себя настолько подробно, чтобы уж никаких недомолвок не осталось. Но потомки сочли, что старый гений просто немного лукавит, посылает нам знаки – словом, водит, хитрец, за нос. Лев Толстой был русским офицером, никого он никуда не водил – и, начав в Севастополе, среди пожаров и оторванных рук, он закончил на станции Астапово в гордом стариковском безымянном одиночестве совсем не случайно. Это был математически выверенный путь преодоления в себе всего, что ты есть на самом деле. Это была трагедия отказа от языка, культуры и Бога в пользу свободы, почвы и человека, и стоит лишь внимательно прочесть толстовские же отзывы об «Анне Карениной», чтобы понять логику этого движения. «Каренина» экранизируется и ставится до сих пор, это – вершина не просто русской или европейской, а мировой словесности, едва ли не лучший роман, который вообще мог быть написан в 19-м веке. Язык, образы, детали, конфликты, пластика – это еще полбеды. У Толстого поет каждая буква, читать «Анну Каренину» можно просто для физического наслаждения. Сам Толстой говорил потом о романе плохо, предлагая судить его по вещам гораздо более значимым, вроде букварей и сказок. И это не лукавство, не каприз, не игра в поддавки. Автор действительно был уверен в том, что так дальше нельзя. Публика восприняла «Каренину» как роман о величии женщины даже в ее грехопадении, а ведь текст не заканчивается гибелью Анны, там еще столько всего написано о Левине. Столько всего верного, как полагал Толстой, столько всего нужного. Все бросались под поезд вместе с Анной, и Толстой в ответ бросил под поезд целую страну. Получите, любители сентиментальных развязок, самую-самую сентиментальную, русскую, зимнюю, голодную революцию 17-го. Не хотите про Левина, будет про Ленина. Толстой совершает осознанное и вполне рассчитанное предательство. Он порывает со словесностью и уходит в учительство, в буквари, сказки, в почву и отшельничество. Очередь к этому отшельнику стояла такая, что петербургские салоны умирали от зависти. «Хватит играть словами», – рычит Толстой, помогая сектантам (ради того, чтобы добыть деньги духоборам, написано «Воскресенье»), «Хватит врать о Боге», – проповедует самый известный русский писатель, и всех усилий подвижников – вроде Иоанна Кронштадского – не хватает, чтобы вернуть все на свои места. Толстой атакует всю действительность разом – от семьи до веры, от государственного устройства до литературы, от школы до суда. Все – ложь, говорит он, а истина в том, что нужно задавать простые вопросы и честно на них отвечать. Ведь и сегодня все то же: идет война, богатые богатеют, бедные беднеют, литература говорит не о том. «Уменьшиться и уничтожиться войска могут только против воли и никак не по воле правительства. Уменьшатся и уничтожатся войска только тогда, когда люди перестанут доверять правительствам и будут сами искать спасения от удручающих их бедствий и будут искать этого спасения не в сложных и утонченных комбинациях дипломатов, а в простом исполнении обязательного для каждого человека, написанного и во всех религиозных учениях, и в сердце каждого человека закона о том, чтобы не делать другому того, чего не хочешь, чтобы тебе делали, тем более не убивать своего ближнего», – пишет Толстой, глядя словно бы на сегодняшний Донбасс, утопающий в перемирии. Киев хочет крови, ополчение не может сложить оружие, высокие стороны договариваются обо всем, но об окончательном мире договориться не могут. Кажется, один Путин понимает, как надо, но хватит ли Путина на всех? И все совпадает ровно настолько, что рано или поздно кто-то поднимется во весь рост и скажет прямо: «Послушайте, а правильно ли мы вообще живем? Ты? Я? Каждый из нас? Почему мы терпим ущербное мироустройство? Что с нами такое, а?» Противоядие от Толстого Россия так и не выработала, а значит, как и на рубеже 19-го и 20-го веков, как и в 70-е годы прошлого века, когда Александр Солженицын бросает страшное «жить не по лжи» – все еще впереди, как бы нам ни хотелось верить в обратное. Вопрос будет задан снова и снова, пока правильный ответ все-таки не будет найден. Толстой умер, а дело его живет. Это дело – взгляд поверх, отказ от игры, в которой ты проиграл еще до первого хода. Сегодня публицистика и религиозные изыскания Льва Николаевича трактуются как кризис или придурь старого графа, который решил подладить мир под свой возраст. Но что если Толстой букваря и Толстой Пьера Безухова – это все тот же писатель? Равнозначимый и равновеликий. Что если полагать, будто бы граф на старости лет сбрендил – это просто бояться того, что он пусть и сбрендил, но все-таки был прав? «Эй, Большая Медведица, требуй, чтоб на небо нас взяли живьем», – скажет Маяковский, угадавший в Толстом самое важное: детский, наивный, каменный, без обратного хода, отказ от компромисса. Мы пока, конечно, заключаем эти компромиссы по шесть раз в день, но и современники Толстого не отличались особенной принципиальностью. Так что переживать не стоит: семи праведников не нужно, хватит и одного. Вакансия пуста. Кто сегодня сможет сказать вот так: «Мы, в нашем искании исцеления от наших общественных болезней, ищем со всех сторон: и в правительственных, и в антиправительственных, и в научных, и в филантропических суевериях, и не видим того, что режет глаза всякому. Для того, кто точно искренно страдает страданиями окружающих его людей, есть самое ясное, простое и легкое средство, единственно возможное для исцеления окружающих его зол и для сознания законности своей жизни – то самое, которое дал Иоанн Креститель на вопрос его: что делать, и которое подтвердил Христос: не иметь больше одной одежды и не иметь денег, т. е. не пользоваться трудами других людей. А чтобы не пользоваться трудами других – делать своими руками все, что можем делать. Это так просто и ясно». Кто?

Теги:  литература, Украина, Донбасс, Лев Толстой