Декан журфака МГУ: Мы ждём новой журналистики от поколения, живущего с гаджетами

 

С. КОРОЛЁВ: У микрофона Сергей Королёв. Ещё раз всем доброго вечера. С радостью представляю: у нас в гостях декан факультета журналистики МГУ имени Ломоносова, доктор филологических наук, профессор Елена Вартанова. Елена Леонидовна, здравствуйте!
Е. ВАРТАНОВА: Здравствуйте! Добрый вечер!
С. К.: А что такое журналистика?
Е. В.: Журналистика, в принципе, в учебнике у нас определяется по пяти основным векторам, но для основной массы людей это, конечно, профессия. Профессия, которая позволяет создавать сравнительно объективную картину действительности, формируя актуальную повестку дня и выпуская к аудитории ту информацию, которая сегодня имеет повышенную социальную значимость.
С. К.: Я как-то у слушателей спрашивал, тоже обсуждали роль современных средств массовой информации и вообще — что такое журналистика. И знаете, какой самый популярный был ответ? Вторая древнейшая. Вот так. Почему такое отношение?
Е. В.: А я думаю, тут надо журналистам и на самих себя немножко посмотреть, потому что журналистика за последние 20-25 лет прошла очень много витков в своём развитии, не таких простых — пришлось подлаживаться под новую элиту экономическую, под новые политические силы. Возможно, журналистика часто забывала, что она служит для аудитории, а в общем, наверное, это было самое главное — служить аудитории, служить людям, россиянам. И вот, наверное, это и вызвало определённый скепсис по отношению к журналистике, хотя я уверена — трудности временные.
"В том мире, где сейчас мы сталкиваемся с избытком информации, журналисты, профессиональные модераторы информационных потоков, крайне нужны"
С. К.: В России свобода слова — это реальность?
Е. В.: Вы знаете, мы так привыкли говорить штампами: "свобода слова", "четвёртая власть", "расследования", что мы вообще теряем какие-то вопросы, смыслы. Конечно, свобода слова существует в нашей стране, свобода слова существует в Соединённых Штатах Америки, она существует в Великобритании, но это каждый раз та свобода слова, которая встроена в конкретный политический контекст, и мы не можем принести свободу слова из России в Америку и сказать: "Вот эта — идеальная". Точно так же не можем сделать наоборот.
С. К.: То есть у нас какая-то своя, суверенная свобода слова?
Е. В.: Я не думаю, что суверенная. Уверена, что многие журналисты говорят что хотят, думают что хотят и аргументируют свою позицию именно своим взглядом и своими подходами. Но у нас своя журналистика, у нас своя журналистская культура, и её, конечно, трудно сравнить с какими-то другими странами. Ну, хотя бы такой пример. Только в России есть слово "публицистика", и мало в какой другой стране вас поймут, если вы начнёте говорить о публицистах. Не о тех, кто сообщает факт, свободный, отшелушенный от мнений, а о тех, кто, опираясь на факты, даёт своё понимание действительности. Поэтому ничего плохого нет в том, что мы в чём-то и не похожи на западную или азиатскую журналистику, которая тоже очень интересна.

С. К.: Вот сейчас заканчивает свою работу — уже закончила, по сути — Государственная дума VI созыва. Много было решений принято, много критики: закон о блогерах, например, вспоминается, новостные агрегаторы — по-моему, не успели принять, но тоже обсуждали очень широко — нужно или не нужно. И самые последние новости — это антитеррористический "пакет Яровой" и, соответственно, его критика. Тут хранение по полгода личных разговоров людей, данных и так далее. Сотовые операторы уже написали открытое письмо Валентине Матвиенко, чтобы завтра этот закон не принимали. С вашей точки зрения, этот "пакет Яровой" оправдан или нет? Угрожает он нашей безопасности, нашей свободе?
Е. В.: Нашей свободе угрожает только одно: наше нежелание быть свободными. А многие законы являются той самой рамкой, в которой общество живёт. Я бы сказала, что повышенная активность Государственной думы в сфере медийного законотворчества в последние четыре-пять лет — это процесс, который свидетельствует о меняющемся влиянии масс-медиа — или просто медиа, уже теперь индивидуализированных, — на жизнь общества. Законодатели хотят найти ответы для каких-то новых явлений, для новых вопросов. Они хотят встроить эту новую цифровую реальность — Интернет без границ, совершенно открытый свободный поток информации — в реалии современной российской жизни. И тут скорее не к ним упрёк. Вы знаете, они делают своё дело. Они должны создавать законы для тех новых явлений, которые ещё не оценены практиками. Тут скорее вопрос для всего российского общества.
"Мы-то сами готовы говорить о том, какими правилами должна регулироваться журналистика сегодня? Само журналистское сообщество готово ставить эти вопросы и обсуждать их?"
Если мы это не будем делать, за нас это сделают законодатели.
С. К.: Вы согласны, что сейчас идёт гибридная война?
Е. В.: Слово "гибридный" сегодня очень популярно, сейчас всё гибридизируется. Медиа тоже гибридные. Конечно, гибридная война, в которой вместе с оружием материальным массового поражения активно используется психологическое оружие — такая концепция вполне закономерна. Я не сказала бы, что сейчас идёт война в полном, широком смысле, что есть нападающий, обороняющийся, что мы знаем, кто противники и где поле боя, потому что я бы не стала Интернет считать полем боя. Там есть отдельные локальные проявления, но всё-таки многие исследователи говорят о появлении гибридного информационного орудия шестого поколения, где цифровые медиа и психологическое давление в виртуальной реальности обретают новые формы.
С. К.: А вы готовите воинов информационного поля?
Е. В.: Я думаю, что мы готовим работников информационного поля, которым иногда приходится выполнять функции обороняющихся, иногда — нападающих. Но главная задача всё-таки не в этом, а в том, чтобы формировать повестку дня и информационный поток. Всё остальное — последствия этой деятельности.
С. К.: А что изменилось в журналистике с 2014 года? Тогда обострились отношения с Западом после того, как Крым стал нашим, начались волнения, началась война в Донбассе. Настоящая война, а не гибридная. Что изменилось в нашей журналистике?
Е. В.: Журналистика изменилась и стала более информационной. Например, важнейшая тенденция, отмеченная социологами, заключается в том, что за последние два года интерес к телевизионным новостям у аудитории вырос: время просмотра новостей увеличилось на 4,5 минуты в среднем для россиянина. Это довольно большая цифра. Это значит, что увеличился интерес к тому, что происходит вокруг. В журналистике, конечно, сформировался ответ, может быть, не всегда адекватный, может быть, не всегда тот, который аудитория ждёт, но журналисты стали говорить об этих злободневных проблемах всё больше, может быть, всё горячее, пытаясь объяснить, но зачастую подменяя объяснения личной позицией. Но то, что журналистика повернулась к событиям в мире, и то, что журналистика стала очищаться от развлекательности и стала заглядывать в центр геополитических баталий, — я думаю, это всем очевидно.
С. К.: Но порой мы получали прямо противоположные новости.
Е. В.: Да, бывало такое.
С. К.: И это продолжается и сейчас. Мы слышим, что украинские СМИ говорят одно, российские СМИ говорят другое, западные СМИ говорят третье — и так далее. Кому доверять? Как возможно доверять в такой ситуации СМИ?
Е. В.: Мне кажется, мы имеем хорошую политическую журналистику, я бы даже сказала, партийную журналистику. Партии нет, но партийная журналистика есть.
С. К.: Это с советских времён?
Е. В.: Да.
"Журналистика всегда выступает в пользу какого-то одного взгляда"
Это мы сегодня видим очень отчётливо.
С. К.: Что вы имеете в виду?
Е. В.: Я имела в виду, что наши журналисты зачастую не стремятся к объективности, которая предполагает одинаковое освещение противоположных точек зрения, равное по времени, равное по интонации. Партийная журналистика — это журналистика, которая продвигает определённую идею, и эту идею журналисты защищают.
С. К.: Какую же идею сейчас продвигаем мы?
Е. В.: Разные идеи. Некоторые СМИ — идею абсолютной правоты России, другие СМИ говорят об абсолютной неправоте России. На Украине мы видим абсолютно партийную журналистику, которая отрицает право России на собственную позицию. Запад зачастую нам тоже отказывает в тех аргументах, которые лежат в основе нашей позиции. Это всё представляет скорее туннельную журналистику — находящуюся в одном туннеле, не желающую раздвинуть горизонты и посмотреть на позицию достаточно широко.
С. К.: Хорошо. А кто виноват?
Е. В.: Никто не виноват. Это просто жизнь такая. Не надо журналистов винить. Я понимаю, что вы хотите поговорить про какое-то давление: журналистов заставляют, и они поэтому говорят так.
С. К.: Нет. Но, подождите, может быть, журналисты патриотически настроены сами по себе?
Е. В.: Вот я об этом и хочу вам сказать. Никто не виноват, просто журналисты в нашей стране традиционно всегда имели собственное мнение. Наша журналистика — с чего мы, в общем-то, с вами начали — всегда была публицистична. Публицистичность предполагала собственную позицию — не столько новость, сколько позиция журналиста. Не столько сухое изложение фактов, сколько личное отношение к этим фактам, поэтому наша традиция здесь чётко и проявляется. Есть журналисты, которые защищают одну позицию, есть журналисты, которые нападают на эту позицию, но это всегда не столько факт, сколько личное отношение, и это традиция. 

С. К.: Елена Леонидовна, мы сейчас подключаемся к телевизионной студии Лайфа, к нашим коллегам, которые зададут свои вопросы. Добрый вечер!
ВЕДУЩАЯ: Добрый вечер! Мы вас уже видим и слышим прекрасно. Я знаю, что вы обсуждаете сейчас и Брексит, и ситуацию вокруг Сирии, но всё-таки позвольте мне ненадолго от ваших глобальных международных тем к местечковой, локальной владимирской теме вас перенести ненадолго. Очень громкая история: два подростка жестоко расправились с котёнком, снимали это всё на видео, выложили. И вот сейчас очень много споров о том, должно ли телевидение, должны ли средства массовой информации это всё широко освещать? Это чернуха, которая убийственна для психики нормальных зрителей, или нужно привлекать как можно больше внимания к этой проблеме?
Е. В.: Я считаю, что журналисты должны сами договариваться о том, как освещать случаи особой жестокости, и, конечно, этика журналистская должна в этом случае быть активно привлечена. Я уверена, что не сообщать нельзя, и я не согласна, может быть, с ведущей, что это местечковый случай. Всё-таки проблема человеческого гуманизма — это не местечковая история, хотя, конечно, случай локальный, но он вопиющий. 
"С другой стороны, всё, что наносит психологический, эмоциональный, нравственный вред аудитории, должно журналистом очень серьёзно рассматриваться и оцениваться"
Поэтому, наверное, обсуждение сложных проблем в журналистике необходимо, но должны быть определённые этические рамки, и мы должны хорошо знать свою аудиторию. В первую очередь — целевую аудиторию, на которую мы работаем. То, что можно сказать интеллектуалам и людям с устоявшейся психикой, наверное, нельзя сказать и даже показать подросткам. Поэтому то, что сделали подростки, на самом деле должно обсуждаться скорее психиатрами, может быть, какими-то специальными врачами, может быть, специалистами в области девиантного поведения, но вряд ли это должно быть так подробно отсмаковано на детскую аудиторию.
В.: Конечно, да и вопрос подачи ещё. Елена Леонидовна, сегодня зоозащитники, в том числе и юристы, говорят, что одна из проблем в том, что нет у нас специального закона об обращении с животными. Я сейчас намеренно в сторону отодвигаю проблемы воспитания в школе и так далее. Как вы считаете, какова роль СМИ сейчас, какова сила их влияния на глобальные общественные процессы, формирование общественного мнения, движение каких-то законотворческих идей — мы можем влиять или всё большие силы сейчас в Интернете, у интернет-петиций, у социальных сетей, у блогов?
Е. В.: Мы можем, должны, обязаны влиять. У журналиста есть удивительное качество: журналист — это человек, обладающий высокой степенью социальной ответственности, и я думаю, что когда мы говорим о социальной ответственности, это и есть то, что отличает журналиста от блогера, интернет-толпы или от каких-то любителей, создающих контент. Поэтому журналисты должны влиять — их всё-таки слушают, несмотря на то, что люди сомневаются иногда в журналистике или высказывают недоверие — журналист остаётся уважаемым и громкоголосым представителем общества. Уверена, что журналист в данном случае — тот, кто определяет общественное мнение. Неслучайно мы начали говорить про гибридные войны. У журналиста есть сила разрушительная и есть очень большая созидательная: поднять вопрос о здоровом образе жизни, о нравственных ценностях, поднять вопрос о доброте к животным — это совершить определённый профессиональный акт, пойти в сторону общества, чтобы общество начало обсуждать злободневные вопросы.
С. К.: Ну что ж, мы благодарим телевизионную студию. Елена Леонидовна, мы обсуждали эту историю, действительно спорную. Мне кажется, что ещё очень важный вопрос, который должен задать себе журналист, редактор, когда он принимает решение брать любую новость: "Зачем?" Нужно уметь ответить на вопрос, зачем об этом рассказывать, зачем рассказывать именно так, как ты это делаешь. "Не навреди" — есть же такой принцип. Тем более вы говорите, что прислушиваются и что роль журналистики по-прежнему весомая.
Е. В.: Согласна. Вопрос "не навреди" стоит, и это то, что мы всегда внушаем студентам: вы должны понимать не только принципы журналистской деятельности и базовые ценности журналистской этики, вы должны понимать и эффект, который журналист оказывает на общество. Те формы воздействия, которые журналист может оказать. Но я бы сказала, что здесь ситуация не такая простая. Вы говорите, что журналист выбирает — да, он выбирает, но не "зачем".
"Смысл журналистики всегда — это просвещённое общество, имеющее доступ к той социально значимой информации, которая сегодня определяет его жизнь"
Другое дело, что журналист не может манипулировать и думать: "Вот я возьму эту информацию сегодня — она более скандальная, вызовет больший интерес, более резонансная" и так далее. Здесь очень важно понимать принципы отбора социально значимой информации, и я уверена, что, если мы говорим про котёнка, то, конечно, мы говорим о воспитании детей, мы говорим о будущем России. И даже такой локальный случай очень, может быть, небольшого значения, может стать поводом для широкой дискуссии.
С. К.: Здравствуйте!
СЛУШАТЕЛЬ: Добрый вечер. Владимир, Санкт-Петербург. У меня два маленьких вопроса. Первый: как-то так складывается, что знаменитые журналисты не заканчивают журналистские факультеты и получаются из каких-то других сфер.  
С. К.: Хороший вопрос, да. И второй?
С.: И второй — по поводу партийной журналистики. Здесь это звучит как-то коряво, что ли, потому что не может журналист быть партийным. Вот, например, ваш визави, ведущий.
С. К.: Я беспартийный, если вы об этом. Елена Леонидовна, если можно, коротко попробуйте ответить.
Е. В.: Я не буду называть фамилии известных журналистов, которые заканчивали факультеты журналистики, но их много. Хотя согласна с вами — в профессию приходят не только через журфаки, но примерно 55-60% известных журналистов, телеведущих, менеджеров медиа-компаний — выпускники московского или санкт-петербургского журфака, и здесь статистика в нашу пользу, хотя действительно можно научиться журналистике в жизни, в редакции, но без образования журналистом невозможно работать. И в этом смысле мы с вами на одной площадке. Факультет журналистики даёт то же базовое системное фундаментальное образование. Понимаю, что вам показалась "партийная журналистика" корявой формулировкой, но, к сожалению, журналисты тоже могут быть тенденциозными, и тогда они называются партийными.
С. К.: Мы ещё должны вернуться к расследованиям, просто был вопрос слушателя. "Журналистика оказывает воздействие, но воздействие происходит с поверхности новости, а чуть глубже — и смысл меняется, а журналисту лень искать истину, и в погоне за дешёвыми сенсациями журналистика умирает". Это он, видимо, спрашивал как раз про расследования. "Почему журналисты стали намного меньше копать вглубь? Подают просто новости из официальных источников, и всё. Журналистика-то вырождается", — пишет слушатель.

Е. В.: Журналистика на самом деле спешит не потому, что журналист ленивый. В принципе, ленивые в журналистику не идут — это профессия, которая не предполагает лежание на боку. Это профессия, которая предполагает постоянную коммуникацию, работу с источниками, завязывание новых знакомств. Журналисты не успевают, потому что появляются роботы, пишущие новости, и современные системы передачи информации, потому что пресс-релизы вытесняют журналистов, поэтому у журналистов конкурентов гораздо больше, и это вовсе не их лень. Вырождение журналистики — вопрос условный, потому что сегодня журналистика на сломе эпох: от аналога до цифры прошло несколько лет, а журналистика уже должна менять и форматы, и подходы к тому, как освещать прежде значимые темы, и способ выбора этих тем — мир-то поменялся. Поэтому на самом деле журналистика рождается сегодня — новая журналистика, цифровая. У неё разные бывают названия. Все говорят про то, что люди хотят сейчас: читать много, но в Интернете, с картинками, с видео. Возник новый формат — лонгриды, и журналисты с удовольствием пишут эти лонгриды, сопровождая текст иллюстративными материалами. Говорят о появлении разъясняющей, объяснительной журналистики, которая не столько про новости, сколько про то, как конкретные факты встраиваются в более широкое полотно жизни. Да, конечно, журналистам сложно, и те журналисты, которые приходили в профессию 20 или 30 лет назад, с трудом адаптируются. Их часто называют даже цифровыми мигрантами — мигрируют в цифровую среду и, как многие мигранты, не очень хорошо адаптируются.
"Но мы ждём бума журналистики рождённых цифровыми детей — это молодое поколение, которое живёт с гаджетами"
Им нужно объяснять мир посредством этих новых технологий, и они будут это делать, и они очень креативны.
С. К.: Здравствуйте!
С.: Здравствуйте. Леонид Алексеевич, Санкт-Петербург. Елена Леонидовна, спасибо за хороший литературный грамотный язык. Как вы считаете, как поднять уровень русского языка, владения русским языком на телевидении, радио и так далее? Потому что невозможно слушать. Раньше можно бы было по телевидению, по радио учиться литературному языку.
С. К.: Язык-то тоже меняется. Не согласны?
С.: Лучше, когда меняется к лучшему, да?
С. К.: Принято.
Е. В.: Спасибо, Леонид Алексеевич. Кстати, моего папу звали Леонид Алексеевич — я поэтому с такой теплотой услышала не только ваше имя-отчество, но и ваш вопрос. Это то, о чём мы тоже думаем. Мы собираемся проводить конференцию "Язык телевидения и радио", уже запланировали на октябрь, хотим позвать журналистов, чтобы с ними обсуждать, какие же им нужны курсы, школы повышения квалификации, что же им нужно для того, чтобы успевать повышать уровень владения языком. Я думаю, что начинать, конечно, надо со студентов. Мы заставляем студентов читать великие произведения великой русской литературы, у нас очень большой курс литературы, но самый большой по объёму предмет на факультете журналистики МГУ — это русский язык. Мы начинаем с морфологии, продолжаем в разделах "лексика", "синтаксис", доходим до литературного редактирования любого текста, и я думаю, что нужно учить журналистов. Наверное, в этом тоже ответ — зачем нужно журналистское образование. Ведь если приходят люди без журналистского образования, трудно гарантировать, что у них был фундаментальный курс русского языка. В этом смысле, наверное, надо работать со всей журналистской общественностью. Я вас уверяю, очень многие страдают от того, что они неправильно выражаются. Наверное, мы — факультеты, педагоги — должны давать больше интересных практических курсов для них. И мы вот хотим сейчас подумать над этим.
С. К.: Какой у вас конкурс в этом году?
Е. В.: Нам трудно сказать. На сегодняшний день мы ещё принимаем документы, и документы несут и несут. У нас рекорд этого года — приняли сегодня 110 человек, 110 заявлений. Какой конкурс сложится, сказать трудно, он у нас немножко подрастает. За последние годы мы вышли на цифру 5-6 человек на место. Но ведь у нас очень большой приём. Мы принимаем на бюджетные места в этом году 194 человека, так что шансы есть у многих.
С. К.: А есть требования, допустим, минимальный балл по русскому языку такой-то — ЕГЭ?
Е. В.: Все двойки, обозначенные министерством, — они и у нас двойки. Всё, что признано Министерством образования в качестве выпускного из школы, проходного положительного балла, принимается и нами. Но для того, чтобы поступить на бюджетное место, конечно, нужно довольно высокие баллы иметь: 80 и больше, хотя трудно сказать, сколько баллов потребуется в этом году — мы от абитуриентов слышим, что не удалось хорошо сдать ЕГЭ по литературе. Во многих регионах, не только в Москве, где традиционно ЕГЭ пониже, чем в других городах России, литературу сдали хуже, чем в прошлом году. Так что вполне возможно, в этом году будет балл не очень высокий.
С. К.: А какие выводы вы сделали после скандала с творческим конкурсом в прошлом году?
Е. В.: А у нас не было никакого скандала.
С. К.: Но был в блогосфере, был в медиа, уж извините.
Е. В.: Ну, в медиа был — мне просто удивительно, почему друзья, коллеги-журналисты не пришли ко мне и не спросили: "Это правда? Были ли те абитуриенты, девочки и мальчики, которых якобы кто-то запугивал политическими вопросами?"
С. К.: Елена Леонидовна, я просто напомню, чтобы освежить память слушателей: якобы заваливали сторонников, патриотов, тех, кто за то, что Крым наш, задавали каверзные вопросы, и если человек "прокалывался" в ответах, то есть он критически не мыслил, с точки зрения экзаменаторов, то его "заваливали".
Е. В.: С точки зрения авторов этих обвинений.
С. К.: Нет. Я говорю то, в чём вас обвиняли. Грубо говоря, весь состав "Эха Москвы" пришёл в конкурсную комиссию на факультет журналистики и принимал творческий конкурс. Мы это так прочитали. И потом пошло-поехало: чему учат на журфаке, каких журналистов воспитывают и так далее.
Е. В.: Есть тоже в чём упрекнуть коллег-журналистов. Никто не разобрался — у нас на самом деле был один коллега с "Эха Москвы", но у нас также в творческой комиссии, которая принимала собеседование, были представители "Радио России", "Голоса России", ВГТРК, "Российской газеты" — получается, что они-то не могли, наверное, так спрашивать?
С. К.: Как знать?
Е. В.: Мне трудно сказать. Конечно, за всеми не уследишь, что они говорят, но ни один документ не показал вопросов, которые были в блогосфере так остро поставлены. И, конечно, вопрос в том, почему же подхвачен был этот скандал? Мы даже думаем: может быть, это наши конкуренты?
С. К.: Да?
Е. В.: Да. Вопросов не было, и мы ещё раз пересмотрели все документы, все сочинения — ни в одной работе абитуриента снижения балла по политическим мотивам не было. Но, к сожалению, если появлялись работы ребят, которые, как выяснилось после анонимной проверки, имели 100 баллов по русскому языку, а ошибки были, извините, на уровне "жи", "ши" с буквой "и" и "кАрова" — то это скорее вопрос не к факультету, а к тому, кто ставит такие стобалльные ЕГЭ. Не могу сказать, что много было таких.

С. К.: А вот творческий конкурс — это что такое? Объясните тем людям, которые не знают.
Е. В.: Творческий конкурс — это очень специальный вид испытания: творческое сочинение, которое надо написать по типу журналистского произведения и аргументировать свою позицию, используя знания истории, литературы — те знания, которые ребята получают в средней школе.
С. К.: Та самая публицистика?
Е. В.: Та самая публицистика. Та самая аргументация, та самая логичность изложений и тот самый русский язык, которые нужны современному журналисту практически в совершенстве. У нас есть ещё одно очень интересное задание — мы считаем его ноу-хау и, конечно, очень гордимся им. Мы просим ребёнка выполнить редакционное задание так, как он это понимает. Мы ставим перед ним определённую тему, а дальше мы просим рассказать, как бы он написал материал на эту тему, как бы он его озаглавил, с какими экспертами поговорил, какие источники привлёк. То есть мы смотрим на то, как понимает абитуриент журналистику как профессию.
С. К.: "Когда вы говорите: "Крым — наш", — это, видимо, ко мне — вы навязываете образ врага на самом деле", — пишет наш слушатель. Насколько обоснованный этот упрёк?
Е. В.: Не знаю. У нас, у факультета журналистики, есть филиал — кафедра журналистики в Севастополе. Наши преподаватели много лет готовят для Севастополя журналистов.
"В последние годы стоит очередь из самых лучших преподавателей журфака, которые хотят поехать в Крым читать лекции по литературе, русскому языку, по теории журналистики"
Так что Крым — наш.
С. К.: Вот и вы это произнесли. Вы сторонница ЕГЭ или скорее противница, Елена Леонидовна?
Е. В.: Наверное, нас научный подход учит диалектичности, поэтому могу сказать, что у ЕГЭ есть очевидные плюсы — это демократизирующий экзамен. Экзамен, если он проводится по тем идеальным правилам, которые заложены в его основу, позволяет очень многим ребятам из провинции получить доступ в столичные вузы.
"Но ЕГЭ — это выпускной экзамен из школы, и он, наверное, должен корректироваться, если мы говорим о приёме в вузы"
Приём в вузы тем же самым инструментом, которым проверяется знание школьной программы, наверное, не вполне достаточен, и здесь МГУ и многие вузы, имеющие право на собственные испытания, идут, по-моему, по оптимальному пути: мы проверяем знания школьных предметов именно школьным инструментом — инструментом оценки школьных знаний, но зато мы профильные знания, знания, необходимые для профессии или склонности, или способности и таланты проверяем дополнительным вступительным испытанием, для нас это творческий конкурс. Наверное, в балансе ЕГЭ и собственного экзамена вуза сейчас золотая середина.
С. К.: Нравится вам министр образования и науки Ливанов?
Е. В.: Как человек мне он очень симпатичен.
С. К.: А как профессионал?
Е. В.: Вы знаете, он был неплохим ректором, и сейчас он делает тоже много полезного. Другой вопрос, что сфера образования — одна из самых деликатных в обществе: у всех есть дети, внуки, все так или иначе связаны с образованием, и мы все помним какую-то старую советскую школу и пытаемся обвинить одного человека во всех грехах, которые, может быть, присущи даже не министерству, а некоему общему срезу.

С. К.: Очень интересен ваш взгляд изнутри — что не так с нашим образованием?
Е. В.:  С нашим образованием, мне кажется, не так то, что мы технологизируем очень многие вещи. 
"Цифровые технологии, технологии образования — всё это очень технично, а мы теряем то, ради чего мы живём"
Мы живём ради будущего России, в принципе, ради наших детей, которых мы хотим видеть самостоятельными счастливыми личностями. И в этом смысле, наверное, мы недодаём им человеческих качеств. 
С. К.: У меня неприятная новость, Елена Леонидовна — вот мы уже целый час почти говорим о том, в каком состоянии сейчас журналистика, куда будет двигаться дальше, чему учат будущих журналистов. А в министерстве профильном заявили, что журналистики как таковой в XXI веке больше не существует — это Алексей Волин, замминистра связи и массовых коммуникаций. Говорит: "Есть медиасфера, есть медиабизнес, и журналистика — это один из элементов. Нигде в вузе не научат журналистике, бросьте вы эту утопию", — говорит Алексей Волин.
Е. В.: Алексей Константинович любит такие провокативные формулировки. Но ведь он сказал, что журналистика живёт в медиасфере и в медиакоммуникациях, и мы должны признать, что это правда. В медиакоммуникациях, кроме журналистики, есть ещё и реклама, есть ещё и музыка, которую не отнесёшь к рекламе. Ведь вы сами мне напомнили, что самые популярные наши радиостанции долгое время были музыкальными. Кино, сериалы — всё это часть медиасферы, и журналистика рядом с ними иной раз теряется. Хотя она главная, сердцевинная профессия этой самой медиасреды.
С. К.: Елена Вартанова, декан факультета журналистики МГУ имени Ломоносова, доктор филологических наук — быстро пролетел этот час, но вопросы остались. Ждём вас снова в эфире. Спасибо, Елена Леонидовна.