Моя замечательная школьная учительница русского языка и литературы была небольшого роста и достаточно жесткого характера. Наверное, Железная Кнопка из «Чучела», подросшая, чуть оттаявшая, но сохранившая в целом внутреннюю сталь вместе с юношеским прозвищем, выглядела бы примерно так; даже в облике они чем-то похожи.

Я часто видел ее эмоциональной, но лишь раз — со срывающимся голосом, почти плачущей. Это было, когда она, не помню уж по какому поводу и в связи с какой темой, спросила нас на уроке: «А вы знаете песню "Огромное небо"?» — и, поняв, что нет, не знаем, запела: «Об этом, товарищ, не вспомнить нельзя…».

Уже тогда песня эта произвела на меня неизгладимое впечатление и на некоторое время заняла если не все мысли, то изрядную их территорию, но лишь чуть повзрослев, я понял, почему ее нельзя петь спокойно. Точнее, не совсем так, не «почему», иррационального здесь не меньше, чем рационального. Просто понял: спокойно русскому человеку ее петь невозможно.

2 мая 2014 года я был в черноморском санатории. Вечером мы с компанией пошли в караоке. Уже сидя за столиком, я зашел в интернет с телефона почитать новости (той весной я, как и многие русские люди, старался узнать новости чаще обычного) и узнал о случившемся в Одессе. Перед глазами все поплыло. На автомате я взял в руки папку с перечнем песен, возможных к исполнению — эдакое музыкальное меню, и нужная страница словно открылась сама собой. Я не совсем твердой походкой подошел к человеку, управлявшему процессом, сказал номер нужной композиции и, сжав микрофон, дрогнул голосом в него: «Об этом, товарищ, не вспомнить нельзя…».

Ровно через год, день в день, я оказался в том же санатории и вечером уже осознанно пришел в то же караоке, выбрал ту же строку в списке и, предваряя свое плохое пение, сказал, чьей памяти это посвящается. Мое сердце заранее сжалось от ожидания, что кто-то может проворчать: «Не порть отдых». Вы все не хуже меня знаете язвы и пороки российского общества, поэтому вряд ли будете спорить, что шанс услышать подобную фразу не проходил по разряду нулевых. Но нет. В небольшом зале, только что игривом и шумном, воцарилась полная тишина, которую разрезала лишь чья-то просьба: «Повторите, пожалуйста, свое посвящение, вдруг не все услышали».

https://www.youtube.com/watch?v=0EQNv8L49cs

6 апреля исполнилось 50 лет подвигу летчиков Группы советских войск в Германии Юрия Янова и Бориса Капустина, которые ценой своих жизней спасли мирных жителей Берлина, уведя терпящий крушение самолет в сторону озера. Нет лучше повода поговорить о значении для русского человека этого случая и песни, написанной Рождественским и Фельцманом под впечатлением от него. От «Огромного неба» наворачиваются слезы? Факт. Но какова не химическая, а метафизическая структура этих слез? Какие компоненты в них входят? Жалость? В очень малой степени и совсем не абстрактно-гуманистическом смысле. Настоящими, не на словах, а на деле гуманистами были как раз Капустин и Янов, спасшие тысячи жизней. А мы не то что жалеем их, мы, скорее, следуем завету Жуковского: «Не говори с тоской — их нет, но с благодарностию — были».

Чувство сопричастности героям? Да, причем сопричастности полумистической, как будто ты не вспоминаешь о давно погибших героях-соотечественниках, а вместе с ними здесь и сейчас в кабине принимаешь решение подальше от города смерть унести. И вот здесь мы максимально приближаемся к секрету потрясающей силы «Огромного неба». Подвиг Капустина и Янова и песня о нем — ведь это квинтэссенция русского духа и самосознания.

Я одно время полушутливо говорил, что секрет популярности песни «Зеленоглазое такси» в ее ярко выраженной русскости. «Ты отвези меня туда, где будут рады мне всегда» — но адрес таксисту герой не говорит. Как это по-нашему — пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. В каждой шутке есть доля шутки, но в словах об «Огромном небе» как гимне Русской идее шуточного нет вообще ни капли. Соборность. Уникальная гармония личного и общего, благодаря которой коллектив становится словно единым организмом, а человек, в свою очередь, является преломлением общины, нации, государства. Личное и общее не подавляют и обедняют, а взаимообогащают и взаимодополняют друг друга. Два человека — самый маленький из возможных, но поэтому самый наглядный коллектив. Огромное небо одно на двоих… вдумываясь в эти слова, начинаешь лучше понимать, почему русский народ, русская культура и бег русской мысли неотделимы от православия, а Россия — самая надежная и верная хранительница православной веры. Именно православие сохранило первозданный уникальный смысл, заключенный в Троице, западный же рациональный ум все пытался переделать его то на арианский, то на католический лад, допеределывавшись в итоге до нынешнего печального состояния.

Капитан Борис Капустин и старший лейтенант Юрий Янов. Фото: voicesevas.ru

Именно поэтому самые поразительные и недоступные человеческому пониманию подвиги — русские. Писатель и ученый-гуманитарий Федор Нестеров в начале 80-х издал замечательную книгу «Связь времен». В ту пору мерилом всех вещей был классовый, а не национально-цивилизационный подход, противоположная расстановка приоритетов промелькнула в позднесталинское время и быстро угасла. Нестеров же доказывал, что веками и тысячелетиями складывающийся национальный менталитет, как правило, сильнее промежуточных классовых раскладов. В книге есть замечательный фрагмент: автор рассказывает об одном эпизоде времен Северной войны: «В июле 1701 года шведская эскадра в составе семи боевых кораблей входит в Белое море и направляется к Архангельску, чтобы согласно королевской инструкции "сжечь город, корабли, верфи и запасы". Шведы знают, что русские считают Архангельский порт своим глубоким тылом, а потому и рассчитывают на внезапность диверсии. Операция закончилась, однако, провалом… Архангельский воевода князь Прозоровский через голландских купцов был осведомлен о готовившейся экспедиции, а потому запретил рыбакам выходить в море. Дмитрий Борисов и Иван Рябов ослушались приказа воеводы и были захвачены шведами, которые угрозами и посулами принудили их показать безопасный путь к берегу для высадки десанта. Лоцманы, как видно, действительно хорошо знали свое дело, коль скоро не только посадили на мель шведские фрегаты, но сделали это как раз напротив недавно поставленной береговой батареи. После десятичасовой перестрелки русские пушкари разбили оба корабля (другие, опасаясь мелей, держались вдалеке), шведы не взорвали их, а покинули на шлюпках. Русские "обрели" на шведских судах 13 пушек, 200 ядер, 850 досок железных, 15 пудов свинца и 5 флагов. Дмитрий Борисов был застрелен на палубе шведского флагмана, а Иван Рябов выбросился за борт и вплавь добрался до берега, после чего был засажен в острог за самовольный, вопреки указанию воеводы, выход в море». И дальше: «Героизм в его классическом понимании всегда есть исключение из правила. Герой совершает непосильные простым смертным деяния. Он возвышается над толпой, которая служит пьедесталом для его неповторимой личности. Но такая компания вряд ли подходит скромному Ивану Рябову, и на пьедестале он должен чувствовать себя не слишком удобно. Со времен Петра понятие героизма все же вошло в обиход русской мысли, но при этом оно обрусело, потеряло первоначальную исключительность. Антитеза между героем и толпой как-то незаметно стерлась, и на ее месте появилось маловразумительное для европейца словосочетание "массовый героизм", то есть что-то вроде исключения, которое одновременно является и правилом. Это всего лишь один из примеров того, как в одни и те же слова люди Запада и русские люди вкладывают весьма различное содержание».

В начале 90-х на землю нашу пришла смутная эпоха, навсегда, казалось, отменившая высокие идеалы и героизм. (Не будем разделять его на личный и массовый, как мы видим, применительно к России это разные лики одного и того же феномена.) Борис Капустин похоронен в нескольких сотнях метрах от моего дома, на Братском кладбище Ростова-на-Дону, в одной оградке со своим отцом, сердце которого не выдержало известия о гибели сына. Все 90-е и нулевые могилы героя и его отца приходили в запустение, оседая и разрушаясь. Жена Капустина, Галина Андреевна, по-прежнему жила и живет в Ростове, но сил заняться серьезным ремонтом и восстановлением у нее не было, возраст уже не тот… В 2010 году власти наконец спохватились и поставили новый хороший памятник. И как раз в это время произошел некий пока с большими оговорками и робостью фиксируемый перелом в нашем опошлившемся и разрушенном потребительством сознании. Его предвестниками были Женя Родионов еще в Первую чеченскую и псковские десантники во Вторую. Начиная с 2010-го же — Алдар Цыденжапов. Сергей Солнечников. Серик Султангабиев, дай Бог ему здоровья. И вот только что — Александр Прохоренко в Сирии.

Пришла мысль: пожалели бы хоть на секунду Капустин и Янов о совершенном, узнав, что Германия и конкретно Берлин стали в наши дни одним из центров антироссийской политики? Подумали бы о том, что 6 апреля 1966 года по берлинским улицам вполне могла прогуливаться 11-летняя девочка Ангела, приехавшая по каким-то делам с родителями или с классом из города Темплин? Нет, не пожалели и не подумали бы. Дело не в том, что правители одно, а простые немцы другое. И не в том, что даже правители при всех внешнеполитических зигзагах не забывают — во всяком случае, до последнего времени не забывали о подвиге Капустина и Янова, звали Галину Капустину с сыном на ПМЖ. Немцы здесь вообще важные, но второстепенные участники событий. Главное ведь, не какие они. Главное — какие мы. А мы… Мы будем на карте мира и в истории. До тех пор, пока у нашей отличной страны есть отличные парни, готовые отдать за нее жизнь мимолетную, земную и остаться живыми в веках.

Станислав Смагин