В 1937 году никто не писал про 37-й год
К высказанной недавно претензии, согласно которой в современной России якобы нет ни одного культурного достижения. Многие достижения мы обсудили в прошлый раз, а сегодня я хочу процитировать фрагмент из Пелевина. Вообще, каждую книгу Пелевина разбирают на цитаты, однако конкретно этот фрагмент цитируют редко. Это из «Чапаев и Пустота»:
И раз уж зашла речь о Кибальчиче. Этот террорист был повешен за свои кровавые преступления в 1881 году. В 1964–1965 годах в его честь назвали улицы в Ленинграде и Москве (к сожалению, не переименованные до сих пор).
Вряд ли вы удивитесь, узнав, что внук Кибальчича — будущий маршал Голованов — надел после революции кожанку и пошёл работать в органы, истреблять «врагов народа». Сам он тоже мог бы стать официальным врагом народа, но ему повезло: когда Голованова исключили в 1937 году из партии, он успел прибыть в Москву и убедить чистильщиков, что произошла ошибка. Во время Войны Голованов много общался со Сталиным, даже имел свободный доступ в его кабинет. После Войны Сталин своего любимца отправил в опалу.
Незадолго до смерти Голованов произнёс несколько раз: «Мать, какая страшная жизнь» (ссылка). Жена стала спрашивать: «Что ты? Что ты? Почему ты так говоришь? Почему страшная жизнь?!». Голованов пояснил: «Твоё счастье, что ты этого не понимаешь…».
– У интеллигента, – сказал он с мрачной гримасой, – особенно у российского, который только и может жить на содержании, есть одна гнусная полудетская черта. Он никогда не боится нападать на то, что подсознательно кажется ему праведным и законным. Как ребёнок, который не очень боится сделать зло своим родителям, потому что знает – дальше угла не поставят. Чужих людей он опасается больше. То же и с этим мерзким классом.
– Не вполне успеваю за вашей мыслью.
– Интеллигент, как бы он ни измывался над устоями империи, которая его породила, отлично знает, что в ней все-таки жив был нравственный закон.
– Вот как? Отчего?
– Да оттого, что если нравственный закон в ней был бы мёртв, он никогда не посмел бы топтать ее устои ногами. Я вот перечитывал недавно Достоевского, и знаете, что подумал?
У меня непроизвольно дернулась щека.
– Что? – спросил я.
– Добро по своей природе всепрощающе. Подумайте, всех этих нынешних палачей раньше ссылали в сибирские сёла, где они целыми днями охотились на зайцев и рябчиков. Нет, интеллигент не боится топтать святыни. Интеллигент боится лишь одного – касаться темы зла и его корней, потому что справедливо полагает, что здесь его могут сразу [обидеть] телеграфным столбом.
– Сильный образ.
– Со злом заигрывать приятно, – горячо продолжал Котовский, – риску никакого, а выгода очевидна. Вот откуда берется огромная армия добровольных подлецов, которые сознательно путают верх с низом и правое с левым, понимаете? Все эти расчетливые сутенеры духа, эти испитые Чернышевские, исколотые Рахметовы, растленные Перовские, накокаиненные Кибальчичи, все эти…
И раз уж зашла речь о Кибальчиче. Этот террорист был повешен за свои кровавые преступления в 1881 году. В 1964–1965 годах в его честь назвали улицы в Ленинграде и Москве (к сожалению, не переименованные до сих пор).
Вряд ли вы удивитесь, узнав, что внук Кибальчича — будущий маршал Голованов — надел после революции кожанку и пошёл работать в органы, истреблять «врагов народа». Сам он тоже мог бы стать официальным врагом народа, но ему повезло: когда Голованова исключили в 1937 году из партии, он успел прибыть в Москву и убедить чистильщиков, что произошла ошибка. Во время Войны Голованов много общался со Сталиным, даже имел свободный доступ в его кабинет. После Войны Сталин своего любимца отправил в опалу.
Незадолго до смерти Голованов произнёс несколько раз: «Мать, какая страшная жизнь» (ссылка). Жена стала спрашивать: «Что ты? Что ты? Почему ты так говоришь? Почему страшная жизнь?!». Голованов пояснил: «Твоё счастье, что ты этого не понимаешь…».