Как справиться с безнадежностью — колонка Катерины Мурашовой

Регина, ухаживая за больной матерью и пытаясь помочь дочери, погрузившейся в глубокую депрессию, оказалась в замкнутом круге безысходности. Внешне женщина сохраняет спокойствие, но внутри ее мысли заняты планированием собственного ухода из жизни. Вместе с психологом Катериной Мурашовой мать и дочь пытаются найти выход из критической ситуации.

— Знаете, как я последнее время преимущественно развлекаюсь? Обдумываю способы самоубийства. Причем придумываю и выбираю красивое, как дурацкий подросток или певица Далида. Наряд прикидываю, а иногда по картинкам в интернете подбираю озеро или высокую гору с обрывом, чтобы вид в последний момент был красивый и духоподъемный. Не поверите, но у меня даже файл с подборкой таких фотографий есть и информация о том, как туда добраться. И тут, в этом, мягко скажем, странном развлечении, получается одновременно два надежно успокаивающих меня момента. Первое — это то, что все сразу и кончится, и не надо будет уже тянуть, ждать, переживать и так далее. Второе — и вовсе инфантильное, как в книжке про Тома Сойера, — вот тогда-то они все и пожалеют, что не обращали внимания на мои страдания.

Женщина говорила все это с усмешкой, но я почему-то была уверена, что она не врет и даже не особо преувеличивает.

Парадоксально, но ничего такого отчаявшегося в ее облике не было. Передо мной сидит женщина средних лет, не молодая, но и не старая, не красавица, но и вовсе не уродлива. Она выглядит ухоженной, нормально одета и накрашена. Абсолютно не выглядит больной — и это опрокидывает первую гипотезу про тяжелое, смертельное заболевание. В общем, ничего не слишком, и, если не слышать ее слов, а просто смотреть, можно констатировать полное отсутствие демонстративности. Однако.

— Расскажите мне, что привело вас к этим вашим оригинальным мечтаниям, — стараясь попасть ей в тон, велела я.

— Охотно, — откликается женщина все с той же непонятной усмешкой. — Я для того к вам и пришла, — предупредила, — но не ждите оригинального.

— Давно не жду, поверьте, — ворчливо огрызнулась я.

— Верю, — кивнула она, уже без усмешки, и приступила к рассказу.

***

Женщину зовут Регина. Три года назад у матери Регины началось тяжелое нейродегенеративное заболевание, вероятно, разновидность болезни Альцгеймера, которое быстро прогрессировало. Но мнения специалистов до сих пор расходятся, потому что некоторые симптомы нетипичны.

Мать Регины всегда была женщиной с активной жизненной позицией, интересовалась политикой, в какой-то момент даже была депутатом местного совета. Принимала активнейшее участие в воспитании и образовании двоих детей Регины и всегда считала и говорила вслух, что главное в воспитании детей — это не набор кружков и знаний, а умение отличить добро от зла и готовность действенно встать на правильную сторону. В какие-то моменты своей жизни Регина, во всем придерживающаяся умеренности и не обладающая энергетикой и харизмой матери, понимала: ее дети больше прислушиваются к бабушке, чем к матери и отцу, и именно ее мнение по ряду вопросов считают окончательным и не подлежащим обжалованию.

Вся семья Регины жила в центре Петербурга, в большой квартире бабушки и к тому времени покойного дедушки, который был довольно крупным чиновником от оборонного производства. Места всем хватало, а когда время от времени Регина поднимала вопрос о том, что, возможно, стоит разъехаться, против были все, включая ее мужа, который на удивление хорошо ладил с активной тещей.

Когда бабушка была еще в разуме, но уже понимала, что что-то не так, она показала Регине счет, на котором было довольно много денег, и сказала: вот, смотри, я специально накопила. Пообещай, что не сдашь меня в богадельню, дашь дома умереть, а надо будет — наймешь сиделку ухаживать за мной.

Регина, разумеется, пообещала.

И сейчас это обещание выходило ей боком. Мать временами бывала агрессивна. Нанятые сиделки долго не выдерживали и часто менялись. К физической агрессии (сейчас, впрочем, мать очень ослабела и ничего такого уже давно не происходило) добавлялись высказывания матери — грубо расистские, политического характера и прочие разоблачения семьи, друзей, близких и дальних родственников. Удивительно, но даже в таком состоянии старушка сохранила громкий голос, прекрасную дикцию и способность четко формулировать то, что она хотела сказать. В результате всего этого Регина почти не могла работать и часто находилась дома.

Муж, когда понял, что происходит, быстро переоборудовал старую семейную дачу под круглогодичное проживание и уехал туда (он программист и работает преимущественно онлайн), забрав с собой собаку и кота для компании. Аргументировал он это тем, что должен деньги на всех зарабатывать, а для этого ему нужна спокойная обстановка, а еще добавил, что разгрузил Регину — теперь не надо с собакой гулять и коту наполнитель в лотке менять. А если потребуется физическая сила, то есть взрослый сын и бабушке он много чего должен, если как следует рассудить.

Сыну Регины 22 года. Он уже подрабатывает. В следующем году заканчивает Политех. Дома бывает редко, часто ночует у своей девушки или у друзей, на выходные вместе с той же девушкой и друзьями ездит куда-нибудь, в том числе к папе на дачу, на шашлыки, а вернувшись поздно ночью домой, старается пройти тихо по стенке в кухню к холодильнику, чтобы никого не разбудить.

Дочери Регины, Марине, пятнадцать лет, и недавно психиатр прописал ей довольно тяжелые антидепрессанты, потому что предыдущая терапия не дала никаких результатов. Уже почти два с половиной года девочка преимущественно лежит в своей комнате с закрытыми шторами, смотрит что-то в телефоне, на все попытки коммуникации со стороны близких неизменно говорит: отстаньте от меня, пожалуйста. В прошлом году еще как-то пыталась ходить в школу, а в этом — уже никак, перевели на домашнее обучение, но она фактически не учится.

Недавний новый психиатр, которому Регина рассказала о состоянии и неопределенном диагнозе бабушки, а также о том, что младшая сестра бабушки покончила жизнь самоубийством в 24 года, сказал: «Чего же вы хотите, если в семье есть психиатрия, то никогда не знаешь, где и когда выстрелит».

— У них с бабушкой комнаты напротив, — сообщила мне Регина. – Я когда в коридоре между ними стою, руки раскину, в стены упрусь и думаю так: вот тут у меня мама лежит — это мое прошлое. А вот здесь лежит дочь — это, значит, мое будущее. И так мне, знаете, своеобразно делается… Раньше хоть собака меня утешала, уткнется мордой и стоит, сколько мне надо, а я ее чешу, но теперь и этого нет.

— Верните себе собаку.

— Да нет, я же понимаю, что ей на свежем воздухе намного лучше, и она там ощущает себя при деле — участок и дом охраняет, а не на диване лежит и толстеет.

— Нарушения у мамы и дочки начались почти одновременно. Мать выдала вам деньги на уход и попросилась умереть дома. А что говорила дочь?

— Да я теперь уже и не помню. Ей тогда все сплошь было не так. Я списывала на подростковый кризис, что там подростки умного скажут…

— Вспоминайте, это важно.

Регина честно пыталась, даже помассировала обеими руками голову, видимо, полагая, что это может помочь.

— Она говорила, что все плохо и все врут, — наконец вспомнила Регина. — Что никому нельзя верить и что весь мир — один сплошной обман. Но ведь они все так говорят?

— Нет, не все, — возразила я. — А Марина говорила, кто конкретно эти «все», которые врут?

— Нет, этого не помню, — Регина с сожалением покачала головой.

— Мне нужно, чтобы вы любым способом привели Марину сюда, — сказала я.

— Вы думаете, есть какая-то надежда? — буквально подпрыгнула Регина, и я вдруг в первый раз за все время нашего разговора осознала, насколько у нее самой никакой надежды нет. И что она с этим уже смирилась. И вспомнила про подборку красивых утесов, с которых кидаться…

Меня слегка замутило — ведь, скорее всего, надежда, которую я ей сейчас брошу, как собаке бросают кость, ложная, но тем не менее я все-таки решила попытаться.

— Когда в одной квартире два человека сходят с ума практически одновременно, между этими случаями должна быть какая-то связь, — твердо сказала я. — Попробуем ее найти.

***

Марина принимала тяжелые антидепрессанты и поэтому была заторможена. Лицо девушки закрывали не очень чистые волосы, а сама она смотрела в пол на свои старые кроссовки. Я подумала, что ей давно не покупали новую обувь, ведь она никуда не ходит.

Разговор не клеился. Я пыталась быть доброй и понимающей (у меня это не очень хорошо выходит). В конце концов Марина сказала: 

— Отстаньте от меня, я больна!

Тут я разозлилась и сказала уже совершенно безразлично, без попыток добавить теплоты:

— Скорее всего, нет. В том-то и дело.

— Вы что, думаете, я притворяюсь?! — в ответ Марина тоже разозлилась, и выделившийся адреналин явно чуть разогнал мозговой фармацевтический туман. — Да я же действительно иногда встать не могу! И заставить себя! И учебник прочесть! И мысли всякие!

— Давай про мысли, — деловито предложила я. — Попробуем разобраться.

— Не могу, — в голосе Марины прозвучало отчаяние. — У меня все прерывается на середине. И язык почти не ворочается.

— Ок, — согласилась я. — Тогда сделаем так: я предлагаю, а ты либо берешь, либо говоришь: нет, это не то. Так пойдет?

Марина кивнула.

Через некоторое время наших упражнений я смогла сформулировать гипотезу почти целиком:

Бабушка изначально была для взрослеющей Марины понятным и отчетливым образцом. Она всегда знала и четко формулировала, как и к чему надо относиться, к чему стремиться, как поступать. Она учила только хорошему, доброму и полезному. И вот. Дело не в том, что бабушка заболела психическим заболеванием, а Марина от этого жутко расстроилась и получила психологическую травму, с которой не смогла справиться. Дело в том, что к моменту своей болезни бабушка уже передала Марине свое сильное, четкое, алгоритмическое мышление. И подросток Марина, наблюдая происходящее с бабушкой, не столько чувствовала, сколько думала и анализировала. И результат этого подросткового анализа получился следующим: все то хорошее и правильное, что бабушка выдавала «на гора», было лишь привычным враньем и искусным притворством. И вот, болезнь обнажила ее истинное нутро, лишила бабушку возможности скрывать, что она «на самом деле»  чувствует и думает об окружающем ее мире. И очень вероятно, продолжала рассуждать тринадцатилетняя Марина, что так устроены вообще все люди. Снаружи все «гладенько и сладенько», а внутри каждого вот такое. Кругом — ложь и обман. На самом деле все об этом и раньше упоминали: «в телевизоре все врут», «реклама — это надувательство», — просто она об этом специально не думала. А если учесть, что бабушка была для нее еще из самых лучших и самых умных людей в мире, то нужен ли тогда Марине мир таким, каким он оказался? Нет, такой мир не нужен… Отстаньте все, пожалуйста!

— Угу, — удовлетворенно ухнула я. — Нашли! Теперь надо это растворить в подходящем растворителе.

— И что же здесь не так?! – Марина с вызовом вскинула голову. Адреналин продолжал работать, глаза были почти ясные. — Все ведь так и есть! Я даже бабушкиной болезни, если хотите, за это благодарна!

— Послушай, Марина — я вдруг почувствовала себя очень усталой, зажмурилась и снова открыла глаза. — Да, да, да, в тринадцать лет ты открыла страшный секрет, молодец! Этот секрет заключается в том, что у нас для нашей человечности нет прочного фундамента. В глубине каждого из нас есть выгребная яма всяких полупереваренных звериных инстинктов и прочих получеловеческих влечений. И туда же еще с победным бульканьем сливается вся та грязь, которую мы в своей длинной или не очень жизни встречаем. И вот всю свою жизнь, с помощью ближних и дальних, мы строим над этой довольно вонючей ямой свою собственную, личную человечность — человекообразные мостки, потом подклет, потом жилой дом, а после некоторым избранным удается даже выстроить на этом же материале высоченный храм в стиле пламенеющей готики. Но эта яма, пока мы живы, никуда не исчезает. И то, как каждый из нас старается построить над ней человеческое свое — «это, конечно, не подвиг, но что-то героическое в этом, безусловно, есть». А теперь хорошенько подумай и оцени зазор между бабушкой сейчас и той бабушкой, которая тебя растила. Оцени, какую штуку и из чего она своими личными усилиями за свою долгую жизнь построила. И еще Регине что-то передала и даже тебе и твоему брату…

Марина долго молчала. А потом сказала: я, пожалуй, пойду. Помедлила и добавила: спасибо.

Я не стала ее удерживать. Понимала: у него сейчас мозг работает туго. Ей нужно время.

Через неделю она пришла еще раз. Выглядела чуть получше. Спросила:

— Значит, в бабушке все вот это всегда было, но она с ним сражалась?

— Да, и побеждала его. И продолжала строить. Пока ее саму не победила болезнь.

— Но иногда и у здоровых побеждает вот это?

— Да, это так. Но большинство потом заделывает прорехи и строит здание дальше.

— И у меня так? И у моих друзей и подруг?

— Разумеется. У вас же еще тоненькие совсем мостки.

— И надо просто строить и заделывать дыры?

— Да.

— Ну что ж, — Марина пожала плечами. — Тогда я пошла заделывать. У меня, знаете ли, там что-то за последнее время много дырок образовалось.