«Счастье - это когда можешь в семь утра прыгнуть с обрыва в речку...»

21 октября отметит юбилей один из самых известных отечественных режиссеров, обладатель американского «Оскара», венецианского «Золотого льва» и множества других наград Никита Михалков. Наверное, никто больше в мире искусства не вызывает таких разноречивых откликов. Одни восторгаются, другие ругают напропалую. А вот чего точно лишен Никита Сергеевич на всем своем творческом пути, так это равнодушия.

Начинал Никита Михалков свой путь как актер, затем добился успеха на режиссерском поприще, а в последние годы взялся за перо, выпустив две книги подряд — «Публичное одиночество» и «Территория моей любви»...

— Нужно обладать очень большой смелостью, чтобы назвать себя писателем в стране Чехова, Бунина, Толстого. У меня такой смелости нет. Тем более что происхожу из писательской семьи. Как-то, желая сделать приятное, мне предложили стать членом-корреспондентом Академии художеств. Я ответил: «Если бы я согласился и об этом узнали мои прадед и дед, Суриков и Кончаловский, думаю, они бы со мной круто поговорили». Так и здесь...

Нынешняя книга вызревала в течение многих лет, в ней — о моей сущности, о том, кого и что я люблю. Она искренняя, хотя я считал необходимым сохранить определенную дистанцию с читателем. Если кого-то интересует тот уровень откровенности, пример которого дают телепередачи «Русские сенсации» или «Ты не поверишь», где вываливаются на общее обозрение абсолютно личные отношения и семейные скандалы, то этому читателю точно не сюда. А что касается другой книги, вышедшей год назад, то в ней мои товарищи сделали подборку интервью со мною за 40 лет. Представляете, открываю книгу на произвольной странице и нахожу интервью, допустим, «Красноярскому рабочему» за 1966 год. Но ни от одного слова в ней не отказываюсь. Это не значит, что я всегда был прав. Но мне не нужно опускать глаза долу и говорить: знаете, такое было время, такие правила игры... Вот так же и в кино я отвечаю за каждую свою картину. Вне зависимости от того, нравится она кому-то или нет.

— 70 — солидная цифра. Вы с ней уже свыклись?

— Не чувствую себя человеком моего возраста, не обременен ощущением «вот поживите с мое». К юбилеям, наградам и достижениям отношусь легко. Когда пересматриваю свои картины, чаще испытываю недовольство и желание исправить недочеты, нежели восторг. Важно оставаться свободным, а не превращаться в продолжение мраморного пьедестала.

— Что для вас счастье и что вы любите особенно?

— Люблю охоту и все, что с ней связано. С детства люблю подготовку к Новому году. Маленьким, помню, мечтал посмотреть, что происходит в эту самую таинственную ночь. К нам приходили гости, и какие — Рина Зеленая, Сергей Герасимов, Тамара Макарова... Я в кровать брал елочные иголки и колол себя, чтобы не уснуть. Но все равно под шумные разговоры засыпал. А утром, когда просыпался, над столом с недоеденным тортом и недопитым вином еще витало облако папиросного дыма. Пользуясь случаем, я пробовал все подряд, включая и спиртные напитки. И снова засыпал. Днем родители меня будили, а я никак не просыпался. Они вздыхали: «Никита заболел». А Никита просто готовился ко взрослой жизни... А на первый ваш вопрос за меня прекрасно ответил Шукшин: «Счастье — это когда смел и прав». А еще счастье — это когда можешь летом в семь утра прыгнуть с обрыва в речку. Значит, ты здоров и вокруг нет войны или разрухи.

— Над всем вами сказанным парит дух индивидуализма.

— Тут каждый волен решать, что для него важнее всего на свете. Я живу одной жизнью с нашей страной, которую очень люблю и за которую переживаю. Когда мне важно высказать свою точку зрения на ту или иную проблему, я это делаю, ни на кого не оглядываясь. Находиться в положении человека, который все время «два пишет — три в уме», я бы не хотел. Я не политик, не лезу в Думу или в сенаторы. Занимаюсь своим делом, но порой хочу, чтобы меня услышали, поскольку считаю это важным не только для себя.

— Как реагируете на критику?

— Научился спокойствию — кажется, я чемпион в этом отношении. Никогда не думаю том, что напишет критика о моей работе. Снимаю не для критиков, а для людей. Моя мама говорила: «Бери всегда чуть меньше, чем, как тебе кажется, ты заслуживаешь, и тогда ты получишь потом больше. А если что-то просто так катится тебе в руки, подумай, сколько из десяти человек от этого бы не отказались — если больше пяти, откажись». Это очень важные и выстраданные истины, сопровождающие меня всю жизнь.

— Режиссура — что она для вас?

— Это, пожалуй, диагноз. Невозможно быть режиссером с 9 до 18.00, пока идет смена. Режиссер думает образами, видит окружающее через свою профессию. А профессия это жестокая, она стремится забрать тебя всего без остатка. Гуляю с домашними, вижу красивый закат — и начинаю думать, где и как мог бы использовать этот кадр. И так практически с каждым мгновением моей жизни.

— А есть ли в этом что-то из области профессиональных секретов? Ведь смотреть — это еще не видеть.

— Набоков гениально сказал, что настоящая литература — это не то, что читаешь, а то, что видишь. Сергей Аполлинариевич Герасимов, которого я считаю одним из своих учителей, говорил, что классическая литература — это мать кинематографа. Именно отсюда серьезное кино берет точку отсчета, взгляд на характер и взаимоотношения героев. Сейчас об этом думают редко, снимают кино в ритме клипа, воздействуя на зрителя через резкий монтаж и экшен. Мне это не близко. А еще одна из главных задач режиссера — создать на съемочной площадке атмосферу любви. Тогда все получится. Искусство для меня основано только на любви. Даже если смотрю какую-то жестокую картину, то сначала хочу знать, кого этот человек любит, чтобы понять, кого он не должен любить.

— Это правда, что бунинский рассказ «Солнечный удар» вы переписывали от руки снова и снова, прежде чем поставить по нему фильм?

— Отвечу точно: 11 раз. Мне хотелось прикоснуться к загадке Бунина через физическое ощущение букв и слов. Ясно, что он никогда не смог бы написать такое, если бы сам этого не пережил, но как его личный опыт превратился в гениальное произведение? Что он чувствовал, выводя рукой сто лет назад эти самые знаки? На четвертый раз я уже помнил текст наизусть, но все равно бунинская проза продолжала завораживать. Как из слов удалось создать такую воздушную материю? Из чего складывается эта неосязаемая чувственность? Загадочная, метафизическая история. Там будто бы ничего существенного не происходит. Но мир в душе героев переворачивается, и вся их жизнь меняет направление.

— Деление на белых и красных — это тоже оттуда, из «Солнечного удара»?

— Закончив снимать, я понял: ужас в том, что гражданская война их всех между собой соединяет. У замечательного поэта, как его называют, донского Есенина — Николая Туроверова в стихотворении «Мой враг под кличкою товарищ» есть такие строки: «Тогда с тобой мы что-то проглядели, / Смотри, чтоб нам опять не проглядеть. / Не для того ль мы оба уцелели, / Чтоб вместе за Отчизну умереть?». Это потрясающая мысль, которую сначала проглядели белые, а потом и красные. И я очень боюсь, как бы этой ошибки мы не совершили снова. Сегодня для меня нет этого разделения на красных и белых, поскольку существует мощнейшая агрессивная атлантическая диктатура, ведущая глобальную войну с православным миром. И кто бы ты ни был, если ты говоришь по-русски, ты обязан этот русский мир защищать.

— Никита Сергеевич, как вы относитесь к обилию ремейков знаменитых картин?

— Не видел ни одного ремейка, который бы дотянулся до уровня оригинала. Представьте, у вас дома удался праздник, и вот вы через несколько лет говорите: зовем тех же гостей, рассадим их за столом в том же порядке, поставим ту же еду... И что, праздник получится? Да нет, одна маета. Кино должно совпасть со временем. Когда вышла «Кавказская пленница», все в этом фильме было узнаваемо, смело и актуально. А ремейк 2014 года ничего такого в себе уже не нес. Фильм «Я шагаю по Москве» вышел именно тогда, когда он должен был выйти, а сколько бы ни было потом попыток создать что-то подобное, ничего не получалось — другое время, другая атмосфера. Когда мы берем персонажей из фильмов прошлых десятилетий и переносим в наше время, они в нем не живут.

— Вы в свое время вдохновили Людмилу Гурченко на книгу «Мое взрослое детство», написали предисловие к ее книге «Аплодисменты». Говорят, первая книга родилась во время съемок «Пяти вечеров».

— Людмила Марковна — явление. Актриса, в чьей жизни все было подчинено профессии. Если бы Елене Соловей предложили хорошую роль, но у нее, не дай бог, заболел ребенок, то она, скорее всего, от роли бы отказалась. Люся Гурченко не отказалась бы никогда — она была своей профессией одержима. Так получилось, что после длительной аскезы Люси в отношениях с кино я пригласил ее на съемки «Обломова». Сложность заключалась в том, что первая серия снималась летом, вторая зимой. Между ними интервал в три месяца. Держать группу без зарплаты так долго невозможно, а просто так платить деньги не за что, поэтому нужно было за эти три месяца снять с той же группой другую картину. Так и появились «Пять вечеров». Обломовку мы снимали в одной украинской деревне, и однажды вечером Люся принесла тетрадку со страничками, убористо исписанными шариковой ручкой, и начала мне читать. Я был поражен и даже испугался: если скажу ей, что это гениально, она бросит сниматься и уйдет в писательство. Поэтому сдержанно сказал: очень интересно, продолжай писать, но после съемок. И она продолжила. Каждый раз, когда мы вслед за тем встречались на Новый год, она читала свои новые записи, и всегда вызывала всеобщий восторг. Мне было бы приятно сейчас сказать, что я ее вдохновил на эти книги, но это не так. Скорее даже наоборот: я вдохновлялся ею, тем, что она писала, как она это читала и какое наслаждение сама при этом получала.

— За свою жизнь вы дали множество интервью. Какой вопрос запомнился особенно?

— В ранней молодости я выступал в сельском клубе с одной из своих первых картин. В ту пору очень хотелось ощутить себя важным и знаменитым. И вот я что-то рассказываю о фильме, о кино, а в зале тепло, публика разомлела. Обращаюсь: «Есть ли вопросы?» Из первого ряда встает мальчишка в ватнике и валенках и спрашивает: «Дяденька, а кино-то будет?» Тот вопрос поставил меня на место, причем навсегда.