ru24.pro
Новости по-русски
Октябрь
2015

В Институте философии РАН назвали политику США искоренением демократии

А. КОЗЫРЕВ: Наша передача выходит в третье воскресенье недели в 18 часов. Сегодня у нас в гостях замечательный российский философ, патриарх нашего философского сообщества, президент Российского философского общества, почётный директор Института философии РАН, Вячеслав Семёнович Стёпин. Добрый вечер! В. СТЁПИН: Добрый вечер! А. КОЗЫРЕВ: Вы известны прежде всего как первый в России специалист по философии науки, человек, который в своё время в Минске создал школу философии науки и подготовил очень много талантливых специалистов. Сегодня у нас тоже философия науки – предмет, который сдают все аспиранты как кандидатский минимум, и Вы являетесь автором программы по этому предмету. В. СТЁПИН: Да. Она называется историей философии науки. Основной учебник я написал в своё время по заказу Министерства высшего образования. А. КОЗЫРЕВ: Хотелось бы сегодня с Вами о судьбах науки поговорить у нас в стране. Философ – тоже учёный? В. СТЁПИН: У философии есть такая компонента, которая позволяет ей именоваться наукой. С точки зрения возникновения наук, она вместе с математикой возникла примерно в одно время именно как наука, и потом благодаря философии, во многом опираясь на её идеи, развивалось естествознание, возникли технические, гуманитарно-социальные науки. А. КОЗЫРЕВ: Сегодня философия фактически раздала весь свой багаж частным наукам, последняя, наверное, психология, социология, политология. А сама философия за собой что оставила? В. СТЁПИН: Было время, когда она претендовала на некую натурфилософскую картину мира, что она её создавала и потом требовала от наук или предъявляла им эту картину, чтобы науки её развивали, подтверждали. Но потом получилось так, что многие вещи, которые выступали как философские гипотезы, перешли к науке, а философия продолжила свою работу. Важно, для чего она нужна и что она даёт науке. Она часто, осмысливая фундаментальные ценности и глубинные основания человеческой культуры, обладает достаточно мощным прогностическим аппаратом, она может предсказывать изменение наших представлений о причинности, о пространстве и времени. Обсуждая проблемы, что есть человек, свобода, красота, истина, те глубинные жизненные смыслы, которые в обыденной жизни люди не осознают, но по этим смыслам они живут. Они знают каждую эпоху: что такое хорошо, что такое плохо. А когда не знают, начинаются большие расколы, возникают разрывы поколений. А. КОЗЫРЕВ: Юрий Михайлович Лотман говорил, что философия – трансцендентальный фонд культуры. Вы согласны с этим определением? В. СТЁПИН: Эти определения не чёткие, более точна в этом отношении нынешняя формула, что философия – это самосознание культуры. Есть ещё одно уточнение, которое давал Мамардашвили: философия есть рефлексия, то есть, осмысление, осознание глубинных оснований культуры. Но и это можно уточнить, уточнив, что такое глубинные основания культуры. Я пытаюсь сейчас рассказать это. В каждую эпоху есть особые трактовки фундаментальных жизненных смыслов: что такое природа, как к ней относиться, что есть человек, человеческая деятельность, власть, сила, личность. Эти трактовки задают идеалы, к которым человек должен стремиться. Если человек живёт в культуре, если культура стабильна, транслируется из поколения в поколение десятилетия, а иногда и тысячелетия, как это было в древних цивилизациях, то никаких проблем нет, человек усваивает это как гены социальной жизни и живёт по ним. Это программа его жизнедеятельности. А. КОЗЫРЕВ: Сегодня всё так быстро меняется. В. СТЁПИН: Когда быстро меняется, тогда возникают проблемы. Как жить? Когда происходит раскол, тогда приходит обычный житель греческого полиса к мудрецу Сократу и говорит: «Сократ, научи жить добродетельно». Сократ отвечает: «А ты понимаешь, что такое добродетель?». «Вроде понимаю, а вроде нет». И начинается длинный разговор о том, что есть добродетель. В процессе разговора критически осмысливаются некоторые вещи, которые здравому смыслу эпохи кажутся сами собой разумеющимися. И делается это не для того, чтобы продолжать жить в этой культуре. А. КОЗЫРЕВ: Идеал Сократа, наверное, не очень похож на идеал современных философов, это философия на площади, которая не различает академическую, популярную, университетскую. В. СТЁПИН: В данном случае мне это безразлично, мне нужна функция философского знания в социальной жизни и культуре. А как это делается, на площади, в университете, в подвале, на радио – без разницы. Основное – для чего всё это нужно? А нужно это для того, чтобы сконструировать такие новые смыслы, которые позволят решить противоречия нынешней эпохи и которые могут сработать в будущем. Когда они сработают, философ не знает. Он их предоставляет культуре, они попадают в поток культурной трансляции, живут, а философ работает над своими сюжетами, решает свои проблемы. Но как эффект решения этих проблем возникают некие результаты. Получается так, что философия не просто проясняет ценности, по которым мы сейчас живём, это тоже важно, но важнее, что она конструирует новые смыслы и ценности, по которым могут жить люди будущих этапов человеческого развития. Философия похожа чем-то на математику. Лейбниц определял её как науку о возможных мирах. Так вот, философия – тоже наука о возможных мирах человеческой жизнедеятельности, не только той, которой я сейчас живу, но которая возможна в будущем. А. КОЗЫРЕВ: Эти миры могут быть совершенно нечеловеческие. Например, мир, в котором живут роботы. Уэльбек представляет мир, который параллельно населён людьми настоящими и искусственными, которые клонированы В пробирке, питаются таблетками. Он может съесть таблетку и полгода существовать. Такие возможные миры может создавать философия? В. СТЁПИН: Эти миры создаёт научная фантастика. А философия ставит вопрос: если это возможно в процессе развития человеческой техногенной культуры, технологической деятельности людей, науки, что будет с человеком? Останется ли он, каково предназначение человека? Можно ли говорить, что мы предназначены для того, чтобы стать некой питательной почвой для будущих роботов или нет? А. КОЗЫРЕВ: Или для золотого миллиарда? Надо выделить людей и не очень людей. В. СТЁПИН: Это другой вопрос, и их философия обсуждает. Хочу привести пример, как чисто философские обсуждения срабатывают в практике. В своё время, когда творцы американской конституции начали её создавать, они заложили туда разделение властей и идею прав человека, Билль о правах. Теперь возникает вопрос: когда мы говорим о том, что это очень хорошая демократия, основы демократической жизни, мы спрашиваем, откуда это взялось. Часто люди говорят: да вот же, в американской конституции это есть. А откуда творцы американской конституции взяли эту идею? Оказывается, у Джона Локка, английского философа, который эти идеи развил за 100 лет до американской конституции. Они 100 лет лежали, а потом вдруг оказались жизненно важными. Это идея Локка, Гоббса, которые развивались в философии задолго до того, как стали правовой основой жизни. А. КОЗЫРЕВ: Недавно закончился VII российской философский конгресс в Уфе, большое событие, где собрались многие делегации из-за границы. Очень интересный пример с конституцией – а в науке такое бывает? Что-то учёный сделал, его никто не прочитал, не услышал, его статьи, книги легли мёртвым грузом на полки библиотек – прошло 100 лет, и это оказалось страшно актуальным, некому получать гонорар, некому поднимать индекс Хирша, но открытие совершено, имя этого учёного у всех на устах. Бывает ли запоздалое признание? В. СТЁПИН: Бывает, это для фундаментальных наук характерно. Прежде чем отвечать на этот вопрос, я доведу до ещё одного аспекта мысль о том, что философия может создавать некоторые идеи, которые понадобятся для будущего и приобретают там практический смысл. Это относится не только к политической философии, к роли философии в политике, а к самым разным сферам жизни, в том числе к науке. Наука из философии брала очень много идей. Если бы этих идей не было, даже трудно иногда понять, как бы развивалась наука. Ещё в античную эпоху, когда философия уже конституировалась как самостоятельная область знания, был поставлен вопрос чисто философский: как часть соотносится с целым, как целое делится на части? Было три ответа, причём не только касающихся и связывающих философию с обычным здравым смыслом своей эпохи, но и совершенно необычные. Первый ответ: целое может делиться на части до предела. Так обосновывали решение этой проблемы Демокрит, Эпикур, и так было введено в науку представление об атоме как последнем неделимом кирпичике мироздания. А. КОЗЫРЕВ: По-латински – индивид. В. СТЁПИН: Совершенно верно. Идея атомистики, атомов как основы мира, вошла в культуру, потом много раз в естествознании воспроизводилась, повторялась, пока, наконец, не возникли условия, где были экспериментальные, теоретически обоснованные идеи атомистического строения вещества. Между идеями, которые можно рассматривать как предсказания философии и их реализацией, прошло много столетий. Но в конечном итоге это реализовалось и оказалось очень продуктивной идеей. Но были и другие подходы. Анаксагор говорил, что мир делим бесконечно, что нет предела делимости. А. КОЗЫРЕВ: Ленин эту же позицию разделял, говорил, что электрон неисчерпаем, как и атом. В. СТЁПИН: Уже стали возникать и такие идеи. Была ещё третья идея, вообще сумасшедшая, о том, что мир един и неделим. Это Протагор, Зенон. Тогда возникло контрвозражение. Если целое, неделимое, в нём нет частей, тогда движение невозможно, ибо происходит движение одной части относительно другой внутри мира. А если мир как единое целое и не делится на части, движение невозможно. Зенон говорит: «Правильно, движение невозможно, чувствую, нас обманывают, когда мы видим, что перемещаются люди, бежит быстроногий Ахиллес, люди переходят мост, разум подсказывает нам, что этого быть не может». В самом деле, если вы рассмотрите стрелу, которая летит, то в каждый момент времени стрела в каждой точке покоится, а из суммы покоев никогда не получится движение, значит, летящая стрела покоится. Нельзя перейти мост – это дихотомия, знаменитое поле Зенона. Для того чтобы перейти мост, надо пройти половину, потом половину половины – и так без конца. Вы никогда не перейдёте мост, разум подсказывает вам, что это невозможно. Казалось бы, какая-то чепуха. Но проходит столетие, и снова возникают эти проблемы. Когда создавалась Ньютоном классическая механика, там возникло понятие скорости в точке, мгновенной скорости. Сразу возник заново парадокс о летящей стреле, которая покоится. Скорость – это путь по времени, точка – это путь нулевой. А ноль, делённый на любое число, будет ноль. Значит, в точке не может быть движущегося тела со скоростью, значит, мгновенная скорость невозможна. Возникает парадокс. Задачу решили за счёт того, что развили теорию пределов и создали дифференциальное интегральное исчисление, которое дало понятию мгновенной скорости совсем другой смысл. Так идея проблемы покоящейся стрелы дала толчок совершенно новому направлению в науке. А. КОЗЫРЕВ: Ещё Пушкин говорил: «Гений, парадоксов друг». Правда, под гением он имел в виду разум, разум – друг парадокса. Если нет парадоксов, нет движения разума. В. СТЁПИН: Правильно. Доведу до конца пример про мост. Почему Зенон считал, что половина равна целому, что если вы пройдёте половину, потом половину половины, то всегда останется бесконечное число точек, которое вам надо проходить. Что такое отрезок? Бесконечное число точек, половина отрезка – тоже бесконечное число. Половина половины – опять бесконечное число. Так как вы можете сравнивать бесконечность? Тогда часть равна целому, половина части равна опять целому. Эта проблема в математике возникла в конце XIX – начале XX века, когда обнаружили парадоксы теории множеств, когда развивали понятие бесконечных множеств. Решение его нашли, это была идея Рассела, идея теории и типов, развили особую область математики в теории множеств, логику, которая бы способствовал решению этих проблем. Вновь через две тысячи лет была эта проблема осмыслена заново и найдено её решение. А. КОЗЫРЕВ: Вы вспомнили Анаксагора, у него было учение о корнях вещей, каждое в каждом, всё во всём. Генетика современная тоже учит нас тому, что есть геном, есть мельчайшие структуры в человеке, которые задают определённую парадигму развития. В. СТЁПИН: Идея о том, что в каждой мельчайшей части всё целое, находит подтверждение в медицине. Стволовые клетки – там полный набор генетических кодов целостного организма. Но в зависимости от того, куда попадает эта клетка, часть программ она включает, а часть блокируется клеточным окружением, и клетка может стать любым органом. Делали опыт: брали из туловища головастика клетку, которая могла бы развиться в кишечник лягушки, и вставляли в головную часть, она становилась глазом, брали зародыш лягушки, который только намечается. А. КОЗЫРЕВ: На Вас как на учёного, много ссылаются естественники, представители положительных наук. Откуда у Вас такая блестящая образованность в сфере естественнонаучного знания, сейчас это несвойственно философам? В. СТЁПИН: Я поступил на философский факультет в Белорусский государственный университет в Минске. Я рано кончил школу, так получилось, что мы до войны жили в Москве, эвакуировали нас в октябре, когда немцы уже подходили к Москве, сначала в Башкирию. В Стерлитамаке я сейчас побывал. А. КОЗЫРЕВ: Получили почётного профессора Башкирского университета. В. СТЁПИН: Как я пошутил, мне надо специальный шкаф для мантии, это уже восьмая мантия почётного доктора у меня. Чтобы я не болтался, мама меня в школу в шесть лет определила, и в неполные 17 лет её закончил. А все заканчивали тогда в 18. Поступил в университет, закончил с медалью, тогда можно было без всяких экзаменов поступать. Меня зачислили в университет. Я хотел сначала на химфак идти, причём в Московский университет, но мама считала меня ещё маленьким юношей. А. КОЗЫРЕВ: Пришло время нам поговорить о том, что же сегодня представляет собой учёный. Вы прожили в науке достаточно долгую, интересную судьбу, продолжаете её проживать, реализовывать, у Вас много публикаций, хорошие показатели во всех индексах наукометрии, но как Вы считаете, чем сегодня измеряется научный, общественный статус учёного? Можно ли довериться этим мировым индексам, рейтингам, или есть другие показатели, которые могут квалифицировать, характеризовать достоинства и успешность учёного, молодого, в частности? В. СТЁПИН: Я так устроен, что если не ответил на какой-то вопрос, у меня будет как гвоздь сидеть, я всё равно расскажу. Мы говорили о том, откуда у философа может появиться естественнонаучная эрудиция – только из занятий, связанных с изучением естественных наук или конкретных областей научного знания. Он может это сделать самостоятельно. Когда я поступил в Белорусский университет на философский факультет, отец пришёл из армии, его послали на работу в Белоруссию, уже на первом курсе я понял, что что-то ещё надо знать, кроме философии. Я понял, что хочу заниматься философией науки, значит, надо знать какую-то науку, и параллельно стал изучать физику на физфаке, тогда это разрешалось. А. КОЗЫРЕВ: Вы закончили ещё и физический факультет? В. СТЁПИН: Я его не закончил до конца, диплом не писал, меня сразу взяли в аспирантуру, и стал писать кандидатскую диссертацию. Но я изучал, ходил на лекции, всё, что положено, делал на физфаке до пятого курса. А. КОЗЫРЕВ: Сейчас такое редко, стараются юридическое, экономическое образование получить, потому что считают, что философское – не очень прагматическое, не очень связано с жизнью. А Вы физику стали изучать. В. СТЁПИН: В то время, когда я учился, физики были в почёте. А. КОЗЫРЕВ: Давайте подключим слушателей. Здравствуйте. СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте, меня зовут Илья. Вы как физик не знаете, производились ли в последнее время исследования об изучении свойств электромагнитного поля, такие, как изменение угла между вектором электрического магнитного поля и связь между гравитационным и электромагнитным полем? А. КОЗЫРЕВ: Очень частный вопрос. В. СТЁПИН: Сейчас я не могу досконально Вам сказать, какие исследования проводились. Но проблемы изучения теории гравитации, электромагнетизма, особенно на уровне современном, когда есть квантовая теория гравитации, квантовая теория электромагнитного поля, квантовая электродинамика, очень интенсивно изучаются. Связи меду этими двумя типами физических взаимодействий тоже является одной из проблем, это так называемая единая теория поля, ещё Эйнштейн ставил задачу создать единую теорию поля. Сейчас в рамках теории суперструн очень интенсивно ведутся различные исследования. А. КОЗЫРЕВ: Я боюсь, что остальные радиослушатели испугаются таких слов, как теория суперструн. Мы с Вами могли бы и интенциональный акт у Гуссерля обсудить, но вряд ли большинство радиослушателей РСН скажут, что мы правы. А такой вопрос, как статус учёного, может быть интересен юным слушателям, которые хотят пойти в науку, и услышав нас, скажут: «Да, мы пойдём в университет!». Или – нет, «Лучше пойдём на юрфак, учёному нечего делать в нашей стране, он не получит денег, а если и получит, должен быть Остапом Бендером, уметь правильно расставлять ссылки, ходить в разные базы данных, себя пиарить». Каков статус учёного сегодня? Можно ли вообще сказать о том, что учёный сегодня на коне, что общество учёных поддерживает, что у нас «страна мечтателей, страна учёных», как в песне пелось? В. СТЁПИН: В Вашем вопросе есть теневой подвопрос. Статус учёного, каким он был в Советском Союзе и каков он сейчас, – разные вещи. Я застал советское время, я учился, докторскую диссертацию защитил, профессором стал в то время. Тогда статус учёного был очень высок. Было два фактора, которые обеспечивали этот статус. Во-первых, средняя зарплата в науке была выше средней по стране примерно в два раза. Она была сопоставима с заработной платой крупных чиновников. Я на своём опыте знаю, меня пригласили из Минска в Москву в 1987 году, я был директором Института истории естествознания и техники, в этот же год меня выбрали членом-корреспондентом Академии наук СССР. Получалось так, что зарплата директора института плюс те деньги, которые мне дополнительно платили за академическое звание, в то время превосходили заработную плату министра. Сейчас это не так. Второй фактор: общественное мнение было так организовано, всё наше массмедиа, идеология говорили о том, что мы строим общество на научных основах, что наука является базой нашего общества, поэтому наука имела очень высокий статус. Было время в 50-х годах, тогда ещё немного было кандидатов наук, так лучший жених для мамы был кандидат наук. Сейчас этого не будет. А. КОЗЫРЕВ: Здравствуйте. СЛУШАТЕЛЬ: Добрый день, Андрей, Москва. Я с великим уважением отношусь к учёному, очень приятно слышать, это как продукт советского, уважаемого мной, государства, я рад, что жил и учился в государстве, которое породило таких учёных. У Вас был какой-то семинар или съезд философов: уходит век философии того, что Россия должна каяться во всём, или мы возвращаемся к своим корням, становимся твёрдо на ноги? В. СТЁПИН: Вы правильно всё сказали. Сейчас в общественном мнении, уже не только философии, начинает превалировать точка зрения, что в современных процессах глобализации есть одна страна, в частности США, которые публично и прямо заявили, что они должны контролировать мир, что они особая нация, а других таких нет. Тогда возникает проблема: либо сохраняется самобытность российской культуры, наши национальные интересы, либо мы полностью соподчиняем их американским национальным интересам и начинаем от чего-то отказываться, что-то заимствовать, но уже не ведём себя как самостоятельное суверенное государство. Сейчас против этого очень большая оппозиция и в общественном мнении, и во многих сферах, так что, я думаю, это нормально. Не может глобализация протекать таким образом, когда Америка говорит про демократию, которую они распространят на весь мир, когда на весь мир хотят распространить такое, что одна страна всем будет диктовать свои законы, волю, интересы, а все остальные должны строиться так, чтобы подчиняться этим интересам, согласовывали свои интересы с интересами ведущего государства, тогда это не демократия, это называется диктатурой в глобальном масштабе, искоренением демократии. В середине 1990-х в Огайо был насчёт демократии семинар, дискуссия. Я сказал, что если со стороны Америки будет усиливаться линия, когда однополярный мир, когда, раз выиграли Холодную войну, значит, можете диктовать всем остальным свою волю, то это приведёт к искоренению демократии даже у вас внутри. А. КОЗЫРЕВ: Вы сейчас сказали замечательную речь о глобализации и о том, что мы можем ей противопоставить. На философском конгрессе много говорилось об этом, тема глобализации даже была вынесена в название конгресса. В. СТЁПИН: Основа была – диалог культур. А. КОЗЫРЕВ: В науке внедрение рейтингов, мировых библиометрических систем, которые вводились для описания научных исследований, а теперь используются у нас в «Стратегии – 2020» в качестве индикаторов: зарплата молодых сотрудников определяется в зависимости от того, сколько у него статей в Scopus, мировых библиометрических базах, сколько на него ссылок и цитирований. Не получается ли так, что система тоже навязана нам англосаксонским миром или, как я недавно прочитал, нагло-саксонским миром? В. СТЁПИН: Я не буду говорить такими словами. То, что я сказал о политической ситуации в современном мире, вовсе не значит, что я отторгаю все достижения западной культуры и считаю, что без них можно обойтись, – нет. И интернациональная наука, и то, что делают учёные на Западе, и наши учёные – это всё в одну копилку достижений человечества в целом. Насчёт индексов и показателей, творческой активности учёного – откуда это взялось? Лет 10 назад заговорили о том, что развитые страны вступают в особую стадию развития, которая называется обществом знания. Многие люди, которые помнят советскую эпоху, восприняли так, что может быть вернётся почитание знаний, знающего человека, человека, который отдаёт себя, все силы положил на алтарь науки, на научные исследования, это тяжёлая работа. Нет нормированного рабочего дня, если ты день и ночь думаешь над какой-то проблемой, а у тебя не сходится, то и ночью просыпаешься и думаешь, как свести концы с концами, пока не найдёшь решение. Вроде общество знания. А потом я сообразил довольно быстро, что не надо думать про это так: знание само по себе представляет самоценность, к которой нужно относиться как к высшей ценности, а человек, который вырабатывает это знание, автоматически становится ценным для общества. Вовсе нет. А что тогда становится ценным? То, что знания становятся товаром. Это рынок. Когда мировой рынок развивался, сделал так, что сам человек, все продукты его деятельности стали товаром. Всё, что он изобретает, можно сделать товаром. Тогда и продукты духовного труда становятся товаром. А. КОЗЫРЕВ: Нужно ли это делать товаром? В. СТЁПИН: Это неважно, так сделано, в этом смысл рынка. Другой вопрос: имеет ли какие-то барьеры идея рынка о том, что всё можно превратить в товар? Я считаю, что она имеет границы. Если знание имеет товарный эквивалент, возникает вопрос о том, что исчисление количества приносит пользу, которую вы получаете от знания. Если речь о научном знании, то пользу от него получают тогда, когда научные знания становятся технологиями. А технология – прибыль, тогда можно сказать, что эти научные знания дали такую-то прибыль. Допустим, вы создали технологию передачи телевизионного изображения по Skype на основе фундаментальных законов электродинамики, установили мобильную связь – это понятно. Тут вы можете сказать, что огромные прибыли, которые имеют эти фирмы, есть продукт применения научных знаний. Значит, научные знания хороши такие, которые внедряются в технологию. Но есть же и в естественных науках такие области знания, что они не сразу дают технологию, это фундаментальные науки, есть такие открытия, технологическое применение которых возможно будет где-то в следующем веке, а, может, к концу века, если мы о XXI говорим. Вы спрашивали меня, были ли научные открытия, которые сразу не признавались. Были. Например, великое открытие Менделя, который считает отцом генетики, он на основании своих экспериментов выдвинул гипотезу существования генов как носителей наследственности. Более 40 лет лежала эта статья Менделя в библиотеке Лондонского королевского общества, и никаких цитат, никаких откликов на неё не было. Но после развития биологии уже в 1902 году было переоткрытие генов совсем с другой стороны, популяционной генетики, вспомнили о Менделе, начали изучать его работы, и он стал по праву одним из основателей генетики. Но в момент, когда он проделал свои опыты, не имел никаких откликов. И по методике современных индексов Web of Science, РИНЦ, Scopus – Мендель неэффективный учёный. Он написал какую-то статейку, Хирш у него никакой. А если бы даже была хотя бы одна ссылка, то Хирш была бы единица. А. КОЗЫРЕВ: Хирш – это показатель, который связан с тем, сколько вас цитируют. Есть много ироничных замечаний учёных по поводу того, у кого вырос Хирш, у кого он упал. В. СТЁПИН: И кто его больше отрастил. А. КОЗЫРЕВ: Это отдельная тема научного юмора. В. СТЁПИН: Это большой показатель того, что не всё так просто. Часто количественные меры стоимости нельзя перенести на фундаментальное научное открытие, так как его реализация может быть в стоимости через десятилетия или более, но оно может стоить миллиарды долларов, а сейчас в момент открытия его стоимость неизвестна. А. КОЗЫРЕВ: Примем звонок. Здравствуйте. СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте, Владимир. Спасибо за передачу, она очень хорошая и необходимая. Вы планируете какие-то публичные лекции или клуб для интересующихся организовать? Мне уже за 60, и для меня стали очень актуальными философские вопросы, только сейчас задумался, хотя у меня два высших образования. Мне бы хотелось многие вопросы для себя уяснить. В. СТЁПИН: Спасибо. Лекции я читаю на философском факультете МГУ. Мы можем подумать об организации более широких публичных лекций. А. КОЗЫРЕВ: Сейчас есть в Москве библиотека имени Ф.М. Достоевского, Дом А.Ф. Лосева, где есть открытые публичные лекции, где Вячеслав Семёнович выступает. В. СТЁПИН: То, что у Вас два образования, и Вы интересуетесь, – Вы мне родной брат. Второе, что связано с недостатками индексов цитирования, – у нас в гуманитарном знании часто наш РИНЦ. А. КОЗЫРЕВ: Российский индекс научного цитирования, работают частные фирмы. В. СТЁПИН: Но там есть некоторые изъяны. Когда они хотят определить индекс творчества гуманитария, используя не только работы самого автора или соавторские, но и такой показатель, как его редактирование переводов крупных известных философов, учёных с иностранных языков на русский. Почему-то в РИНЦ, если ты редактор перевода, то ты вроде считаешься соавтором этой книжки – это совершенно не правильный подход. Переводчик или редактор перевода очень часто пишет предисловие, так обозначьте это предисловие. А. КОЗЫРЕВ: Я надеюсь, они нас услышат. У нас уже время истекло. Я абсолютно солидарен. Я благодарен, что Вы пришли к нам в студию. Спасибо, до новых встреч.