Моя семья – беженцы. Твоя, может быть, тоже

Последние два года одна из основных тем в новостях – беженцы. Одни плохие и погубят Европу, другие хорошие и Европу спасут. Какие из них какие – зависит от канала, издания или блогера. Но меня заинтересовало вот что: почти никогда в комментариях под новостями, в обсуждении в соцсетях не видно, чтобы кто-то делился своим опытом как беженца, что было бы естественно в такой ситуации. Или опытом своей семьи.

Я сама происхожу от беженцев, которые, может быть, выжили только потому, что были беженцами, а не остались на месте. Неужели я одна такая? Я написала в своих блогах просьбу “поднять руку” людям, которые сами бежали от войны или погромов или чьи предки были беженцами, как мои. Это не задумывалось, как специальное расследование или журналистский опрос. Я не ожидала чего-то большего, чем несколько (может быть – несколько десятков) комментариев: “Я такой человек”. Но мне стали писать не только френды. но и незнакомые люди, и подчас они рассказывали настолько удивительные истории, что не поделиться ими просто нельзя.

А твоя семья – беженцы?

Выковыренные

Маме было 12 лет, эвакуировались они из Батюшкова, это довольно близко от Москвы. Немцы уже были совсем рядом, километрах в тридцати. Мама жила у старшей сестры, учительницы в школе при железной дороге, поэтому им и удалось эвакуироваться. Мама взяла с собой огромную брюкву, которую сама вырастила, и кринку сметаны, а приживалка сестры, тётка Наталья, мяса захватила – зарезали поросёнка незадолго до отъезда. Это их и спасло от голода по дороге. Корову пришлось просто выпустить. Её застрелили немцы.

Вагон прицепили к воинскому эшелону, так что их бомбили по дороге, у станции Мга. Они залезали под вагон и лежали под ним на шпалах. Когда проезжали Москву, думали, не остаться ли. Но пока думали, поезд дальше пошёл.

Приехали в Удмуртию. Встретили их неласково: никому они там были не нужны. Называли “выковырянными”. Использовали как дешёвую рабочую силу: “Зачем сама горбатишься? Найми выковырянных”. Было голодно, мама ходила в лаптях. Училась в школе, тетрадей не было, писали между строк старых книжек. Весной, летом, осенью работали в колхозе, заработок выдавали натурой, очень мало. Однажды во время покоса мама наступила на сучок и проткнула ногу насквозь. Её принесли к дому и оставили во дворе. Чуть не истекла кровью, хорошо, сестра скоро из школы вернулась.

Из удмуртского языка мама помнит одну неприличную частушку. Молодёжь там по вечерам частушками развлекалась. По-удмуртски я не запомнила, а по-русски она так звучит:

Что ж вы, девки, не поёте?
Я старуха, да пою.
Что ж вы, девки, не даёте?
Я старуха, да даю.

В соседнем совхозе директор хотел маму оставить у себя, удочерить, но потом прочёл её письмо сестре, страшно разозлился за критику и почти не начислил трудодней. В общем, она говорит: не дай бог никому.

Пешком от немцев

Бабушка взяла моего дядю и пешком ушла из Херсона от немцев, дошла до Туапсе. Как раз 22 июня у моего дедушки (он тогда был директором детского дома) начинался отпуск и они должны были поплыть на теплоходе по Днепру. А тут война. Его сразу же призвали. Очень скоро начались бомбежки и бабушка взяла сына и ушла. Она об этом рассказывать не любила, больше нравилось вспоминать, как работала во фронтовом госпитале – не в медсанбате, а там, куда везли раненых сразу после первичной обработки. 

Ассирийцы в Сирии

Это история моей подруги, она разрешила её рассказать. Их семья – ассирийцы, христиане. Убежали от войны в Ираке сначала в Сирию. Там прожили пару лет, родилась дочка. Но в Сирии невозможно получить гражданство – его получают только если муж или жена сирийцы. Девочке, родившейся в Сирии, гражданство тоже не дают. Решили двигаться дальше. США отказали в визе и муж уговорил подругу бежать нелегально в Европу. С двухлетней дочкой. Собралась группа человек двадцать, шли ночью. Надо было пробираться через поля, потом по берегу под скалами прятаться, а потом и плыть. Местные крестьяне не сочувствовали беженцам и, если бы заметили, вызвали полицию и береговую охрану.

По дорогам ездили полицейские патрули. Один раз совсем близко машина появилась, поехала в сторону нелегалов, и группе пришлось разделиться. Прятались кто где, подруга с мужем, их другом и дочкой на поле совсем рядом с деревней. Девочка плачет, не понимает, что происходит, мама ей рот пытается закрыть, чтобы плача не было слышно. Патруль проехал и она говорит мужу: “Ты как хочешь, а я дальше ребенка не поведу”. Тот уговаривал, говорил, что патруль больше не вернется, а до берега совсем немного осталось пройти, но подруга была непреклонна. Развернулась и пошла обратно домой, муж и друг подумали и за ней пошли. Всю остальную группу береговая охрана поймала уже на берегу, возле скал, и даже не в Сирию вернули, а депортировали назад в Ирак. Многие там потом погибли при случайных столкновениях.

Подруга с семьёй через год получили всё-таки визу в США и с помощью церкви на месте обустроились. А группа, в которой утонул тот трёхлетний ребёнок, о котором все писали, шла именно этим маршрутом.

Не смогли пережить

Семья моей тётки бежала из Грузии в 1991 году из-за грузино-абхазский конфликт. Сбежали даже без документов, в одних тапках, как говорится. Тёткин муж был в советское время видным партийным деятелем в Абхазии, а сам грузин. Ничего, успели уехать к нам. Хотя дядька после этого долго не прожил – сердце не выдержало, а за ним и тётка убралась. Они очень любили свой дом и свою южную землю, не смогли пережить потерю и то, что братский народ, оказывается, враг…

В Сибирь в ботиночках

Мою бабушку можно назвать беженкой. Она вместе с семьёй попала в блокаду Ленинграда, видела смерти своей тётки и двоюродной сестры от голода, ходила вместе с мамой и отцом, как старшая, долбить мёрзлую землю на окраину города, там находили гнилую картошку. А сколько было радости от найденной банки кислой капусты! Банка была испорченной, но переварили и съели. Собирали жёлуди, вываривали кожу… А потом им объявили, что по льду пустят грузовики и отец, как работник завода, имеет право эвакуировать семью. Но только не себя самого… жена, моя прабабушка, отказалась ехать без него. Отправили только детей – мою бабушку и её маленького брата. Их везли на грузовиках по Ладоге, потом погрузили в грузовые вагоны и отправили в Сибирь.

Бабушка не представляла, что может быть так холодно. Она в своих питерских ботиночках отморозила в вагоне ноги, но какой-то раненый солдат отдал ей валенки. Ехали всё дальше и дальше, никто не знал, куда их везут. Привезли в Новосибирск. Оказывается, сюда эвакуировали заводы из Ленинграда, инженеров и рабочих, членов их семей. Родители моей бабушки приехали только через несколько месяцев, всё это время бабушка и брат жили в бараке от завода, в одной комнате вместе с десятью такими же перевезёнными… Через 10 лет после войны только удалось найти уцелевших родственников, их раскидало по всему Союзу, и только один двоюродный бабушкин брат так и жил в Ленинграде.

А деды мужа бежали от немцев по болотам из деревни под Бегомлем. Прадед партизанил, они ему помогали, и об этом каким-то образом стало известно. Скорее всего, сосед донесли. На деревню как раз напали, бабушка мужа подозревала – это и были каратели, знающие, что деревня помогает партизанам. Пришлось бежать во время нападения: с одного края хаты уже подпалили, с другого дети побежали… Бабушка, её сестра, брат и мать скитались по лесу довольно долго. Идти сразу к партизанам было нельзя. Ели ягоды и траву, спали под буреломом (а белорусский бурелом весьма знатен). Наконец, вышли к партизанам, и те переправили их к родне под Витебск, а вместе с роднёй они уехали в Смоленск.

Бегство из Абхазии

Мы жили в Абхазии в шахтёрском городе Ткварчели, посёлок Акармара. Там находилось сразу несколько угольных шахт. Моих родителей туда распределили после института. А все мои бабушки-дедушки жили в России, поэтому нам было, куда бежать: хоть в деревню в Курской области к папиной родне, хоть в Волгоград – к маминой. Меня успели привезти в Волгоград за пару месяцев до начала боевых действий. В свои 13 лет я выглядела старше, и боялись, что меня могут похитить. Бабушку оформили моим опекуном. Планировалось, что через годик все спокойно тоже сюда переберутся, т.к. там жизнь становилась все хуже: уже совсем не работало отопление, не было газа, света и воды. Зимой все поставили в квартирах печки-буржуйки – для еды и для обогрева, трубы торчали прямо из окон. Воду носили из родника.

В общем, переезд планировался на ближайшее будущее. А в итоге пришлось бежать, бросив всё: квартиру, вещи. Ничего, конечно же, не удалось продать. Кое-что забрали соседи, дав немного золотых украшений. Пришлось оставить даже кота, хотя я до последнего надеялась, что родители его привезут с собой. Но они смогли взять только ручную кладь. Моих родителей и брата вместе с другими беженцами в феврале 1993 года вывез “Красный крест” вертолётом, сначала в Адлер. Там их временно расселяли в пансионатах, а дальше распределяли по городам. Тем, кому было куда поехать, оплачивали проезд к месту назначения и давали с собой сухой паёк. Как с остальными, не знаю. Потом здесь, в Волгограде, мы все оформляли удостоверения “вынужденных переселенцев”, а потом Российское гражданство, потому что имея статус “беженцев” должны были вернуться назад, как только все закончится, а возвращаться мы уже не хотели.

Как у всех

Мои спасались из Ленинграда. Как бабушка в последний момент вытащила из детского эшелона двух старших – решила не разбивать семью – а через несколько часов узнала, что эшелон разбомбили, может быть, просто семейная легенда. Я кажется, читала подобное в других источниках. А может, ситуация повторялась. Потом бабушка хотела остаться – маленькому Вадику не было года, “куда я поеду” – но пришли с работы деда, сказали: час на сборы и в грузовик. Дед в это время был уже в ополчении.

Как ехали – не знаю. В Молотове дали комнату на шестерых, включая прабабушку. Потом подъехала бабушкина сестра из Одессы, стало семеро. Тесно, говорят, не было. Жили первое время на один аттестат – муж бабушкиной сестры был морским офицером, погиб. Дед погиб в августе или сентябре, но два года считался без вести пропавшим. Потом бабушку нашел его ротный, подтвердил в военкомате, что погиб дед на его глазах, и стали давать ещё пенсию.

Бабушкина мама хорошо шила: ходила по окрестным деревням, находила дом, где была швейная машинка, собирала заказы со всей деревни, обшивала, через неделю-другую возвращалась с какими-то продуктами. Старшие – маме в сорок пятом было четырнадцать, её брату шестнадцать – после школы по очередям, и с мелкими. Мама пару раз в очередях падала в обмороки. У неё нашли туберкулёз, её в Казахстане кумысом отпаивали и вытянули ссыльные родственники. На всю жизнь осталось любимое праздничное блюдо: нарезанная вареная картошка с луком и кислой капустой, вроде салата. А если еще залить подсолнечным маслицем – ах!

Мама вспоминала: восьмилетняя сестрёнка выступала в школьном утреннике с другими такими же. Пела что-то вроде “мы – матрёшки-круглощёчки” – и все хохотали, потому что щёк у этих девчонок не было вообще, они страшно отощали. Когда Вадику стало полтора года, бабушка устроилась работать в какую-то контору машинисткой. Стало легче. В общем, ничего особенного – для эвакуированных они очень неплохо войну пережили.

 Бежали и… вернулись

Мама рассказывала, как были в эвакуации. Из Москвы их отправили в город Молотов на Урал. По дороге эшелон разбомбили. Доехали кое-как. На месте жили в жутких промерзающих бараках. Ночью одеяло примерзало к стене и вода замерзала. Есть было нечего, и они с сестрой собирали на полях недоубранные мёрзлые овощи. Однажды за ними погнался милиционер, спаслись так: поле было возле железной дороги и мама с сестрой успели перебежать на другую сторону прямо перед мчащимся поездом. Спрятались в лесопосадке. Милиционер перебежать не успел, когда поезд проехал, он девчонок не смог найти.

Потом дедушка приехал с фронта на несколько дней и увёз семью обратно в Москву. Мама в красках рассказывала, как их в поезде прятали,  потому что самовольно возвращаться было нельзя.

Нежданная встреча

Мои предки пережили такую эвакуацию, которая подпадает под понятие “беженство”.  Моя бабушка была из Мозыря и на лето моего папу (ему было 5 лет) отправила к родителям. Когда началась война, два бабушкиных брата (они были военные) были на фронте, а бабушкины родители, её сестра с детьми и муж сестры (его не взяли на фронт из-за очень плохого зрения) находились в Мозыре. Папин дед настоял на том, что надо уезжать, и они последнем поездом уехали. Папа рассказывал, что дядя закинул его в поезд через окно, потому что к двери было не пробиться. И из окна его, мальчика, пытались вытолкнуть наружу. А потом они долго ехали, в дороге украли чемоданы, еды не было. Приехали в Сибирь.

Дядя пошёл работать на лесоповал, он был очень сильный и умелый человек, несмотря на то, что плохо видел. Поэтому семья смогла выжить. Там многих на лесоповале деревьями придавливало, далеко не все умели валить лес. Ну, и большинство семей было без мужчин. Папа там прожил несколько лет, моя бабушка долго не знала, где он, потому что почта ходила плохо. Она сама оставалась в Москве со старшей дочерью. Оставшаяся в Калинковичах семья бабушкиного брата (жена и две дочери) погибла.

В комментариях к этому рассказу появился мужчина, попросивший связаться с ним, потому что его семья из Мозыря и их история очень похожа.

Наши дни

Я – беженка с Донецка, но не могу рассказывать. Еще очень много чувств и эмоций, до сих пор трясет, когда пытаюсь рассказывать, и даже если бы не флешбеки, сейчас невозможно рассказывать об этом. В какую бы сторону ты оттуда ни убежала, найдутся тролли с другой стороны, которые станут глумиться. Я не хочу, чтобы под моим рассказом об этом глумились, даже если он будет опубликован анонимно. Мне заранее тошно и плохо, когда представляю комментарии. Я один раз пробовала описать.

Главной ценностью был чай

Мои прадед и прабабушка встретились и поженились в Москве незадолго до начала военных действий. В 1940 году у них родился первый ребёнок, он же мой дедушка.

Прадеда эвакуировали вместе с заводом, который строил авиационные заводы – в Ташкент. По-моему, ещё до боёв под Москвой. А вот прабабушку нет. Вообще она была по образованию связисткой, то есть военнобязанной. Но при этом у неё на руках годовалый ребёнок, вся остальная семья где-то в Кисловодске и муж, которого увезли в Ташкент.

Я не представляю, как она выбивала себе эвакуацию, но билет у неё таки был. На сборы времени особо не было, да и сколько там можно унести, когда у тебя ребёнок?

В теплушке ехало очень много людей. Она рассказывала, что люди спали везде, и как они прятали безбилетников на третьих полках за вещами. Было очень холодно всё время, потому что поезд ехал очень неровно – они то гнали пару часов, то всю ночь стояли с закрытыми окнами, потому что вражеская авиация.

Главной ценностью был чай, особенно чай с сахаром. Потому что горячий. Тёплые вещи были не у всех, кто-то, кто спал в тамбурах, через несколько ночей просто замерзали насмерть. Еды тоже было мало и тоже не регулярно – если удавалось остановиться в городе, то была еда. А иногда стояли долго, и тут уж никакой еды не было. То, что люди с собой взяли, всё выменивалось на еду и тёплые вещи. Когда было особенно холодно и голодно, прабабушка очень боялась, что деда не довезёт.

В эвакуации уже тоже было постоянно голодно. Популярная еда – мука, взболтанная с водой. Замазка, кажется, называлась.

Собака долго выла

В 1927 году мусульмане с Балкан, напуганные гонениями и соблазненные обещаниями правительства Ататюрка дать им всем приют и гражданство, бросив все имущество, отправились в страну обетованную. Среди них был семилетний отец моего мужа и его же годовалая мама. Это были не официальные “переселенцы” (к тому времени обмен с Грецией, Критом, Балканами был практически завершён), а именно беженцы, почему-либо не сумевшие попасть в официальные списки высылаемых народностей. Родители мужа родились в нынешней Македонии, в районе Тыквеш, на берегу реки Вардар; семейная легенда гласит, что несколько веков назад их предки прибыли на Балканы с территории нынешней Турции – так ехали комсомольцы на целину или на БАМ: чтобы заселить и освоить новые территории, завоёванные Османской империей. Дед отца был учителем в медресе, семья владела виноградниками, была не богатой, но относительно состоятельной. Бабушка мужа по материнской линии была из более бедной семьи, она всю жизнь говорила на родном языке, едва-едва освоив турецкий, и всегда начинала плакать, рассказывая, как они бежали: она могла взять только грудную дочь, укладывались они тайно и быстро, собаку пришлось привязать, и она долго выла…

Ночью прибыли в Салоники, оттуда по морю на какой-то лодке добрались до Измира. Выжившим (а выжили не все) предоставили гражданство, они предпочли поселиться в одном районе, купив там кто что смог на вывезенные с родины деньги и золото. Жилья, пенсий и пособий им никто не предоставлял.

Они работали. Голодали. Учили язык. Женились и заводили детей. Они оказались в среде беднейшего сословия – среди турецких крестьян. Они не были аристократами и на родине, но там их статус, да и достаток, были все-таки повыше

Дети (в том числе мой муж) все каникулы собирали хлопок и табак, нанимались на сбор маслин, в то время, как их отец лодырничал и избивал их и жену… Вытянули семью женщины. Сейчас все те дети-беженцы с высшим образованием и вполне благополучны. Надеюсь, ни нам, ни нашим детям не придётся бежать обратно в Македонию!

Всё в порядке

Война, Воронеж, немцы. Бабушка с ребенком бежала в чем есть. Наутро Воронеж сдали немцам. 

Бабушка рассказывала, что городские власти усиленно уверяли, что город не сдадут, а за панические слухи в военное время будут карать. Но бабушка случайно увидела (пошла соли одолжить), как поздно вечером её сильно партийная подруга, жена большого партайгеноссе, грузит мебель на грузовик. Бабушка схватила свою мать Серафиму Григорьевну и дочь (мою мать, то есть) и они в чём были убежали в деревню Рождественская Хава. Наутро в город вошли немцы, город сгорел, жителям тоже не поздоровилось.

Дальше рассказывала уже мать (ей тогда было 11 лет). В деревне им никто не помогал, её за городской говор дразнили и травили. Но они как-то раздобылись домиком с огородиком, даже козу завели и так выживали. Ничего хорошего маменька про деревню не рассказывала.

Война, потом война, потом война

Первая мировая. Нестабильная обстановка вынудила семью покинуть Грецию и уехать в Болгарию, где были седьмая-вода-на-киселе-родственники, но тут Болгария вступает в войну и главе семьи кажется, что неплохо бы укрыться в Российской Империи. Сначала в Одессу, но потом наступают февральская и октябрьская революции и всё, что за ними, в итоге семья оказывается на Северном Кавказе.

Ещё одна обыкновенная история

Ещё прабабка и дед (маленький тогда) моего сына перебрались, как я понимаю, с польской территории, занятой Германией, на занятую СССР и даже переехали в Москву. На родине у них родни после войны не осталось, только такие же понаехи в российских городах. Из Малого Ярославца уходили три эшелона с эвакуированными, разбомбили два. Сам Малый к тому времени уже давно бомбили. Там было большое железнодорожное депо, но депо уцелело, а две школы разрушили полностью. Через один дом упала такая крупнокалиберная бомба, что там образовался пруд. Само соседское строение сильно покоробило, но люди уцелели.
Ехали в Челябинск, к родным. Малый Ярославец за это время успели занять фашисты, потом его временно освободили, знакомые сообщили оставшейся семье, что все, видимо, погибли в дороге.

Их действительно бомбили, в вагонах раскрыли двери, чтобы люди могли спастись, но бомба легла мимо.

И всё это время они ехали. Отцу было три года, горячей воды не было.

В Челябинске и бабушка, и её родственница работали, бабушка – на тракторном. То есть на танковом. С кем оставался отец – не представляю.

Потом прадед добился, чтобы его, несмотря на то, что он жил на оккупированной территории, выпустили к семье в Челябинск, и им стало полегче. Но поскольку дед пропал в ополчении без вести, пенсии за него всю войну не платили.

Евреи, Одесса, 1941

Семья дедушки. Евреи, Одесса, 1941. Часть бежали, часть остались во рвах. Одна из сестёр с маленькой дочерью была в гостях в другом городе и как-то поняла, что домой не стоит возвращаться, взяла курс в противоположную сторону в Самару (тогда Куйбышев) где жила семья подруги. Подруги на месте уже не оказалось, но она сумела там зацепиться и прожила всю войну.

Ещё был сын деда от первого брака, звали Рэм, ему было лет 15. Он в первые дни войны ушел с солдатами, как-то прибился к ним, возраст вроде прибавил. Не знаю, был ли это мальчишеский патриотический порыв или (как мне кажется) был и расчет спастись таким образом. Действительно, если бы он остался, то сгорел бы вместе с матерью и бабушкой в одесском гетто. Но все равно он, видимо, скоро погиб – пропал без вести. Дед очень старался его найти, официальный ответ он получил, что сын погиб во время ясско-кишиневской операции.

Побег из Варшавского гетто

Ну, слушай, во-первых, это легенда и существует в статусе легенды. У меня нет побробностей. Бабушка на эту тему очень сильно не любила говорить, ее было не заставить вообще.
Подтвердить или опровергнуть ее тупо нельзя, потому что у моих предков достаточно распространенная еврейска фамилия. Всё достаточно просто: их свезли в варшавское гетто. Варшава был их родным городом, и моя бабушка и ещё две её сестры (а всего их в семье было восемь дочерей одного раввина) как-то смылись. Как – кто его знает. Но смогли удрать втроём. Это было точно до момента, когда прадеда и остальных его детей отвезли в Освенцим. Это всё, что я знаю.

В ожидании банды

Наша семья жила в Чирчике – большой промышленный город в 30 км от Ташкента и рядом с границей с Казахстаном (раньше граница проходила по краю города – мои подружки видели пограничные столбы).

Я маленькая была, в январе 1995 мне исполнилось девять лет, а в феврале мы переехали в Подмосковье. Так что по моим воспоминаниям всё было хорошо и из изменений только введение узбекского языка в школьную программу (Чирчик был городом, в котором жили высококвалифицированные рабочие со всего Советского союза и все разговаривали на русском, я на улицах и не слышала узбекскую речь).

А родители неохотно вспоминают то время. Единственное, что упоминают – это дежурство по подъездам. Горы начинаются сразу за городом, там – граница с Казахстаном, а что казахи и узбеки друг дружку не любят, вы и сами знаете, наверное. Вот в смутные времена в горах и появились банды. Как сказали родители: “В горах начали стрелять”. Все боялись, что банда зайдёт в подъезд и всех вырежет. В частном секторе хоть собаки шум поднимут… Люди организовали поподъездное дежурство по ночам, а милиция ездила и проверяла – дежурят или нет.

Мама решилась на переезд, когда сначала учительница моей сестренки уехала в Россию погостить к родственникам и не вернулась, а в январе так уехала “погостить” и моя учительница.  Бегство учителей стало одновременно лакмусовой бумажкой и последней каплей.

Дочка не могла пошевелиться

Прадед моей дочери по отцу был армянским священником и бежал из Турции в Россию вместе с семьёй во время геноцида. Моя бабушка по матери ребёнком спасалась от голода, они ехали всей большой крестьянской семьёй на поезде из Поволжья, когда её мать и младший ребёнок умерли от тифа. А потом, во время войны, с грудничком (моей мамой) бабушка уехала из Москвы в эвакуацию. От поезда было очень, очень долго ехать на телеге. Мама была крепко спелёнута, и холод был такой, что разворачивать было нельзя. Когда приехали на место и развернули, мама не шевелила руками и ногами, как парализованная, не могла. На месте жили в бараке. Мама болела. А бабушка меняла вещи на еду.

И всё

Моя бабушка, Ханна Берковна, бежала из Белоруссии из-под фашистов в Москву к родственникам. С двумя детьми – моей тетей, ей пять лет было, и дядей, ему, наверное, было года три. Мой папа, может быть, и не родился бы, если бы во время войны его старший брат не заболел. Лекарств, лечения не было и дядя в три года потерял слух. И решили родить потом ещё одного наследника. Когда я была уже взрослой девушкой, папин двоюродный брат, который воевал, рассказал, в каком жутком виде, чуть ли не в одном только платье приехала или пришла моя маленькая тётя Бетти в Москву.

А вот прабабушка осталась в Белоруссии с беременной невесткой, которая не могла ехать. Немцы пришли и… всё.

Кипяток

Бабушка со своей мамой уехали в одном из последних эшелонов, уходивших из Риги в Киров. Еще из своего города до Риги добраться успели. Ехали долго, тем более, что в этой поездке они впервые столкнулись с русским языком, которого не знали. “Моим первым русским словом было “кипяток”, вспоминала бабушка. Потом вернулись в Ригу, когда война кончилась. Бабушкина сестра уехать не решилась, осталась с нездоровой маленькой дочерью, и конечно, не выжили. Поговаривали даже, что она приняла яд и дочери дала, яд у неё был, так как работала в аптеке.

Фото на анонсе – Shutterstock

Статью подготовила Лилит Мазикина