"Мы, конечно, дебилы…"

Взяла два пятых класса, смешала их и снова разделила на два, собрав в один класс сильных учеников, а в другой — слабых. Сильный класс был назван гимназическим, а второй остался обычным, хотя, признаться, правильнее было бы назвать его классом коррекции. Все наши увещевания и мольбы не делать этого не имели решительно никакого эффекта.

И очередной учебный год начался.

Мне пришлось работать со слабым классом...

Заведомо зная, что из этого получится, к ребятам настроен я был очень прохладно. Те, кто работал или работает в школе, меня уже поняли. Такие эксперименты устраивались не раз. Итог всегда один и тот же. Сильный класс действительно работает и движется неплохо. Но вот слабый... Постепенно ребята к самим себе утрачивают всяческий интерес и превращаются в жуткое болото, как правило, еще и циничное.

В этот раз история развивалась все по тому же сценарию. К концу пятого класса многие из них еще читали по слогам. Когда я входил к ним на урок, то чувствовал, что у меня даже гемоглобин в крови понижается. Уроки литературы в основном сводились к тому, что вначале мы читали, а вторая половина времени уходила на то, что я им объяснял значения тех слов, которые были для них неведомы. Мы выясняли, что такое межа между полями, почему «опенки», а не «опята», «дискутируем» мы или «дискуссируем». Одним словом, у меня сложилось впечатление, что только простые предлоги не вызывают у них вопросов.

И было только одно, что удерживало меня от того, чтобы отказаться от этого класса. Я чувствовал, что очень им нравлюсь. Вот только захожу в класс, как сразу окунаюсь в море любви и симпатии: им нравилось смотреть на меня, видеть, как у меня открывается и закрывается рот, визжать от восторга, когда я придумывал им шуточные прозвища, а потом тянуть руки и просить: «А меня, меня вы как звать будете?!»

А когда на уроке русского языка я ходил по классу, заглядывал через плечо им в тетрадки и при этом клал руку на плечо, то чувствовал, как плечо «тает» от счастья. А если хвалил кого-то за хорошо исполненную работу, то похваленный становился героем дня.

На перемене в коридоре они старались почаще попадаться мне на глаза и обязательно здоровались, даже если только что ушли с моего урока и мы с ними попрощались. Накануне родительского собрания обязательно спрашивали: «А вы к нам на собрание придете?» И если я отвечал, что обязательно приду и все-все про них расскажу их родителям, дружно орали «ура».

Когда приходил на собрания, то чувствовал, как мед и патока родительских симпатий окутывают меня прямо с порога, и понимал, что родители моих учеников благодарно влюблены в меня за то, что их дети меня любят.

Одним словом, очнулся я уже, наверное, когда они учились в классе седьмом: понял, что настолько люблю их, что не променяю этот класс даже на самый лучший в мире. Прихожу как-то на урок с печатью домашних проблем на лице: не мог совладать с собою на этот раз. Они заметили сразу. Спрашивают, что случилось. Голова, говорю, что-то болит сегодня.

«А вы отдохните. Не надо урок проводить. Мы тихо посидим, и вы посидите. А хотите, мы в аптеку за лекарством сбегаем?.. У Данилы мама в аптеке рядом со школой работает, так она даст самое хорошее…»

Когда они уже подросли, и у меня появился очередной пятый класс, то они взяли над ним шефство. Как-то иду по школьному коридору и вижу, как огромный Степан бережно держит за плечо моего пятиклассника и проникновенно объясняет ему, что на моих уроках он должен вести себя прилично и «не мешать процессу творчества, который происходит на глазах у всего класса».

После этого подслушанного случайно разговора я дня два чувствовал, что жизнь удалась на 150 процентов.

Вот так незаметно вплыли мы с ними в девятый класс. А девятый — это, как известно, выпускные экзамены весной. И дети мои учились. Учились даже несмотря на то, что их возраст и гормональная перестройка организма требовали совершенно иного образа жизни, чем усидчивое корпение над уроками...

И вот настало пресловутое 3 июня. На это день был назначен экзамен по русскому языку: изложение, тесты и сочинение...

…Когда они учились еще в пятом, то мы стали выпускать с ними школьную стенгазету. Они совершенно серьезно готовили каждый номер. Накануне 9 Мая решили, что для праздничного выпуска возьмут интервью и у меня. Я согласился.

— Скажите, а в годы Великой Отечественной войны вы воевали или уже преподавали в нашей школе? — спрашивает меня корреспондентка Тонька.

Я пытаюсь острить и отвечаю:

— Нет, в годы Великой Отечественной я был уже стареньким, а потому преподавал. Это в годы гражданской мне довелось помахать шашкой в дивизии Чапаева…

Корреспондентка быстро-быстро записывала…

…Почему-то именно этот случай я вспомнил, когда вел своих повзрослевших ребятишек на экзамен. И думалось тогда, что уж лучше бы я полег на полях гражданской, чем переживать сейчас за то, напишут они или нет…

Перед тем как проходить в здание школы, куда нам, учителям, входить строго запрещено, ко мне подошел Тема. Смотрю ему в глаза и пытаюсь понять: напишет или нет, волнуется или не очень. И он на меня смотрит. Да вдохновенно так и по-взрослому. Смотрит и говорит: «Не стойте возле школы. Идите к себе в кабинет. Мы, конечно, дебилы, но не настолько, чтобы не понимать, что не сдать мы просто права не имеем…»

P.S. Сдали все. Было даже три пятерки…