Сталинская алигерица

Но когда в петле ты задыхалась,

я верёвку с горла сорвала.

Может, я затем жива осталась,

чтобы ты в стихах не умерла.

В 1931 году юная Алигер приезжает в Москву. А с 1934-го учится в Литературном институте. В первой половине 30-х она много общается с поэтами юной советской поры, строки которых наполнены сладостными ощущениями новой реальности. Это во многом опередило её абсолютно советский литературный путь. Поэтесса вписывалась в новую историю русской литературы идеально, что называется, без зазора, и смотрелась в ней органично до самой своей кончины в первом постсоветском году. Алигер в зрелые годы пользовалась немалым влиянием. К ней прислушивались и считали её авторитетом. В литературе она действительно разбиралась прекрасно, будучи и талантливым стихотворцем, и умной проницательной женщиной. В её стихах, как к ним не относись, есть примеры безукоризненного сочетания формы и содержания:

Подживает рана ножевая.

Поболит нет-нет, а всё не так.

Подживает, подавая знак:

– Подымайся!

Время!

Ты – живая!

Обращаюсь к ране ножевой,

в долготу моих ночей и дней:

– Что мне делать на земле, живой?

А она в ответ:

– Тебе видней.

Это написано в 1989 году, за два года до смерти. В этих стихах знающий хоть немного о судьбе Алигер почувствует ту многоплановость, о которой сейчас не очень любят говорить пытающиеся изобразить советскую эпоху одномерной и примитивной. Известно, что Ахматова называла Алигер Алигерицей. Некоторые сейчас пытаются придать этому чуть ли не уничижительный тон. Но есть свидетельства тому, что отношения между двумя поэтессами были весьма уважительными. А статья Алигер об Ахматовой, вышедшая вскоре после кончины Анны Андреевны, – едва ли не лучшее из того, что написано об авторе «Чёток» и «Реквиема». Скорей всего, в слово «Алигерица» Ахматова вкладывала свою симпатию к твёрдому, волевому, несгибаемому, как у хищницы, характеру Маргариты Иосифоны. Хотя точно этого никто не скажет. Время не всегда всё расставляет на свои места быстро…

Сказать, что на долю Алигер выпало много испытаний – значит ничего не сказать. Перед войной умер её маленький сын, рождённый в браке с композитором Константином Макаровым. От таких трагедий далеко не все женщины оправляются. Сама Маргарита Иосифовна вот как вспоминала о том периоде своей жизни: «Писала я тогда мало и всё что-то не то, что-то очень неотчётливое и неорганичное. И вот тогда меня постигло несчастье, страшнее которого ничего не могло быть, – после долгой тяжёлой болезни умер мой маленький сын. Горе, потрясшее меня, перевернув мою душу, открыло в ней, видимо, новые источники жизненной и творческой энергии, и меня словно что-то швырнуло в работу. Это была бессознательная форма самозащиты, потому что работа, и только она, могла меня поддержать и спасти в то время…»

Константин Макаров погиб в первые месяцы войны, оставив несколько песен на стихи супруги. Судьба двух дочерей Алигер также сложилась несчастливо. Старшая, Таня, рано умерла от рака крови, а младшая в 1991 году скончалась в Лондоне. Многие склоняются к версии, что это было самоубийство. Две дочери и мать теперь покоятся рядом на Переделкинском кладбище.

В начале 1942 года в «Правде» появился очерк знаменитого военного корреспондента Петра Лидова «Таня» о Зое Космодемьянской, называвшей себя на фашистском допросе Таней. Этот очерк потряс многих. Среди них была и Маргарита Алигер. Обратимся снова к её воспоминаниям:

«В работе я порой чувствовала себя ровесницей Зои, но порой вспоминала, что я старше и больше знаю жизнь, и сложности её, и радости её, те, которые Зоя уже не узнает, и становилось мучительно жаль её, жаль по-взрослому, почти по-матерински. Работала я самозабвенно, и работа очень помогала мне в трудное лето 1942 года. Но конец работы не только не стал для меня радостью, но, наоборот, вверг меня на некоторое время в сложное и тяжёлое душевное состояние. Мне не скоро стало ясно, что и гибель Зои я пережила почти физически…»

За поэму «Зоя» Алигер была удостоена Сталинской премии. Иные потом упорно тиражировали версию, что после этого Алигер стала одним из столпов сталинской пропаганды. А какой ещё может быть пропаганда в годы войны? Разве она не должна воспевать подвиги? И почему стихи о героях надо называть сталинской пропагандой, а не просто отнести к взлёту патриотического сознания, который испытывал советский народ в годы войны?

Она погибла в результате нелепейшего несчастного случая – падения в глубокую яму около своей переделкинской дачи. Я не берусь предположить, как бы Алигер перенесла проклятые девяностые. Нашла бы она, в своё время спорившая с Хрущёвым, в себе силы возразить новым разрушителям России… У каждого, а особенно у тех, кто близко знал её, есть свой ответ. Но это, в конце концов, теперь не так важно. Её строки всегда будут интересны тем, кто хочет изучать литературу не в рамках уродливых идеологических клише любого происхождения, а в настоящем её объёме и значении.