От Руси к России

Заметки на полях прочитанного (А.В.СОЛОВЬЕВ, «ВИЗАН­ТИЙСКОЕ ИМЯ РОССИИ»)

 

От Руси к России

 

Неплохая была попытка, но все-таки. Не в том проблема, разли­чали, ли нет греки два типа ударения в слове Рос (впервые по меньшей мере на письме у греков – у Фотия, в 860 году), тем более в случаях когда применяли их оба (почти поровну) в одном тексте в отношении к руси или же прямым текстом (как Лев Диакон впер­вые на письме) отождествляя русь (тавро-скифов) с гораздо более древним псев­добиблейскими погаными язычниками, а в том что это чередование никак очевидно не влияло на восприятие слова при его транскрипции на другие языки. Более того, существование гре­че­ской же просто­речной формы ρούσιος [русиос] «красные» (впер­вые на письме у Багрянородного) видимо говорит о том, что и об­лечен­ное, или дол­гое ударение в Рос вероятно не совсем адекватно отра­жало славизм русь с его долгим [у]. То есть надежда на соот­несение Рос (с протяжным ударением) и русь есть, но она доста­точно шаткая. В то же время, если бы долгое ударение являлось бы следствием изначального превалирования германской фонологии в произношении русов и таким образом от­ражало ещё не славянское русь, а какой-то пусть краткий герман­ский прототип данного финно-славизма, типа roþ-ruþ, то и в этом случае без контамина­ции с героем Септуагинты Рос (с его остро-тупым ударением) ско­рее всего не обошлось, иначе было бы необходимо ещё обосновы­вать и спирантизацию в греческом слове (какая в славянском русь должно быть была достигнута при финском посредниче­стве – ruotsi-rootsi – где некое фонетическое наполне­ние -ts- вполне могло перейти у славян не в возможно ещё мягкое -ц-, а в -с-). Скорее можно говорить о процедуре обратной направ­ленности, а именно о «расчленении» греками их лжебиблиизма с целью по­лу­чения из него обозначения для нового этнополитиче­ского явле­ния, обрушившегося на них в IX веке, где удлинение ударения до из­вестной степени приближало исходник к фонетиче­скому облику названия нового народа. Краткость и несклоняемость греческого лжебиблиизма могли оказаться удачно похожими на краткость (со­бирательность) формы множественного числа сла­визма русь, именно славизма, а не его скандинавского предшест­венника, что и подсказало грекам их выбор, помимо конечно есте­ственного вар­варства русов. О возможностях иных, нам не извест­ных лингвисти­ческих прототипов для протяжноударного Рос можно только гадать, поэтому сообщения Бертинских аналлов (Rhos) и Жития Георгия Амастридского справедливо считать наиболее ранними в письмен­ности упоминаниями руси.

Но опять-таки, все эти орфографические хитросплетения имели сколько-нибудь важное значение только для самих греков, ибо со времени по меньшей мере Льва Диакона русь, русьские имели воз­можность совершенно от­четливо представлять себе какие ассоциа­ции таило в себе такое их прозвание (а если к тому же ещё и учи­тывали двусмысленное не­постоянство греков в употреблении двух вариантов ударения), по­скольку отлично были с ним знакомы (по печатям киевских митрополи­тов, например). И не случайно поэтому проникновение грецизма (принявшего ещё в где-то в первой поло­вине X века облик антико­низма Росия с характерным окончанием) в русскую среду (кирил­лическую письменность) осуществлялось крайне медленно (у нели­товских русских до второй половины–конца XV века – один раз, на золотой печати Симеона Гордого с кириллической Росией в ле­генде), лишь через церковную среду (семья Цамблаков, например).

Чем же объясняется это странное и постепенное притупление бдительности русских по отношению к такому вызывающему на размышления прозвищу? Знакомство с еврейским оригиналом Биб­лии (а русские были с ним знакомы), обнаруживающим ошибку Септуагинты вряд ли прибавляло бы симпатий к грецизму, даже протяжноударному. Другое дело, что если некая, условно будем говорить, просвещен­ность древних русских, ещё не слишком сильно уступающая анало­гичным показателям у соседей (все-таки литература на собствен­ном языке при доминировании латыни в то же время у большин­ства европейцев до некоторой степени должна была по началу компенсиро­вать географическую удаленность Руси от очагов античной культуры и её образчи­ков), заставляла их быть разбор­чивыми в обращении с чужими выражающихся в названиях о себе оценками, то с другой сто­роны накапливаемая постепенно, на про­тяжении XIII-XVI веков, и общекультурная, и литературная, куль­турно-языковая отсталость (не столько даже вследствие может быть деградации, сколько стаг­нации, на фоне в то же время наби­рающих обороты развития евро­пейских соседей) побуждала са­мых просвещенных в эту полугра­мотную пору видеть в каждой за­имст­вованной букве образец для подражания, высококультурный об­разчик. Поэтому практически каждое новое веяние греческой куль­турной среды (придавленной к тому времени и гнетом Османов, и подверженной ренессансным европейским влияниям) находило рано или поздно (с опозданием иногда на два-три столетия, необ­ходимых для традиционализации культурных понятий, их «освеще­ния временем») оп­ределенный от­клик и в куль­туре хронически до­гоняющих северных братьев по вере (чего стоит в этом смысле один церковный рас­кол), ну а по­скольку греки ещё с XIV века стали применять к слову Росия ла­тинскую транслитера­цию, то и этот очевидный латинизм со вре­ме­нем, в конце XVII века офици­ально был принят у русских. То есть крайнее сужение на протяже­нии нескольких столетий, с XIII века, горизонта культур­ных кон­тактов до «окна в Грецию», или куль­турно-информацион­ный «го­лод», приводили к восприятию лю­бого слова оттуда, из этого обед­ненного «вне», очень в то же время не­многочисленным, вероятно также сузившимся у русских отрядом (по своим мер­кам) просве­щенных как «истины последней инстан­ции», как «открове­ния» и потреб­ности приобщится самим, а затем и приобщить к «высокому» во­обще не просвещенных ни в коей мере (даже в чте­нии собствен­ных исторических письменных памят­ников) малых сих. Причем стрем­ление подражать могло достигать порой гипер­трофированных мас­штабов, когда неологизм созда­вался не от вполне осознавае­мого за названием Росии греческого псевдобиб­лиизма Рос, а уже от его ев­рейского первоисточника – слова рош – рошанский (случай в Галичине). Возвращаясь к исто­кам слова Рос («русь») следует за­метить, что вероятность влияния слова росис «здоровье, сила» тут казалось бы была очень кстати (как в случае с рома «сила, кре­пость» на попу­лярность у греков римского имени в самоопре­деле­нии), но возникает в то же время и вопрос, на­сколько то было бы адекватно настроению первых упо­минаний ру­сов в византийской литературе, где они изобража­ются безжалост­ными агрессорами? А позднее, в Новое время на перед­ний план усилиями изысканий прежде всего латиноязычных лите­раторов-гу­манистов для греко-латинизма Россия (латинская часть в нем при­ходится на удвоение согласной – сс) выдвинулись новые ассоциа­ции, обнаруженные в имени жены Александра Македон­ского, на­звании роксолан и рус­ской основы рассея- (в смысле по рассеян­ности пространству земли, где корень Рос уже неприхот­ливо ото­ждествлялся со сла­вянской приставкой рас-), каковые веяния до­ходили через русских Речи Посполитой, Киев до Москвы и Петер­бурга, воплотившись в конце концов (ввиду к тому же от­сутствия толком до той поры даже в Европе лингвистической науки, профес­сиональной филоло­гии, каковая область знания це­ликом ещё на­ходилась во власти народ­ных этимологий) в пред­ставлениях о рус­ской пре­дыстории М.В.Ломоносова. Та­ким обра­зом, концессия крайнего ав­торита­ризма с культурной изо­ляцией и общей малогра­мотностью оказы­валась наилучшей пита­тельной средой для прояв­ления не­скончае­мого творчества касае­мого самых основ, символов само­идентифи­кации.

Русские славяне тем временем не восприняли греческое напи­сание через -ω- как видимо все-таки не адекватное фонологи­че­скому строю их имени (как бы невзирая на высказывавшиеся суж­дения о возможности передачи в греческом языке в IX веке сла­вянского дол­гого [у] посредством графемы омеги), сразу записав по освоении кириллицы его через оу/у [ū]. А возможно и ещё по­тому, что новоиспеченные христиане успели ознакомиться с тради­цией о «близнеце» своего греческого имени Рос-Росия. Не известно как выглядели в текстах русско-византийских до­говоров (скорее всего на греческом) написания имени русь и его формы единствен­ного числа русин, но вероятно Константин Багря­нородный дает по­хожий пример, где княгиня Ольга названа Рωσένη [росена]. Ка­жется форма написания через оу использовалась гре­ками поначалу редко (как и у Константина), форма, вплотную, в упор в тоже время сближающаяся с греческим словом «красные, пурпурные», на рас­стояние наверное по оценке греков даже ближе, чем разно­ударные вари­анты Рос между собой, что не со­всем быть может в таком случае годилось по их мнению для официальных тек­стов (формировало какие-то менее удачные тон и ассоциации?), до тех пор пока русские сами не сделали свой выбор, а за ними и греки сподаблива­лись писать порой через -оу – Роусиа.