Ну сколько можно спорить в соцсетях?

«Нам не до нас», – утверждает наш вдумчивый колумнист и пытается разобраться почему.

Начало июля. Я сижу во дворе домика в Саулкрасты, Латвия, под пляжным зонтом. По зонту раз в пару минут со звуком спущенной тетивы, напоминающим о драме французского рыцарства при Азенкуре, шарашат увесистые шишки: их сшибает с растущих во дворе сосен сильный ветер, со стоном гонит от моря пятьдесят мокрых оттенков серого. Передо мной стоит ноутбук. В ноутбуке ворочается Рунет. В Рунете гремит буря посерьезнее. Там завсегдатаи соцсетей и бойцы медийных комментов рубятся насмерть из-за тридцатилетней училки Дженнифер Фихтер, которой в Штатах только что впаяли срок в 22 года за амуры с тремя 17-летними школярами. Интеллектуальный хруст и скрежет, полемические хрипы, фонтаны виртуальной крови. В бой вступает колонна, сверкающая надраенной моралью, над шлемами трепещут штандарты «психологическая травма на всю жизнь», «а если бы это был мужик-учитель и девочки?!», «а если бы это был мужик-учитель и мальчики??!!», «еще мало дали!». На нее обрушивается с фланга лава разнузданных либертинов, боевой клич «где мои семнадцать лет?». Лишь иногда из азартной мясорубки выскакивает кто-нибудь с квадратными глазами и воплем: «А почему мы тут все об этом спорим... больше, что ли, не о чем... у нас же в экономике развал, в политике мрак и туман а-а-а-а!» – и исчезает под грудой тел. «Нам не до нас», – констатирует один такой хреновый солдат в фейсбучной ветке и ползет умирать в окоп, в офтоп, в офлайн.

 

Нам не до нас; похоже на правду. Десятком дней раньше решение заокеанского Верховного суда, признавшего гей-браки, обсуждалось русской публикой с такой страстью, будто оно, и для Америки-то важное скорее символически, не только прямо касается всякого русского, но и обязательно ему к исполнению: все, дорогой контент-директор Вася, с бабами ты теперь обжимайся разве что тайком, а жениться будешь на пацанах, вот чем тебе Петя плох, зарабатывает эйчар-менеджером прилично и человек хороший, малопьющий.

Нам не до нас; правда, но не вся правда; не диагноз, а симптом. Если бы меня попросили описать современное состояние русской интеллектуально-общественной жизни максимально коротко, я бы уложился вот в эти два слова: «ложная повестка». 

Если бы меня попросили описать современное состояние русской интеллектуально-общественной жизни, я бы уложился в два слова: «ложная повестка».

Это несложно объяснить, но еще проще ощутить. Чувство, знакомое всякому, кто покидал родину не только физически, но и информационно, на приличный срок, не читал отечественной новостной ленты, не смотрел (Господи, помилуй!) отечественного телевидения, не заходил в фейсбушку, не был в «ВКонтакте». Я пробовал это делать в разных точках земшара, от проклятого заокеанского Пиндостана до вот этих самых Саулкрастов, до которых от Кремля полтора танковых плевка, – и каждый раз после детокса при возвращении в родную ноосферу испытывал одно и то же сильнейшее ощущение. Ощущение тотальной, инопланетной чуждости, бессмысленности и пустотелости практически всех главных споров, оппозиций и выборов, в которых и по поводу которых бушуют страсти и ломаются копья дома.

Это – ложная повестка. Ложная, даже когда она вроде бы не про заморских геев или столь же отдаленный харассмент, когда она вроде бы про нас.

Крымнаш или Крымненаш. Россия – это Европа или Азия. Ватники или укропы. Бродский – записной либерал-западник или певец империи. Гордая Новороссия против киевской хунты или гордый дух Майдана против наймитов кровавой гэбни. Пармезан или духовные скрепы. Китай – враг или Китай – друг. Русский мир – обретенная святыня или бессовестная фикция. Надо запинать пятоколонный интернет-ресурс «Медуза» под лавку за употребление слова «телочки» или не обязательно, и существует ли вообще в России дискриминация по гендерному признаку. Сталин – эффективный менеджер и автор Великой Победы или тиран и погубитель всего; и есть ли, в конце концов, да ответьте же вы, суки, место Сталину среди святых?!

Эта повестка ложна уже потому, что на большинство этих неразрешимых вопросов есть простые, примитивные, на уровне школьного учебника ответы, да, столь же неполные и неокончательные, как в школьном учебнике, но позволяющие сберечь время и силы. 

Русский мир существует, но принципиально не отличается от любого другого национально-культурного мира, выходящего за пределы госграницы: англосаксонского, испаноязычного, китайского или армянского, – а технически отличается от них всех столь же сильно, сколь они друг от друга.

Русский мир существует, но принципиально не отличается от любого другого национально-культурного мира, выходящего за пределы госграницы.

Бродский – записной либерал и западник, но подданный империи русского языка; певец индивидуализма и свободы – но также и обожатель империи как эстетической категории, как уродливого и эффектного воплощения человеческих представлений о величии и вечности, рядом с которым индивидуализм и свобода обретают такой наглядный масштаб.

Пармезан, в отличие от духовных скреп, есть. Точнее, его теперь нет, но по совершенно другим, не метафизическим причинам. Слово «телочки» дурацкое, а гендерная дискриминация в России – проявление общей проблемы, привычки дискриминировать друг друга по любому подвернувшемуся признаку в полную меру сиюминутной возможности.

Понять «Россия – Европа или Азия?» очень просто. Для этого даже не надо влезать в культурологические дебри, восходить к Аксакову и Герцену, Бердяеву и Данилевскому. Надо только взять хороший атлас и посмотреть, где проходит географическая граница между этими двумя мирами (подсказка: по Уралу). Потом посмотреть, с какой стороны от Урала больше русской территории. Потом посмотреть, с какой стороны от Урала живет большая часть русского населения, расположены крупные города и интеллектуальные центры. Потом посмотреть, с какой стороны залегают полезные ископаемые, за счет которых это население живет. Посмотрели? Ну вот это и есть ответ. Он неоднозначный, да. Но мало ли в мире неоднозначных ответов. Иногда в спорах рождается истина, как якобы сказал Сократ, а все с тех пор повторяют. Истина – неуютная штука, но полезная: пригождается в те моменты, когда практические решения заводят в глухой тупик. Но рождение истины в споре похоже на всякое другое рождение: сначала ее надо зачать и выносить. А современные русские споры устроены так, чтобы этого не происходило. Они – драма интеллектуальных сперматозоидов из анекдота про «мужики, нас предали, мы в гон...оне!». По завершении современного русского спора умозрительный контрацептив завязывается узелком и выкидывается на свалку, чтобы потихоньку разлагаться там среди ржавых пулеметных информлент, обломков очередного карго-культа, токсичных отходов имперского ресентимента и либерального самоедства, а также собратьев калибром поменьше – вроде спора о том, приличествует ли гостю снимать обувь, или спора о том, правильно ли получил по морде Митя Ольшанский.

Вот какая штука, ребята: ваши споры про все про это не пригодятся никак никогда низачем никому. Ни вам, ни вашим потомкам. И я не знаю, чего в этом больше. Расчетливой манипуляции, циничного троллинга – потому что не надо же быть записным конспирологом, чтобы понимать, как это просто: заставить интеллект нации работать вхолостую, пока реальные пацаны решают реальные вопросы. Или инстинктивного, коллективно-бессознательного договора не обсуждать ничего настоящего и по-настоящему, потому что толку от этого все равно не будет, пока не изменится нечто вне и независимо от нас. Так, рассказывают, птица принимается яростно выискивать в перьях блох, когда к ней подползает змея, так джентльмены на борту «Титаника» обсуждают игру оркестра, пока вода хлещет в пропоротый айсбергом бок. Я не знаю, но с какого-то момента не хочу в этом участвовать. Поэтому я захлопываю ноутбук, натягиваю штормовку и иду на берег, где пятьдесят оттенков иностранного серого моря и пятьдесят оттенков иностранного серого неба сливаются в идеальный иностранный серый.

Я стою на берегу. И думаю, что это, конечно же, тоже не решение.

Потому что завтра погода изменится. А потом я вернусь.

Автор: Александр Гаррос, 5 Октября 2015 Г.