Каспийские хороводы

Одно время автору очень нравились труды Л. Н. Гумилева. Привлекала не столько концепция «этногенеза», весьма скептически принятая, кстати, профессиональным сообществом, сколько отличный литературный стиль изложения, помноженный на исключительную широту охвата и внимание к деталям. Одной из известных работ именитого тюрколога стала монография «Тысячелетие вокруг Каспия». Столетия войн, дрязг, интриг и сложных перипетий во взаимоотношениях народов, волею судеб оказавшихся на главном караванном пути мировой торговли.

СССР играл в игру с распределенным выигрышем

Время – категория бездушная, не пощадило оно и Шелковый путь. Караваны сместились на морские коммуникации, великие державы обросли колониями. Индия, Америка и Китай надолго стали ведущими активами в большом противоборстве. Роль Каспийского региона и Центральной Азии трансформировалась из (как сегодня выразились бы политологи) «главного торгового хаба» в инструмент глобальной политики ведущих держав.

Нет, торговля не остановилась, и растущая Россия активно вступала в конкурентную борьбу с Османской Портой и Персией, джунгарами и маньчжурами. Событий происходило много, но роль региона изменилась принципиально – из активного субъекта мировой политики он превратился в объект ее игроков. Если в XIX веке события в масштабе определялись британскими опасениями за судьбу своей индийской жемчужины в имперской короне, то в веке XX веке игра продолжилась в форме «борьбы с коммунизмом», т. е. с СССР.

Ближнему Востоку в этом плане «повезло» значительно больше – в подземных и морских кладовых хранились разведанные ранее углеводороды, имелся в наличии Суэцкий канал, а с 1949 года Лондон, расписавшись в беспомощности, добавил в «копилку счастья» еще и Израиль – жизнь в регионе стала весьма насыщенной. Распад Османской империи, а затем коллапс британской колониальной политики породили вал территориальных и межнациональных конфликтов и войн, не изжитых и по сей день. Но они, в свою очередь, высвободили огромные людские и природные ресурсы, как востребованные, так (что немаловажно) и пригодные для быстрого освоения. Сегодня такие ресурсы принято называть ликвидными.

Кое-какие ресурсные активы наличествовали и в т. н. «Большой Центральной Азии» (Средняя Азия фактически является органической частью Азии Центральной), но огромным осложнением на пути их освоения являлось отсутствие выхода к морским коммуникациям. Если бы не политика СССР, который развивал «окраинные земли» фактически с одинаковым приоритетом по отношению к землям «центральным», то судьба экономики региона не сильно отличалась бы в лучшем случае от Бангладеш, в худшем – Афганистана. Последний, как в XIX веке являлся для Британии не экономическим активом, а инструментом обеспечения безопасности своих «торговых жемчужин», так и в XX веке продолжил играть аналогичную роль. Зачем контролировать или влиять на Афганистан? Ради безопасности. Не ради торговли, производства, залежей марганца, меди или даже драгоценного лития. До появления советских специалистов эти «сокровища» там системно и не искали.

Богатый на рабочие руки и востребованные ископаемые Иран после Исламской революции и трагедии в Тегеране был на десятилетия довольно плотно изолирован от торговой и промышленной инфраструктуры, имея при этом уникальные географические преимущества. По сути дела, его ресурсы оказались запечатаны, как своеобразная пещера Али-Бабы. Нынешний Иран, добившись ценой неимоверных усилий потенциала для превращения в крупного регионального игрока, живя в буквальном смысле на энергоносителях, до сих пор не имеет адекватной внутренней энергосистемы, транспортной сети, испытывает проблемы с генерацией, переработкой сырья и освоением запасов.

В 90-е годы мир вышел из блокового противостояния. Где-то успешно, а где-то не очень регионализация постепенно сменялась глобализацией, логистические и производственные цепочки усложнялись и разветвлялись, и вот в этом «чудном мире» новые и даже теперь совсем свободные страны Средней Азии стали искать пути встраивания в глобальную систему. И вот здесь выяснилось много интересного, но довольно печального – им негде, нечем и не с кем торговать. СССР развивал внутренний рынок, но не строил никаких коридоров от Лиссабона до Владивостока и от Мурманска до Нью-Дели. Железнодорожные и автомобильные сети выстраивались исключительно для внутренних потребностей, а единый торговый флот и порты остались где-то далеко в туманной дали, а позже и они растворились стараниями «нового менеджмента».

Если на Ближнем Востоке от двух бывших империй остались границы, проводимые в уютном кабинете фактически по линейке на карте и строго в парадигме «игры с нулевой суммой» для метрополии (центру все, остальным что останется), то Средняя Азия получила границы, сформированные по нуждам и потребностям совершенно иного государства-цивилизации.

Со времени Российской империи вхождение азиатских территорий в ее состав происходило полностью и по частям ханствами – крайне волатильными образованиями, которые никогда не имели более-менее устойчивых территориальных рамок, зачастую даже этнических. СССР устраивал границы республик таким образом, чтобы внутри границ все время формировались национальные противовесы, а ресурсы часто распределялись по принципу «меньшей территории большее» – т. е. как раз тому принципу, который в условиях «цивилизованного» мира просто был бы невозможен. У сильного государства есть и земля, и вода, и энергия, а если этого нет или недостаточно, то сдерживает только одно – наличие иного сильного государства.

СССР строил другой мир, в котором вода могла быть у меньшего территориального образования или меньшее образование могло получать энергию на лучших условиях, чем территории внутри условной «метрополии». С математической точки зрения, СССР играл в игру с распределенным выигрышем, но именно это и означало, что, разделившись, ни один игрок не сможет не только унести с собой выигрыш своих визави, но даже часть своего прошлого выигрыша, полученного по былым правилам.

Банальность и очевидность этой базовой конструкции из теории игр элитами была проигнорирована напрочь. Да и немудрено, на это не было времени – шел передел собственности в масштабах космических, который осложнялся еще и извечными родовыми, племенными и клановыми противоречиями. «На подумать» просто не оставалось времени. Следует отметить, что наличие запасов сырья, разведанных и освоенных Союзом на территориях некогда братских республик, а также вполне искреннее заблуждение мировых игроков в том, что эти запасы ликвидны, т. е. извлекаемы и транспортируемы с адекватными затратами до центров распределения, сыграли с новыми постсоветскими элитами поистине трагическую шутку.

Если отвлечься от массы деталей и выделить главное, то условно 90-е – начало 2000-х – это время складывания в регионе нового баланса элит, который во многом напоминал систему правления Саудовской Аравии: представители одного рода осуществляют полный контроль за основными ресурсами, а представители остальных – в зависимости от степени влияния и исторических (что немаловажно) предпосылок получают распределяемые сверху доли.

Это не феодальная или неофеодальная система, как сегодня любят говорить политологи, это рентный капитализм с некоторыми региональными особенностями в плане политического представительства интересов той или иной территориально-родовой общности. Базовые отрасли полностью контролируются одной родовой группой, которая ведет переговоры по условиям внешнеторговых контрактов, привлечения инвестиций и оборудования, а итоговая рента распределяется согласно общему консенсусу, при этом никого не волнует, кто и сколько контролирует вторичные рынки и территории – это некая историческая данность, вернее, подается как таковая. Одновременно, если нарушаются правила распределения дохода от базовых ресурсов, то обиженная сторона вполне способна поднять часть территорий и даже хозяйственных отраслей второго плана на бунт.

Строить эту систему в условиях, когда у тебя есть запасы сырья, а международные инвесторы и транснациональные корпорации готовы реализовывать проекты, занятие увлекательное и интересное, мечта, которая находится прямо над горизонтом. Какая уж тут теория игр, до нее ли?

Это искреннее заблуждение всех заинтересованных сторон в том, что активы ликвидны, оно работало довольно долгое время. И вот, примерно ко времени первого большого кризиса 2008–2009 гг. оказалось, что «гладко было на бумаге, да забыли про овраги» – монструозные проекты не двигались далее рамочных соглашений, поскольку соглашения запускали проработку деталей, а погружение в них разочаровывало инвесторов.

И дело даже не в том, что долгое время не могли определить статус Каспийского моря – выкачка ресурсов на рынки в достаточном и стабильном объеме, интересовавшем инвесторов, была возможна только при одновременной работе сразу нескольких поставщиков. Длина «шланга» становилась настолько значительной, согласования столь долгими, а резервов на риски не предусматривалось в принципе, что все это просто обнуляло рентабельность проекта при постройке в разных юрисдикциях, которые вдобавок ко всему не могли распоряжаться выручкой в приемлемом для себя объеме.

Вспомним прошлый абзац – ведь эту выручку надо было распределять, а оно уже было обещано ранее, на этапе соглашений. Активно рассуждая о новых путях доставки углеводородов на перспективные рынки, среднеазиатским коллегам стоило бы поинтересоваться, как идут дела у соседей. А дела шли и идут так, что за двадцать пять лет ни один сухопутный мегапроект в регионе в направлении с Юга на Северо-Запад, и с Юго-Востока на Запад не был доведен даже до стадии начала строительства.

И дело не в протяженности или особенностях рельефа. Региональные нитки Киркук – Джейхан (Ирак – Турция), Баку – Тбилиси – Джейхан исправно поставляют объемы, а условия и географию прокладки идеальными не назовешь ну никак. Более того, удалось запустить весьма протяженный маршрут из Казахстана и Туркмении – это 4 тысячи километров только по китайской территории и 1,5 тысячи в Средней Азии. Так почему в одних случаях все получалось, а в других нет?

Причин на самом деле несколько. Первая и главная заключается в том, что, в отличие от России, Катара или Саудовской Аравии, покупатель и производитель в регионе фактически являются частью одной большой структуры. Стремясь любыми способами привлечь инвестиции в добычу, элиты жертвовали для этой структуры своими долями, и соглашения заключались таким образом, что около 75 % запасов фактически по договорам принадлежат американским и европейским производителям. И дело не только и не столько в великой силе коррупции, сколько в совершенно банальной природе бизнеса как такового – результат делится между реальными, а не номинальными инвесторами. Сколько ты готов выделить средств в проект – вот ровно такая твоя доля. Нет живых денег, а есть только сырье и территории? Получите свои законные 15–18 %.

Поход за сокровищами

Распределяя на рынках ближневосточное и европейское сырье, наращивать объемы добычи в этом регионе для ТНК имело бы смысл только в том случае, если бы были существенно ниже издержки или растущий спрос потребует новых контрактов и дополнительных объемов, причем колебания этих процессов собственники должны были иметь возможность купировать (на «птичьем языке» хеджировать). А вот с этим были проблемы.

Спрос не рос, а суммы, требуемые в проекты, росли год от года. В свое время каспийское месторождение Кашаган представлялось как золотые россыпи XXI века. Оказалось, что надо просто сломать голову, вывихнуть на 180 градусов руки и ноги, чтобы оттуда пошли более-менее стабильные объемы. Инвестиции с проектных 7 млрд долларов выросли до 40 млрд долларов, и это, видимо, не предел.

Что в таком случае делают (вернее – после 24.02.2022 следует говорить «делали») ТНК в России? Они шли в высокие кабинеты и перенаправляли потоки на другие, альтернативные источники. И вот здесь кроется вторая базовая проблема региона – альтернативных источников сырья для крупных проектов просто нет. Любой сбой в разведке и проектировании ломает всю конструкцию целиком. А если учесть, что государств-участников много?

В прессе любят писать про коррупцию, как-то забывая о том, что главный источник этой самой коррупции в современном мире и есть эти самые пресловутые транснациональные корпорации. Они – главный взяткодатель и главный бенефициар такого рода «кулуарных инвестиций», но никакая взятка не решит проблему, если сырье недоступно в рамках адекватных рынку затрат. Поэтому совершенно логично, что объемы отправились к тому инвестору, который вложил свои собственные средства в транспортную систему – в Китай.

Но и в случае с Китаем проблема роста объемов никуда не делась, и Поднебесной как воздух потребовались альтернативы, и желательно на приемлемых условиях – Сибирь и Дальний Восток. В плане разницы между написанным в проекте и реальностью показателен пример Туркмении, ресурсы которой выкуплены на годы вперед, привлекать дополнительные средства некуда, а прошлые истрачены. Опять-таки, и в нашем благословенном Отечестве есть подобные примеры, другое дело, что есть альтернативные источники и средства для покрытия издержек по переброске объемов.

Водили хороводы под знаменами великой углеводородной революции в Средней Азии, даже перестроили политические механизмы под ее реализацию, раздали доли инвесторам, а реальность оказалась прозаичнее и угрюмее. Даже 7-миллионная Туркмения, которая, казалось бы, представляет собой бездонный резервуар, успех Катара или Бахрейна повторить не смогла. Да и не могла в принципе, но кто тогда думал о математике?

Вот в этой реальности, осознание которой наступило даже до первого мирового кризиса нового времени (примерно так – к 2005 году), экспертное сообщество нашло текст и музыку для новой хороводной песни – производственная база.

Не получилось жить на сырье, ничего, надо повторить пример Юго-Восточной Азии – стать промышленным центром. Руки в наличии имеются, валюты девальвированы так, что развитие производственных площадок для транснациональных корпораций просто не может быть не выгодным. Если поднять выступления политиков и экспертов того периода, то мы увидим, как один за другим обсуждаются инвестиционные проекты в сфере товарного производства. Результат? Примерно такой же, как и у предыдущего «похода за сокровищами».

И в этом действительно стоит разобраться, ведь нам постоянно рассказывают о том, что Китай создал свое экономическое чудо на «дешевой рабочей силе и слабом юане». Ну вот в Таджикистане самая дешевая рабочая сила и слабая валюта – где чудо? При этом, в отличие от своих соседей – Узбекистана и Туркмении, там есть и энергия, и вода (если посчитать эти ресурсы на население). Парадокс? Отнюдь.

Проблема заключается, опять-таки, в проклятой географии и отсутствии производственных ресурсов. Бангладеш – бедная страна, и с водой у нее все не так хорошо, как в Таджикистане, и с электроэнергией есть сложности, мусора много – почти 200 млн населения как-никак, но там производства инвесторы открывают, а в Душанбе нет. Корея, еще полвека назад ну кто бы подумал, что станет мировым центром судостроения – нет ведь металла, сырья своего. Разница между одними и другими банальна – наличие моря и морских коммуникаций.

Имея море, вы можете завезти любое сырье, которое будет работать по так же завезенным технологиям, и ваши дешевые рабочие руки и девальвированная валюта будут работать синергично, потому что вы сможете вывезти товары заказчику по самой приемлемой цене логистики. Вот в Таджикистан (да и к соседям тоже) надо вначале дорого завезти сырье, потому что вы никогда не привезете по суше столько и за такую стоимость, как на море, и вывезти продукт обратно. И одно дело возить свежую зелень на самолете тюками в аэропорт Жуковский, и совсем иное дело – производить и везти на рынок заказчику промтовары.

Эти размышления, я надеюсь, немного отрезвят тех, кто доказывает, что Россия – это такая исключительно континентальная держава, которой не нужен сильный флот. Реальность иная: нет сильного военного и торгового флота – значит, государство не может полноценно участвовать в международной торговле, а (как минимум) половина перспективных направлений для нее будет закрыта.

Чтобы понять бесперспективность подобного рода проектов (говоря об опции в масштабе, а не о локальных, единичных производствах) понадобилось около 4–5 лет. Срок относительно короткий в рамках исторического цикла, но довольно значительный с точки зрения современных технологий и инноваций. И вот участники хоровода решили вспомнить о такой конструкции, как ЕврАзЭС (в то время он именовался еще таким образом).

Поиск адекватной экономико-математической модели «распределенного выигрыша» для России

Как и Союзное государство России и Белоруссии, Евразийский союз долгое время пребывал скорее в номинальном, чем в реальном состоянии. Это и немудрено, учитывая тот факт, что со времени его основания главной функцией этого объединения было вовсе не экономическое развитие (декларации мы брать в расчет не будем), а банальное открытие транзитных коридоров. Годами ЕврАзЭС был фактически главным органом, регламентирующим беспошлинный реэкспорт с легальным механизмом обхода сторонами национальных квот и пошлин на те или иные виды товаров. Попутно снимались ограничения на движение капитала и рабочей силы, но капиталы в виде перекрестных инвестиций двигаться никак не хотели.

Как ввезти мясное сырье в Россию из Польши, если квоты в России являются константой и распределены весьма жестко, а пошлина до 60 %? Не беда, ведь в братских Белоруссии и Казахстане есть свои квоты, не такие жесткие, вполне себе добываемые, а кто мешает потом купить это сырье у добрых и сердобольных братьев? А как регулировать транзит товара из Европы в Киргизию? Китайского, купленного в Казахстане? Вот, собственно, этими вопросами и занимались такие органы, как комиссии Таможенного союза. Работа там была проделана на самом деле немалая – все-таки это огромный пласт регулирующих документов, норм, предписаний, сертификатов, которые были унифицированы. Попутно создавались и цифровые базы, которые (надо отдать объективно должное) работали на снижение коррупции в трансграничных операциях. Но принципиально Таможенный союз работал не как инвестиционная площадка для развития, а как транзитный регулятор, собственно, что и было изначально отражено в его названии.

Попытки инвестиционных проектов по этой линии предпринимались неоднократно, однако упирались они вполне закономерно в противоречие, описанное несколькими абзацами выше. Рост внутреннего товарооборота был стабильно минимальным, а прирост за счет новых членов и превращение в современный ЕАЭС происходило от необходимости снятия ограничений на движение рабочей силы. Только, пожалуй, Армения использовала ЕАЭС по назначению, как рынок сбыта, что, впрочем, никак не сказалось на политической «многовекторности» последней.

Надо отдать должное команде С. Глазьева, который считал, что ЕАЭС – это не ситуативный инструмент, а организация на перспективу. Его команда с удивительным упорством выстраивала полноценные органы управления, но проблема была и оставалась неизменной – даже в самый «урожайный» доковидный 2019 год общий товарооборот ЕАЭС составил 60,2 млрд долларов, из которых 36 млрд долларов пришлось на связку РФ – Беларусь, а еще 13 млрд долларов на экспорт из России минерального сырья в Казахстан, при этом основные поставки между участниками пришлись на минеральное сырье и питание. Как аналог Европейского банка реконструкции и развития был создан Евразийский банк, однако весь объем накопленных за десятилетие прямых инвестиций не превысил и 25 млрд долларов.

И вот последней итерацией хоровода стали разного рода транспортные коридоры. Ну в самом деле, если мы не можем для внутреннего общего рынка что-то внятное производить и этим торговать, а с сырьевыми маршрутами и проектами не складывается пасьянс, то логично зарабатывать на логистике между теми, кто действительно производит и покупает. Идеи с коридорами и шелковыми путями были восприняты с неподдельным энтузиазмом – как спасительный выход из сложившегося тупика. Более того, стали доводиться до практической реализации проекты по реконструкции и расширению железнодорожной сети, как единственной, пусть и крайне ограниченной в возможностях, альтернативы морю.

Были расконсервированы, частично модернизированы и построены несколько железнодорожных маршрутов в направлении на Афганистан: Душанбе – Хошади, Керки – Акина, Акина – Андхой, реконструирован участок на Мешхед – Серакс и построен на маршруте Горган – Этрек (оба участка Иран – Туркмения). Введен в эксплуатацию Хаф – Герат (Иран – Афганистан), реконструированы пункты пропуска Достык – Алашанькоу и Алтынколь – Хоргос с дальнейшим входом на каспийские порты.

Иран вложил серьезные средства в модернизацию портовой инфраструктуры Анзали и Амирабада, которые выстроены по последнему слову, но пока работают даже не на треть мощности. Движение вроде бы действительно пошло. А проекты обсуждались один другого серьезней. Может, кто-то из читателей сейчас вспомнит такие названия, как Транскаспийская магистраль, проект ВСМ «Евразия» (это где планировалась трасса на Казань и Челябинск), ТРАСЕКА и т. д.

Пресса пестрит сообщениями о том, что железнодорожные перевозки контейнеров Восток – Запад выросли на 120 %. А много это или мало? Ну вот за прошлый год весь объем перевалки через описанные выше пункты пропуска был аналогичен примерно 40 рейсам крупных морских контейнеровозов, а до самой «глубинной» Европы добралось всего 3,5 тыс. ед., остальное растворилось на просторах родной Евразии. В процентах много, в абсолютных величинах довольно скромно.

Китай весьма осторожно подходит как к запуску подобных маршрутов, так и к инвестированию в них. И понять эти причины можно – западный маршрут пролегает по бассейну р. Тарим, Синьзян-Уйгурскую автономию, регион с наименее развитой инфраструктурой во всем Китае, с расстояниями в тысячи километров неосвоенных территорий. Здесь нет ни логистики, ни транспортных линий. Чтобы достичь границы с Казахстаном нужно сформировать свыше 4-х тысяч километров подъездных путей, состыковать их с развитой приморской частью Китая. По разным оценкам, это свыше 450 млрд долларов инвестиций, учитывая кредитную нагрузку для «младших» партнеров, у которых собственных средств не хватает хронически. И это только малая толика будущих затрат.

В Средней Азии нет своего контейнерного парка, а китайский загружен, по Каспию двигаются суда-малотоннажники, способные взять редко когда больше 250 контейнеров на борт за рейс. Российский же судовой парк в регионе просто исчезающе мал, представлен в основном небольшими балкерами, которые в летний период уходят в Азовское и Черное море работать на рейдовых перегрузках. Наш торговый флот и портовая инфраструктура в регионе – это вообще отдельная тема для анализа.

В итоге результат последнего круга каспийского хоровода оказался неоднозначным. Если посмотреть на показатели товарооборота, то в регионе только Иран нарастил свой экспорт в страны Средней Азии, а вот обратный импорт от наших соседей в Иран описывается исчезающе малыми величинами – 17 млн долларов, 120 млн долларов и т. д. Винить Иран за это не стоит – он действует в своих интересах, тем более что в его планах кардинально модернизировать железнодорожное сообщение от Персидского залива на Каспий. И вот после такой модернизации неожиданно может выясниться, что те же китайские товары вполне удобно возить нашим соседям с Юга на Север (!), а не наоборот, как долгое время думали «эксперты» и на что рассчитывали элиты. Мы всем миром построим Ирану двухпутную электрифицированную дорогу от Персидского залива на Каспий, а он нам заботливо поставит китайскую продукцию.

Понимают ли, пройдя все эти хороводы мучений и несбывшихся надежд, это элиты региона? Несмотря на бодрую риторику, да, прекрасно понимают. Другое дело, не понимают, в каком направлении двигаться дальше, ведь, учитывая ситуацию после 24.02.2022, они и тактически, и стратегически дезориентированы.

Что это значит для России? Найдем адекватную экономико-математическую модель «распределенного выигрыша» – получим устойчивый в плане безопасности базис и рынок сбыта, т. е. основу для будущего представительства интересов России в мире. Не найдем – получим разброд и шатание в своем южном «подбрюшье», потому что альтернативных проектов экономического рывка у региона просто не осталось.