Искушение. Джон Маверик

Говорят, если таланта нет, то его и не купишь. И действительно, можно заплатить учителям и отработать любую технику. Но кто вдохнет в картины свет, душу, ту золотую искру, которая, как магнит, притягивает взгляды даже самых неискушенных зрителей? Что ни говори, а творчество – это алхимия.
Так размышлял Эдик, печально разглядывая только что законченную картину. На ней еще не высохли краски, а она уже казалась плоской и старой, прокисшей, как плохое вино. В ней не было жизни. Сидящая за столом смуглая девочка в пестром сарафане выглядела деревянной куклой. А перед ней – нет, не персики – роза в бокале и разбросанные по скатерти ромашки. Такой теплый, немного ностальгический сюжет, но вода за хрупким стеклом не играет на солнце, цветы как будто сделаны из бумаги, и вообще, ничто не является собой, ничто не имеет смысла.
Понурившись, Эдик отошел в угол и сел на табурет.

 - Хоть бы волшебник помог какой-нибудь, - подумал устало. – Пришел бы да исправил, что нужно, на холсте, а еще лучше – у меня в голове. Или где там обычно гнездится дар Божий? Может, в сердце?
Эдик недоверчиво приложил руку к груди и прислушался, точно надеясь уловить что-то особенное, какую-то дивную, неземную музыку, отголосок высшей гармонии. Сердце стучало ровно и холодно. Он не то чтобы верил в волшебников, но смутно надеялся, что где-то там, наверху, существуют силы, способные протянуть руку помощи. Конечно, делают они это не всегда, а только если очень попросить. Но как просить, Эдик не знал, поэтому грустно сидел в углу и смотрел на свою – такую техничную, но совершенно бездарную картину.
Что-то мягко торкнулось в незапертую дверь, и тут же та распахнулась. В студию ворвался холодный ветер, швырнув через порог целую охапку кленовых листьев. Огненные бабочки закружились вихрем, заплясали в пыльном воздухе и, оседая, сложились в крупного ярко-рыжего кота.

Эдик удивленно моргнул. А усатый вальяжно прошествовал через комнату и, коротко мяукнув, одним прыжком взлетел на заставленный цветочными горшками подоконник. Горшки полетели вниз, а один раскололся на черепки, вывалив на пол круглый кактус. Сквозь грязноватый тюль сочилось осеннее солнце, и в его скупых лучах рыжий кот горел, как огромный костер, наполняя студию такой сияющей нежностью, что у Эдика на глазах выступили слезы.
- Эй, приятель, ты откуда? – только и смог он сказать.
Кот выжидающе уставился на него круглыми зелеными глазами, прозрачными, как морская вода. Облитая солнцем статуэтка. Золотой египетский божок. Его длинный хвост, окутанный золотыми искрами, покрыл весь подоконник и свешивался кончиком на край нарисованного стола.
- Хм, – задумался Эдик. – А давай-ка я тебя напишу?
Он принес из холодильника вчерашнюю курицу и, нарезав на мелкие кусочки, положил на блюдце. Неторопливо, как истинный аристократ, котик принялся за еду. Потом тщательно вымыл шубку и, свернувшись клубком, задремал.

Все это время Эдик торопливо делал наброски.
И на картине словно взошло солнце. Примостившись на краю стола, рыжий кот осветил унылый натюрморт, отразился в зрачках девочки и бокале с розой, мягкими бликами заиграл на белоснежной скатерти и тюлевых занавесках. И сразу взгляд юной красавицы ожил, а комната наполнилась уютом и ласковым домашним теплом. Она как будто затягивала очарованного зрителя в свое внутреннее пространство, приглашая к беседе и приятному отдыху.
А рыжик стал приходить каждый день, а потом и вовсе поселился в мастерской. Он стал такой же неотъемлемой ее частью, как печка-буржуйка, мольберт или зеленый плюшевый диванчик. Сытно пообедав, котик подолгу нежился на подоконнике в неярких осенних лучах, вылизывал огненную шерстку и сонно щурил янтарные глаза....