Гузель Яхина — о будущем России после ввода войск на территорию Украины

В сегодняшней ситуации мне не кажется правильным умножать слова и эмоции, создавая длинные тексты. Поэтому ограничусь тезисами — о том, что в основном занимает голову и сердце в последние дни.

Во-первых. Самое главное сейчас — остановить огонь. Любые пространные размышления, рефлексия, прогнозы возможны только после того, как люди в Украине перестанут погибать. Мирные граждане не должны жить в постоянном страхе обстрелов. Дети не должны рождаться в бомбоубежищах. Сотни тысяч беженцев не должны скитаться. Оружие должно замолчать.

Во-вторых. На мой взгляд, самые пострадавшие в наступившей катастрофе — наши дети. Особенно подростки. Они пострадали напрямую, психологически: едва восстановившись после тревожных лет ковида, попали в сверхтревожное военное время. Эти две травмы — ковидная и военная — станут определяющими в их формировании. Пострадали наши дети и в переносном смысле — именно им предстоит расплачиваться за происходящее: расти в сильно изменившейся и закрытой от мира России.

В-третьих. Я не понимаю статистику поддержки «военных действий» среди российского населения. 14 лет моей жизни — все детство и юность — прошли в Советском Союзе. Тогда машина пропаганды еще исправно работала, но производила уже не столько коммунистическую риторику, сколько пацифистскую. Лозунги «СССР — оплот мира» и «Миру — мир!», Уроки Мира 1 сентября (писалось именно так, с большой буквы), песни и речевки о мире на каждой школьной линейке, голуби мира на стене каждого класса, на каждой стенной газете и каждой ученической тетради — вот из чего мы выросли. Вера в мир была неотъемлемой частью советского детства, а значит, и личности каждого из нас. Сейчас моему поколению от 40 до 50 лет, это существенная часть общества. Не могу поверить, что многие из моих сверстников одобряют происходящее в Украине. Почему прививка пацифизма не помогла?

В-четвертых. Взорваны культурные мосты между Россией и остальным миром. Эти мосты мы строили 30 лет. Когда я впервые ребенком попала за рубеж (это был 1995 год), французские подростки всерьез спрашивали: правда ли, что по улицам наших городов ходят медведи? А в одну из моих последних поездок за границу школьники крошечного французского городка сами подготовили и показали театральную постановку о Казани — с ретро-фотографиями, читкой татарских пословиц, народными песнями и танцами. Этот путь — от страхов перед «медвежьей» Россией до глубокого понимания ее многонациональности — занял 30 лет. Сейчас он прерван.

В-пятых. Грядет сдвиг нормы. Наша реальность станет иной: и в политическом смысле, и в культурном, и в экономическом. Психика будет адаптироваться, привыкать к этой «новой нормальности» (спасибо пандемии ковида за готовый термин). Но важно сохранить в себе «старую нормальность», беречь ее.

В вышедшем год назад романе «Эшелон на Самарканд» я постаралась показать подобный сдвиг нормы, который случился 100 лет назад в России, под воздействием революции и голода. В 1920-е годы на улицах обычным делом были беспризорники и голодные лежачие, которые уже не могли самостоятельно передвигаться; кочевка населения по стране в поисках еды; бандитизм и проституция, самосуды. Конечно, сейчас речь не о таком — подобное уже невозможно. Но то, что завтрашняя реальность будет суровее вчерашней, уже очевидно. И не каждый станет лучше в этой новой реальности.

А если военные действия продлятся долго, то вернувшиеся с фронта принесут войну в свои дома. Те, у кого родные и близкие воевали в Афганистане или Чечне, понимают, что я имею ввиду. А кто не понимает — может пересмотреть фильм Валерия Тодоровского «Мой сводный брат Франкенштейн» или перечитать роман Алексея Иванова «Ненастье».