Александр Сергеев: «Фундаментальная наука – часть национальной культуры»

— А я в нем еще не сидел (смеется). Кресла этого просто нет, не купили еще, как нет и нового директорского кабинета — там пока ремонт идет (мы беседовали все в том же кабинете, который Сергеев занимал много лет, будучи заместителем директора института по науке. — И. С.). А по поводу комфортности моего нынешнего положения могу сказать следующее: меня избрали директором института в ходе конкурентных выборов, и когда ты получаешь большинство голосов своих сотрудников, то это означает поддержку, доверие, а их нельзя обмануть. Так что сейчас речь идет не о комфортности или некомфортности, а об ответственности.

Не могу сказать, что новая должность что-то коренным образом изменила в моей жизни или я столкнулся с чем-то принципиально новым именно в управленческой сфере. Зато появилось несколько досадных моментов. Первый из них — необходимость обязательного присутствия — по должности — на множестве мероприятий. Времени жалко, потому что даже тот минимум, который можно было бы посвятить занятиям наукой, приходится тратить вот на такие вещи. И второе — необходимость общаться с бюрократическими инстанциями, вроде разного рода проверяющих комиссий. Такое общение, как правило, далеко от науки, но, увы, от этого никуда не денешься.

— Что делать, «времена не выбирают», как сказал поэт, а жизнь продолжается. Когда была предложена реформа Академии, мы с коллегами по институту заняли достаточно жесткую позицию по отношению к ней: были и митинги, и письма протеста, был даже организован «Клуб 1 июля», и я тоже вошел в него. Таким образом мы высказали свое отношение к этой идее, которую считаем вредной для науки. Но когда реформа стала законом, то пришлось делать выбор: если ты хочешь жить и работать в этой стране, то нужно следовать закону или уходить. Да, работать в системе, где тебя переломили через колено, не самое приятное, но если хочешь продолжать заниматься наукой, то приходится принимать эти условия.

— Скорее, пока он порождает опасения. Во-первых, они связаны с непрозрачностью, неясностью для нас целей этой реформы, отсутствием вектора развития. Ведь те претензии, которые предъявлялись прежней Академии наук, были явно надуманными. К тому же до сих пор никто открыто не признал ответственность за то, что это именно он инициировал эту реформу, что тоже настораживает. Кстати, по поводу упреков в неэффективности российской науки: на один доллар, который вкладывается в нее, мы обеспечиваем больше результатов и больше публикаций, чем где-либо в мире.

Были упреки и в адрес прежнего руководства РАН, что оно не может обеспечить хорошее финансирование академической науки, а вот новые люди, которые придут к управлению, знают, как это сделать. Но пока финансирование только сокращается. 

Определенные опасения вызывает сегодня и то, что в научной политике возобладали идеи финансирования на основе тотальной конкурентности. Я вполне поддерживаю такой подход, когда речь идет о выделении сравнительно небольших грантов на то или иное исследование, особенно для молодежных коллективов. Но фундаментальная наука сильна крупными проектами, а судьба их в небогатой стране не может решаться на конкурсной основе, их будущее должно определяться по-другому. Когда речь идет о тех двух-трех научных центрах, которым по плечу программы национального масштаба, они на основе экспертизы сами разберутся, кто за что будет отвечать.

— Федеральное агентство научных организаций — молодая организация, работают там молодые люди, многие из которых отношения к науке прежде не имели. Перед ФАНО была поставлена задача — изменить систему, сделать «не так, как было в прежней Академии». Поэтому ФАНО предложило взамен прежней «тематической» структуры академии другую схему управления подведомственными организациями, решив организовать интегрированные федеральные исследовательские центры и национальные исследовательские институты. В этом есть своя логика: ФАНО нужно создавать свои точки опоры. Вместо того, чтобы разбираться с многочисленными проблемами большого количества небольших институтов, ФАНО будет иметь дело с небольшим числом «доверенных» центров, что гораздо удобнее с точки зрения менеджмента. Из более чем 800 организаций, входящих в РАН, было решено создать несколько десятков интегрированных научных центров, сформированных не только по тематике, но и по принципу удобства управления ими. 

— В Нижнем Новгороде тоже было предложено сформировать Федеральный исследовательский центр, объединив несколько академических организаций — Институт прикладной физики, Институт физики микроструктур и Институт проблем машиностроения. Процесс этот идет поэтапно: наш институт уже получил статус ФИЦ, и теперь мы по уставу можем в свой состав включать филиалы. Они перестают быть самостоятельными юридическими лицами, хотя в значительной степени сохраняют автономность и даже свои прежние названия (это важно, потому что они известны в научном мире своими именами). Впрочем, к названиям этим прибавятся еще слова «Филиал ФИЦ «ИПФ РАН», это произойдет 1 января. 

Мы хотим, чтобы этот процесс прошел минимально травматично для ученых, все должны продолжать работать, как прежде, нормально. А вот для финансовых и административных служб это будет непростой процесс, и бюрократических забот будет, конечно, много, но еще раз повторю, мы постараемся сделать так, чтобы для ученых это прошло почти незаметно. 

— В условиях сокращающегося бюджета такие центры, по замыслу руководства ФАНО, должны стать своего рода территориями опережающего развития. Отсюда и повышение их престижа, и, надеемся, увеличение целевого финансирования программ. Кстати, в наших планах, которые мы уже представили в ФАНО, есть несколько объединяющих направлений, в том числе и строительство инновационно-технологического центра общего пользования, а также шесть проектов, рассчитанных на будущую интегрированность наших институтов. Так что создание такого центра должно дать хорошие стартовые условия для того, чтобы сделать нижегородскую науку более эффективной, и это внушает оптимизм в условиях, когда в академической среде есть общая неопределенность. 

— Наверное, частью своих исследований наука должна удовлетворять потребности экономики. Но у нас в стране практичеки разрушен интерфейс между наукой и экономикой, а для того, чтобы научные достижения реализовать на практике, нужны опытно-конструкторские работы, а это огромные средства, больше чем на саму фундаментальную науку. Где их взять и кто этим должен заниматься?

Да, жизнь подталкивает научные учреждения на путь практической деятельности, которая приносит необходимые деньги. (Кстати, половина средств в ИПФ РАН поступает от работы с промышленными заказчиками). Безусловно, это важно для страны, а вот для фундаментальной науки опасно, потому что отвлекает от крупных фундаментальных проектов, которые вызрели в научном сообществе и которыми, в первую очередь, нужно заниматься. 

— В демократическом обществе бюджет должен распределяться в соответствии с запросами налогоплательщиков и с их согласия. Понятно, что результаты фундаментальных исследований налогоплательщику могут быть интересны разве что из любопытства, да и то при хорошем пиаре, как, например, это было с большим адронным коллайдером. (Кстати, в этом случае налогоплательщик «переплатил»: бозон Хиггса, как оказалось, был открыт при гораздо меньших энергиях, чем первоначально предполагали, так что на мощности установки можно было сэкономить). Поэтому, когда речь заходит об исследованиях, результаты которых неочевидны, всегда возникает соблазн отложить их «на потом». 

Кроме того, на каком-то этапе у тех, кто стоит во главе страны, сложилось убеждение, что и в науке все решит рынок: придет инвестор и, если ему это интересно, профинансирует исследования, дающие выход в производство. Но у нас такого не произошло. Ориентироваться на модель, где инвесторы гоняются за идеями, потому что это выгодно, а все другие сегменты рынка уже насыщены, мы не можем. У нас по-прежнему гораздо выгоднее вкладываться в производство водки, это дает гораздо более быструю отдачу, что принципиально важно для любого нормального капиталиста-инвестора. Затем, помните, был даже такой период, когда на самом высоком государственном уровне была дана команда госкорпорациям вкладывать какой-то процент своих прибылей в науку, но и они, по-моему, очень быстро увильнули от этой обязанности. А в нынешней экономической ситуации никакого другого инвестора для науки, кроме государства, быть не может. 

— Фундаментальная наука в стране должна наконец получить государственные средства на развитие. Напомню, у нас в стране расходы на науку сейчас составляют 1,11% ВВП, и показатель этот в последние годы только снижался, а ежегодное финансирование всех организаций ФАНО сейчас составляет меньше 2 млрд долларов (это — для сравнения — бюджет крупного американского университета). Это позорные цифры. И все наши проблемы в науке сегодня от недостатка бюджетного финансирования. Речь, разумеется, не о деньгах на зарплаты, а о том, что нет средств на развитие, и в последние 20 лет не было даже статьи бюджетных расходов на приобретение оборудования. На какие прорывные результаты при этом можно рассчитывать? 

Следующий принципиальный момент — стране нужны крупные научные проекты международного масштаба, финансируемые государством, которые являются драйверами для всей исследовательской сферы.

Фундаментальная наука — сфера сугубо международная. И если Россия не хочет оказаться здесь в изоляции, то должна не просто развивать международное научное сотрудничество, а найти свое место в международном разделении труда, существующем в фундаментальных исследованиях. Ведь и в мире на крупные проекты выделяется не так много денег, и тот же адронный коллайдер или ЦЕРН создавали в складчину, на средства со всей земли. Поэтому для того, чтобы реализовать крупные российские проекты, нужно добиться признания их международным научным сообществом, которое сможет оказать помочь в их осуществлении, при участии нашей страны, разумеется. В современной науке может быть только так. 

Поэтому, думаю, для государства сегодня важно на основе широкого привлечения международных экспертов принять решение: что мы собираемся в науке делать, на чем сосредоточить усилия, и развивать эти направления с опорой опять-таки на широкое международное сотрудничество. Кстати, денег потребуется сравнительно немного, в пределах ежедневного курсового колебания объема нашего золотовалютного запаса, которое мы даже не замечаем. 

К сожалению, в стране нет сегодня понимания значимости фундаментальной науки, ее роли как части национальной культуры. Значение науки измеряется далеко не только полученными результатами, но и тем, какую она создает атмосферу в стране. Вот представьте, что в Нижнем Новгороде не стало наших пяти академических институтов — что будет? Мы просто обязаны сохранить сильную научно-техническую интеллигенцию — это одна из наших, не побоюсь громкого слова, миссий: оставаться существенной частью культуры и поддерживать ее уровень.