Пронзительное интервью Нобелевского лауреата Светланы Алексиевич

https://www.dw.com/ru/svetlana-aleksievich-o-protestah-v-belarusi-svoboda-eto-dolgij-put/a-60316398

Очень хочу, чтобы как можно больше людей прочитало это интервью. Среди белорусов, считаю, это должен сделать вообще каждый. Вынесу основное в пост, целиком по ссылке:

— Что во время тех событий в Беларуси вас поразило и потрясло больше всего?

— Сотни арестованных находились на Окрестина, и было слышно, как их бьют, но родители сидели под стенами и ничего не делали. Думаю, грузины по кирпичам разобрали бы эту тюрьму. Но наши люди просто ждали своих детей.

Один раз я сходила к Окрестина и была потрясена количеством волонтеров. Там я услышала разговор, после которого поняла, что все будет очень сложно, праздника революции не получится, вместо одной страны у нас теперь две.

Когда из тюрьмы выпустили очередную группу задержанных, их очень быстро разобрали друзья и родители. Осталась только одна девушка. Кто–то из волонтеров спросил: "Мама заберет тебя?". А она ответила, что ей некуда ехать: "Меня не пустят домой, скажут, что так мне и надо".

Потрясло и то, что в протестах участвовало так много молодежи, насчет которой мы все любили побрюзжать. И старшее поколение поразило. На одном из маршей пенсионеров журналист спросил старика, который с трудом передвигался: "Ну а вы чего здесь? Вам же тяжело". А тот ответил: "Я всю жизнь молчал, можно сказать, предал своих детей. Все, что я могу успеть, — пойти и сказать свое слово".

Столько человеческого достоинства было в этих событиях, и я очень хочу рассказать об этом в книге. Я собираю свидетельства нашего достоинства. Это важно для всех нас, особенно сейчас, когда мы в руках военных, когда гражданское общество уничтожено. Я не назову это поражением — скорее, остановкой движения. Потому что все пережитое нами никуда не исчезнет. Но свобода, как мы теперь поняли, — это долгий путь. Где взять свободных людей после лагеря? Они долго растут, формируются. Вот только подросло новое поколение, которое может сказать о себе: я родился не в СССР.

— Координационный совет создавался для мирного транзита власти. На тот момент вы считали, что Лукашенко способен добровольно отдать власть?

— Даже не знаю… В 1990–х годах мы оказались такими романтиками, и тут — то же самое. Каким образом это произошло во второй раз? Я часто думаю об этом: как можно было наступить на те же грабли?

— Как бы вы назвали эти грабли?

— Наш идеализм… Полное отсутствие политической практики. Мы все время имеем дело не с реальностью, а с любимыми идеями. Могу сказать, что у нас не было трезвого представления о том, что происходит. Еще в самом начале, как только Лукашенко пришел к власти, я говорила, что без крови он не уйдет. И многие предчувствовали это. Но за 26 лет так много всего произошло, что мы потеряли бдительность.

— Могут ли такие люди, как Лукашенко, в принципе отказаться от власти?

— Думаю, нет. Власть всегда была его тайной мечтой. Но я помню людей, которые выходили на марши, — они не думали ни о каком вооруженном восстании. Для нас это был праздник — праздник открытия, восторга. Восторга от самих себя.

До этих дней в каждом из нас жило недоверие к собственному народу. Раньше каждый жил в себе и не знал, что нас так много. Мы наконец увидели это и обрадовались. А потом, конечно, потеряли время. Надо признать, что руководства протестами как такового не было. Координационный совет не управлял тем, что происходило. А нам надо было не уходить с улицы, пока бы не ушел Лукашенко.

Я была против крови и все время это повторяю. Иначе мы бы попали в то пространство, в котором у нас не было бы морального приоритета. В те дни мы побеждали мудростью, гандизмом. Мы так победили мир. Нас невозможно было растереть, как площадь Тяньаньмэнь в Китае. А иначе мы дали бы ему право это сделать. И первой бы погибла наша лучшая молодежь.

— Белорусы оставили за собой моральное преимущество, но это не остановило Лукашенко. То, что сейчас происходит, — не массовые убийства, и тем не менее несколько человек погибло, сотни продолжают сидеть в тюрьме.

— Но тогда, в тот момент, он не применил военную технику. А он бы ее применил. Бронетранспортеры с пулеметами стояли в городе, за городом…

— Вы убеждены, что против своих граждан государство применило бы оружие?

— Не сомневаюсь. У этого человека нет никаких гуманитарных колебаний: убить, не убить. Он, Путин — наследники старой философии власти, культа насилия. Для них быть гуманными — значит быть слабыми.

— Сейчас у многих наступил период разочарования…

— Да, мне уже написали: "Ну и что, помогли ваши шарики–цветочки?"

— Как вы считаете, белорусы в принципе способны на то, чтобы бороться за свободу с оружием в руках?

— Наш народ гордый, он всю свою историю учился защищать себя. И молодежь очень жертвенна, она хочет жить в свободной Беларуси. Но год назад мы не были готовы. Я и сейчас не готова брать в руки оружие. У нас оказался серьезный противник, воюющий без правил, без чести. Мы потеряли много людей, а главное — это такое унижение, такая серьезная травма для народа. Люди терпят, но есть предел.

— Сейчас много говорят о том, что белорусская революция проиграла. Она проиграла?

— Нет, я так не думаю. Во–первых, есть элита, собирается элита — в совершенно новом качестве. Есть белорусский народ, у которого открылись глаза. Люди никогда не забудут, как они сидели во дворах и пили чай, как вместе шли на марши. Многие герои моей книги так и говорят: "Мы жили от одного воскресенья до другого, набирались там такой энергии, что распрямлялись плечи". Началось строительство нации.

Во–вторых, да, сейчас нельзя выходить на улицы, все загнано в головы, но люди все равно ждут перемен. Будет какая–то точка — то ли из–за санкций, то ли из–за самого Лукашенко — а он худший враг самому себе, — после которой все изменится. Думаю, это произойдет мгновенно.

Не надо зашиваться в кокон бессилия, надо готовиться к новому времени. Помогать тем, кто сейчас в тюрьме, помогать их семьям, детям. Не побоюсь здесь этого слова — это дети героев, лучших из нас.

— У Беларуси рядом, под боком, есть Россия. Что делать с ней?

— С Россией нужно научиться жить. В этом и будет состоять задача современных новых политиков — сохранить Беларусь как государство и выстроить с Россией нормальные отношения. Не колониальные, не с позиции "вы большие — мы маленькие", а равноправные и выгодные друг для друга.

— Вы сейчас живете в Берлине. Стал ли он для вас домом?

— Я уже жила в Берлине в годы первой эмиграции, когда мы с Быковым (Василь Быков — белорусский писатель, критик Лукашенко, с конца 1990–х жил в политической эмиграции. — Ред.) были вынуждены уехать из страны. Мне нравится дух Берлина и многообразие здешней жизни. Я люблю Германию, благодарна ей.

— Когда и как вы поняли, что дорога домой закрыта?

— Когда узнала, что почти весь Координационный совет сидит. К тому же меня пугали условия наших тюрем. С моей болезнью один раз переночевать на холодном полу — и все, не нужно ничего другого придумывать. Духом ты можешь это перенести, но есть же еще и тело. Маша Колесникова, конечно, необыкновенный человек. Она выбрала такой путь, восхищаюсь ей.

— Вы уже год работаете над новой книгой. За это время вам стало понятнее, откуда эта жестокость одних белорусов к другим?

— Все ищут ответ на этот вопрос. Я даже перечитала "Бесов" Достоевского. Можно повторить поверхностные ответы, которые кочуют из уст в уста. Но для меня не ответ, что их специально отбирали и обучали. Я сама в августе прошлого года думала: это не белорусы. Нет, белорусы!

Моя однокурсница рассказала, что она случайно встретилась с другой нашей однокурсницей, у которой внук работает судьей. "Какое несчастье, что Сережа оказался судьей сейчас. Как это, наверное, тяжело и страшно", — посочувствовала она. На что наша однокурсница спокойно ответила: "Ничего подобного, мой Сережа делает карьеру".

Мы думали, может быть, жены повлияют на своих мужей, которые работают в силовых структурах. Как можно лежать в одной постели с человеком, который мучил людей, смотреть, как он гладит твоего ребенка? Говорят, в первые дни они получали большие деньги, а потом, когда их обмакнули в кровь, можно было уже не платить такие суммы. Когда все начиналось, в крови был один человек, а теперь — они все.

Или эти "ябатьки". На что они опираются? Что это за люди? Их же много. Пусть 20 процентов — это все равно немало. Чтобы начать гражданскую войну, вполне хватит.

— На какие вопросы вы ищете ответы в вашей книге?(Светлана Алексиевич уходит в свой кабинет и возвращается с тетрадью с записями.)

Их много: вопрос войны и мира — один из них. Все–таки правы ли мы были, что не хотели крови? Я у всех спрашиваю об этом. И люди разделены, между прочим. Хочу написать о человеке в маске и соблазне тьмы, о том, почему мы до сих пор живем по книгам Солженицына. Почему по всей нашей истории кочует целлофановый пакет на голове арестованного? Почему одни люди прятали протестующих, а другие вели туда омоновцев?

И еще вопрос: нам придется жить с теми, кто нас бил и пытал. Как их понять, чтобы не приобщиться к ненависти? И еще, и еще… Откуда взялись эти прекрасные люди, которые вышли на улицу? Как они сформировались, кто их родители? Мне важно как можно больше о них рассказать.

— Каково писать книгу, когда это неоконченная история с открытым финалом?

— Надеюсь, пока напишу книгу, финал наступит.

— Представим, что Лукашенко нет. Как жить дальше в одном обществе с людьми, которые незаконно задерживали, судили, пытали, избивали, доносили? С чего должно начинаться новое государство? С честного суда, люстрации, прощения?

— Это хороший вопрос: как с ними жить потом? Я часто спрашиваю себя, как, например, люди живут в Руанде, когда сосед убил твоего отца, ты был ребенком, но это помнишь?

— Возможно ли прощение?

— У меня нет ответа на этот вопрос. Я только знаю, что если мы допустим в сердце ненависть, то тоже погрузимся во тьму. Но как отец может простить искалеченного сына? Как мать может простить убитого сына? Вопросы, вопросы…

Написал вовремя успевший Didja на tempelhof.d3.ru / комментировать