Муж все время сравнивал меня со своей мамой. Блины, говорил, у тебя не такие дырчатые. Не вынесла боли

Бывший супруг Веры, Эдуард, все их двухгодичное супружество очень уж обожал сравнивать ее с дорогой своей маменькой. И дня не случалось, чтобы Эдуард не проводил этих травмирующих параллелей. Ни единого белого дня.

Маменька, Зинаида Петровна, являлась буквально эталоном человека женского пола. Ее можно было смело выдвигать на все премии мира. И везде бы она честно выхватила пальму первенства. И всюду заслужила бы самый почетный диплом.

Зинаида Петровна, к примеру, образцово готовила. С ранней юности, вдумчиво проштудировав книгу Е. Молоховец “Подарок молодой хозяйке”, Зинаида Петровна с энтузиазмом стряпала малороссийские бабы на дрожжах. Что ни день - то баба на столе. С пылу и жару. Или вот еще жаркое из горного зайца выделывала. И бабы, и зайцы - все удавалось ей сплошным произведением кулинарного искусства. От этой бабы и кусать было неприлично. Это будто на “Мону Лизу” сопливо чихнуть.

С бельем, конечно, еще управлялась шедеврально. Смотришь на такое мокрое белье и слеза счастья сразу по щеке непроизвольно начинает струиться. Потому что сплошная геометрия и свежесть альпийского утра.

А чистота?! Дом Зинаиды Петровны на весь город гремел своими марафетами. Граждане, проходя мимо этого прекрасного дома, не могли удержаться и открывали рты от восхищения. Толкались, спорили - каждому хотелось рассмотреть чистоту поближе. И синхронно ахали. Отдельные впечатлительные зеваки даже теряли сознание от восторга.

Такая вот замечательная хозяйка была Зинаида Петровна.

А как же ее кругозор, спросите вы. Или Зинаида Петровна у плиты и половой тряпки прописалась и окромя этого ничем не увлекалась? Сто раз обратное. Кругозор у нее был превосходным - каждому человеку такой посоветуешь.

- Ха, - говорил, бывало, Эдуард родной супруге, - вон у тебя блины не такие дырчатые, как у маменьки. У маменьки блины - будто вологодское кружево. Которое на коклюшках плетеное.

Вера поначалу, конечно, рвалась рецепт этих замечательных блинов у свекрови законспектировать. А Зинаида Петровна лишь усиком над верхней губой на все эти вопросы досадливо шевелила:

- А это руки надо иметь ровные, Вера. Банально ровные конечности. И лень еще из себя по капле выжимать.

И рецептом ни за какие ковриги не делилась. Отсылала Е. Молоховец штудировать. И лень давить.

Вера, конечно, тогда очень много переживаний по хозяйственной части испытывала. И на кухне у них тогда с законным супругом кастрюльные войны так и пылали. Эдуард заявлял ей прямым текстом:

- Как маменька мне сготовь. Иначе и не берись - не притронусь.

И действительно - не притрагивался. Питаться ходил сугубо в отчий дом. Вернется, бывало к Вере, а губы его лоснятся от бабы малороссийской. И с собой плошки разнокалиберные прет. А в плошках жаркое из зайца и заварная пышка - на гамбургский манер исполненная. Вера, конечно, свою гречу вареную подальше стыдливо спрячет. И душераздирательно ей сделается. И поскандалить захочется.

- А белье-то вон у тебя криво на ветру полощется. В пододеяльниках, небось, носки сохнут. И цвет простыней далеко не кипенно-белый. Маменька моя, когда такие пододеяльники безобразные замечает, мечтает все руки у хозяек поотрывать. Так и говорит: поотрывала бы им все руки. Постыдилась бы ты, Вера, такое белье на балкон наш выставлять. Семью позорить. Ходят вон все под окнами нашими и хохочут. Глянь-ка, соседка за пузо хватается - очень уж ей забавно на твои пододеяльники любоваться.

Это тоже ей все Эдуард с небольшой усмешкой рассказывает. И все не унимается.

- А дома-то у маменьки чистота необычайная. Пол моется дважды в сутки. Люстры и канделябры натираются еженедельно. Санузел чище помыслов невинной девы. Ни единой пылинки не обнаружишь. А у нас - конюшня Авгиева, Вера. И дитя наш Аристарх воспитан безалаберно. Игрушки вон раскидывает и горшок не освоил. Хоть и второй ему год пошел. Я в его годы давно с ножом зайца ел и поэзию декламировал. Ямб от хорея запросто различал. А тут и пыль вон еще всюду - хоть картины на ней рисуй. Давай-ка, Аристарх, маме свинку, которая хрю-хрю делает, изобразим.

И Эдуард рисовал Аристарху на комоде неприятного поросенка с обширным задом. На Веру этак намекал. Аристарх - дитя наивное - радостно хрюкал.

А Вере хотелось из дому уйти. Вон какая она никудышная получилась - греча, пыль и носки в пододеяльниках.

И она взяла однажды Аристарха на руки и в дверь вышла.

- Кругозор вон еще, Вера, - Эдуард ей вдогонку кричал - у тебя скучный. Только про Аристарха и понимаешь. А с маменькой мы и про квантовую физику задачи щелкаем, и про политику, бывает, подискутируем увлеченно. И поэзию какую почитаем!

А Вера с Аристархом от дома все дальше уходят. Эдуард из окна высунулся и сверху еще кричит:

- И по-женски ты меня давно травмируешь! На фигуре вон зад какой! Маменька-то, хоть и не девочка давно, с хулахупом ни на миг не расстается. И выглядит аж на семнадцать лет моложе возраста паспортного, Вера! На семнадцать!

Так вот Вера и ушла насовсем. Не выдержала параллелей.

Эдуард, конечно, недолго здесь горевал. И вскоре встретил новую судьбу. Но там тоже не особо пока складывается - невеста в задачах по физике досадные ошибки допускает, а про политику и вовсе не соображает. И Е. Молоховец никак освоить не может - как на бульонах для слабого желудка зависла, так и не движется у нее дело.