Светлана Крючкова вступилась за «Мемориал*», который власти хотят ликвидировать
«Что вы все в рот воды набрали?!» - цитирует актриса вопросы некоторых людей
- А я боюсь рот открыть - польётся нечленораздельное, уааа! – делится с подписчиками Светлана Николаевна. - Но что мне сказать про разворачивающуюся историю с запрещением «Мемориала» (российскими властями признан иноагентом – прим. ред.)... Да и слов подобрать не могу.
«Мемориал» сделал моих репрессированных бабушку и дедушку, маму - «дочку врагов народа», всех родственников, воспитавших маму с 7 лет в своей семье, нас с сестрой, с детства слушающих бабушкины реплики: «когда свои - это страшнее фашистов» и «главное - реабилитировать Андрея» - их судьбу и их путь, нашу детскую память - объективной реальностью, а не частной историей конкретной семьи, имеющую смысл и цену, понятную не только мне с сестрой. Это дало возможность очень глубоко вздохнуть за них за всех и ровно, глубоко дышать.
Я запомнила слезы у бабушки на глазах, при произнесении слова «Соловки» <…> ее тетрадочку в клетку с основными этапами жизни: 29 й - арест Андрея. Болею. 30-й - я в Бутырке. Наташа болеет. 33-й – Андрей - Верхнеуральский изолятор повторно, я - ссылка в Оренбург. И так до 54 года, потом - 100 км, возвращение Москву, комната в коммуналке - первая за два десятка лет своя площадь в Москве, о чем в тетрадке так и написано: свое жильё.
«Привыкаешь разговаривать с пустотой»
В 2015-м я пришла в «Мемориал» с кипой отксерокопированных архивных документов по делам бабушки и дедушки. Наверное, я испытала любовь к этому месту и этим людям . Мне даже стало радостно - так спокойно на душе стало. Они понимали больше меня про мою семью и моих бабушку и дедушку, они меня « приголубили» своим вниманием к истории, которая с моими близкими случилась.
Ни мамы, ни, тем более, бабушки уже не было в живых. А дедушки не стало в 37-м в лагере Свитл на Колыме - о чем я тоже узнала, благодаря «Мемориалу» и одному из их сайтов. И с «Последним адресом» я познакомилась и установили они табличку на доме последнего адреса моего дедушки, благодаря «Мемориалу». Это очень личные переживания, они не оформляются в слова, это не возмездие - это как если человек годами и многие люди в семье годами задают вопрос на воздух, мысленно: ау, где ты, ау, что было с тобой потом, после 33-го, ау, где ты.... ау, ау и ты привыкаешь разговаривать с пустотой, а потом, через десятки лет - слышишь тень голоса: я был там, в таком- то году, со мной случилось вот что...
Потом ты гладишь отпечаток пальца в архивных документах твоего дедушки и его подпись, сравниваешь твёрдую подпись в начале допроса и как она слабеет и скатывается вниз - к концу. И ты её тоже гладишь. Это рука твоего дедушки. Других его следов нет. «Папу расстреляли» - говорила мама. «Андрея расстреляли» - говорила бабушка. «Дедушку расстреляли» - говорили мы с сестрой. Никто не знал точно где и когда.
Многие говорят, разыскивая архивные документы своих репрессированных родственников и пробираясь через многие препоны отказов и переписок с инстанциями, попыток установки табличек «Последнего адреса», что в какой то момент чувствовали какую-то силу, как будто помогающую их поискам и усилиям. Потустороннюю силу. Силу тех, кто ушёл. «Помогают» - так говорят. Я тоже это чувствовала и так говорила. Это поиски в темноте. Вопреки. Спустя 80, 70, 50 или сколько- то много - много лет. С одной единственной поддержкой абсолютно рукотворной и земной, во плоти и с конкретными человеческими лицами и именами, людьми из «Мемориала».
У меня нет сил ни на гнев, ни на ярость. «Меня уводили, а Наташа стояла в своей кроватке и кричала: «Не трогайте маму, она хорошая!» Маму моей мамы снова уводят. И её папу. Они хорошие. «Мемориал» был их последний адрес.
*«Мемориал» признан российскими властями НКО – иностранным агентом