Акула пера: как Хантер Томпсон стал заложником "Страха и отвращения"

Когда несколько лет назад некие молодчики пытались запугать Владимира Сорокина (им казалось, что тот писал неприличные книги) и принесли ему под дверь гроб, кто-то заметил: попробовали бы они сунуться к Хантеру Томпсону, сразу бы получили пулю в лоб. И это правда: не все писатели люди мирные, а с американцем Томпсоном, автором культового романа «Страх и отвращение в Лас-Вегасе», такие шутки бы точно не прошли. 11 ноября исполняется ровно 50 лет с тех пор, как «Страх» впервые увидел свет.

Соблазн

Роман о приключениях двух друзей-наркоманов, поехавших в Лас-Вегас посмотреть на автогонку и заодно попавших на конференцию окружных прокуроров, оказался в ряду таких революционных книг, как «Тропик рака» Генри Миллера и «Голый завтрак» Уильяма Берроуза. «Страх и отвращение в Лас-Вегасе» стал великим соблазном для писателей и журналистов: многим захотелось писать, как Томпсон, или жить, как Томпсон. Поскольку за полвека никто с ним так и не сравнялся, приходится признать, что человеком Томпсон был уникальным.

Томпсон – герой созданного им и его окружением мифа о Великой Акуле Ханте, в котором на редкость много правды. Может быть, он просто хорошо играл свою роль, но очевидцы уверяют: Хантер был именно таким, каким показывал себя в книгах и статьях – без тормозов, но с трезвейшим рассудком, который не смогли помутить тонны спиртного и наркотиков. Непредсказуемый, рисковый, способный наслаждаться жизнью в самой гуще хаоса. Порой неприятный, невыносимый и даже опасный для окружающих.

«Не признающий законов сквернослов-журналист, весьма грубо высказывающийся о правоохранительных органах, политических реалиях и образе жизни современной Америки», – так Томпсон представлялся избирателям, выставляя свою кандидатуру на пост шерифа округа Питкин. Лучше и не скажешь.

Жизнь в стиле гонзо

В мифе об Акуле, упроченном экранизацией «Страха» 1998 года с Джонни Деппом в главной роли, Хантер – этакий прожигающий жизнь полубезумный писака-наркоман, умеющий ловко или не очень ловко выкручиваться из различных переделок. За кадром остается то, что увлекало Томпсона больше всего: политика и спорт. Пускай он действовал нетрадиционными методами, но его политические репортажи были на высоте.

Манеру, в которой писал Томпсон, он именовал гонзо. Термин ему подарил бостонский журналист Билл Кардозо: по его словам, так называют людей, дольше всех остающихся на ногах в чаду кутежа. Гонзо-журналистика Томпсона – бурлящая от ярких эпитетов, метафор, гипербол, полная неожиданных поворотов и умозаключений речь, яростная энергия которой, по признанию автора, была почерпнута из «Апокалипсиса» Иоанна Богослова. Тема Апокалипсиса ему, абсолютному атеисту и гедонисту, была удивительно близка: тексты Томпсона – это репортажи о последних днях и даже последних часах перед концом света. На глазах автора рушится все: цивилизация, общество, демократия, мораль, американская мечта.

Стиль жизни он себе выбрал соответствующий: каждый день как последний. Он рассчитывал прожить в таком темпе 27 лет. Когда срок прошел, Томпсон не поверил своему счастью, но вскоре начал томиться и в особо тяжелые периоды угрожать миру самоубийством. Так прошло еще 40 лет, пока 67-летний буян, устав ждать прихода смерти, не отправил сам себя ей навстречу.

На поле боя

Имя нашему герою досталось очень подходящее (Hunter – охотник): в нем отразились и страсть к расследованиям, и любовь к огнестрельному оружию, и всегда кипевшая в Томпсоне энергия. Для одних жизнь Хантера – пустая бравада, для других – смелость, которой не хватает большинству журналистов и писателей.

Шарж на Томпсона от Ральфа Стедмана, ставшего бессменным иллюстратором его текстов Ralph Steadman Для многих эпигонов и критиков Томпсона стиль гонзо сводится к рассказу о себе любимом: что выпил, куда сходил, о чем подумал. Ладно бы это касалось прозы, но крамола Томпсона в том, что он внедрил принцип гонзо в документальную журналистику. И вот уже предмет очерка, будь то спортивное мероприятие или политический скандал, отступает на задний план, а на передний выходят похождения самого автора. Хантеру ставят в вину, что он едва не угробил традиционное репортерство. Мало что раздражало его так же, как пресса – ангажированная и тенденциозная и при этом кричащая об объективности. Устав от игр политической журналистики, он придумал свою игру. Объективности не существует, а существует только личная правда, поэтому ничто не запрещает автору начать очерк с упоминания жидкости, которой он опохмелился в рабочее утро.

Сутью гонзо была не самовлюбленность, а внедрение автора в гущу описываемых событий и рассказ о них изнутри, с «поля боя» вместо якобы объективного освещения со стороны. В качестве примера Томпсон любил приводить массовые протесты во время съезда Демократической партии в Чикаго в августе 1968-го, когда он находился на улицах среди демонстрантов, получая от полицейских дубинкой по голове. В это же время его конкурент, один из столпов модной в то время «новой журналистики», Норман Мейлер, наблюдал за происходящим из окон дорогого особняка, где полным ходом шла вечеринка.

Бузотер

Томпсон стирал грань между литературой и журналистикой: его проза вырастала из очерков и репортажей, а колонки читались, как рассказы. В отличие от большинства пишущих, он был человеком действия. А в отличие от большинства людей действия, он умел рефлексировать, анализировать происходящее, не позволяя себе растворяться в вихре событий.

С самого детства Томпсон любил писать и не менее этого любил влипать в истории. Удивительно, как много ему сходило с рук: драки с учителями, поджоги и потопы в школе, грабеж и даже вандализм в полицейском участке. Бузил в школе, бузил в армии (где работал в газете), гулял на широкую ногу в редакции журнала Time, где проработал год на нижайшей должности, перенося бумажки из кабинета в кабинет. Несмотря на обстановку непрекращающегося дебоша, в 1980–1990-х Томпсон продолжал писать – пусть и не так активно, как от него ждали. Писал по ночам, накануне основательно нагулявшись с друзьями или в одиночестве. Под утро тексты улетали по телефаксу в редакции. Согласно мифу об Акуле, то были блестящие, разящие наповал, как очередь из пулемета, очерки, но в действительности все было немного иначе.

Терри Макдонелл, редактор нескольких журналов, сотрудничавших с Хантером, утверждает, что тексты, которые присылал Томпсон, как правило, представляли собой набор лидов, то есть броских, эффектных вступлений. «Хорошие, яркие фрагменты, но часто без связи одного с другим. Приходилось их как-то сшивать и подгонять один к другому», – вспоминает Макдонелл.

Соединять разрозненные всплески фантазии в единую картину становилось для Томпсона все более тяжелой работой, и чаще всего ее делал кто-то другой. Например, роман «Проклятие Гавайев» скомпоновал из набросков редактор книги и приятель писателя Алан Ринзлер, пока автор лежал в отключке.

Гуру молодежи

В 1980-м Томпсона впервые экранизировали: фильм «Там, где бродит бизон» с Биллом Мюрреем не понравился ни критикам, ни зрителям.

Другое дело «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» (1998) Терри Гильяма с Джонни Деппом и Бенисио Дель Торо в главных ролях. Коммерчески это была неудача: прокат не окупил даже затраты на производство. Но шума вокруг фильма и восторгов ценителей было достаточно, чтобы имя Хантера Томпсона вновь засияло в лучах славы – правда, уже не как бойкого журналиста, а как культурного идола.

Хантер Томпсон и Джонни Депп на съемках фильма «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», 1997 год Rhino Films

Новые поколения узнали, что где-то в горах Колорадо обитает уникальный тип, вся жизнь которого – одна сплошная наркотическая галлюцинация. Вообще-то Томпсону были больше по душе люди вроде бывшего президента Картера, чем обдолбанные восторженные неформалы, но он принимал любые формы поклонения.

Мэрилин Мэнсон, Винсент Галло, Мэтт Диллон и другие звезды потянулись к нему на ферму за мудрым наставлением, как когда-то интеллигенция ехала ко Льву Толстому в Ясную Поляну.

Статус особо приближенного ученика получил Джонни Депп, ставший специалистом по изображению Хантера в кино (помимо «Страха» есть еще и «Ромовый дневник» 2011 года). Он же оплатил громкие похороны писателя (пять миллионов долларов, как-никак), на которых прах Акулы был развеян выстрелом из пушки. Такой способ Хантер придумал еще в 1970-х.

С уходом Хантера мир стал скучнее. Сегодня не хватает столь отчаянного и остроумного писателя-репортера, чьи заметки о футбольных матчах и политических скандалах были намного интереснее самих самых матчей и скандалов. Впрочем, он ушел, считая, что все сказал и что лучших времен ждать уже не имеет смысла.