МЕДВЕЖЬЯ МАСКА.

      Видеть я многое видел в станице, но такого ещё нет. Началось с утра. Пока Николай оттягивался на подушке, я бесцельно  бродил по двору. Затем достал из холодильника двухлитровую фляжку разливного пива, которое станичные продавцы почему-то называют «Немецкое»», а почему так бог его знает, хотя по вкусу оно чисто нашенское разбавленное «Жигулёвское и направился к Михаилу Ивановичу, чтобы поговорить по душам, а то от огорода мысли овощными стали.

   Улочки и переулочки. На многих  воротах станичное художественное творчество: красавица Аксинья и молодцеватый Гришка Мелехов, гарцующий на коне. Дорогой я увидел дом, похожий на дворец каменный, а рядом хибарка, заброшенная, обросла бурьяном, пустыми окнами смотрит.  Ветер заносит в неё пыль и мусор со свалки, а одиночество гуляет по потрескавшимся половицам.

   Михаил Иванович  старше меня на десять лет. Мелкий, но крепко свинченный, как корни шелковицы. С одного раза не подрубишь. Заглянул я во двор и обомлел. Картинка непривычная. Михаил Иванович, сидя на скамейке, на лицо новогоднюю медвежью маску примеривал.

- На улице, вроде, лето,  жара начинает в разгул идти, Иванович, - захлопотал я, - а ты медведя, как на Новый год, на себя тащишь. Ты что во временах года запутался? Или для внуков ладишь?

   Посмотрел на меня Михаил Иванович и улыбнулся. Улыбку у него раздольная. За уши забегает, а на затылке замыкается.

- Ты ночью спишь, - спросил он.

- А как же.

- Где?

- В бане. Там прохладнее, - объясняя я, - чем в комнатах.

   Баня моё любимое место. Стоит она в конце огорода. Ночью – двери нараспашку. Свежий воздух.  Если не спится,  я  кипячу чайник, сажусь на порожки, закуриваю и смотрю, как на небе высекаются звёзды, появляется луна. А если проливной дождь хлынет, природа оживает и душа в обнимку с ней.

- В бане, говоришь, вот ты мне как раз и нужен, эксперимент в бане проведёшь, а потом мне доложишь,- ответил Михаил Иванович, задумчиво посмотрел на маску, а потом дробно, как перекатом, запустил по ней пальцами, -  я хочу своё изобретение запатентовать. – Он  показал на маску

   Запатентовать! Кручёное слово. Долетело с Москвы. Знает его Михаил Иванович. В столице на набережной реки Москвы стоит институт патентной информации напротив красно -  зубчатого Кремля, но его сотрудники это слово не знают. Когда к ним приходят, они говорит: ну, зачем, спрашивается, ты сюда заявился, дома не сидится?

- Так это, - растеряно говорю я, - Иванович, маска народное творчество. Давно уже в ходу. Медведь и на Олимпиаде в Москве на шарике летал, и главная наша партия его своим символом сделала.

- Тебя ночью в бане комары кусают, - серьёзно, даже  сверхсерьёзно спросил он.

- Всю кровь за ночь высасывают, - пожаловался я. - Ничего не помогает. Мази – ерунда. От дихлофоса травлюсь. Атакуют сволочи полчищами. Одно спасение. Укроюсь с пят до макушки, только нос выставляю.

- А меня не кусают. Почему?

   Лицо Ивановича скрывается под маской.

- Ты их медведем пугаешь? – брякнул я.

- Да, нет, - отмахнулся он. - Комары медведя не боятся. Тут другое. Нужно знать их природу, психологию. Они кружат, злятся, на картон сядут, а в нём же крови нет, пожужжат и  назад мотают. Понял. До подбородка я укрыт, а на лице маска.

- Так ты с маской спишь. А жена, где спит?

- Со мной и спит. Кости греем, а то они холод внутрь запускают. Однажды ночью вскочила она, глянула на мою маску, я же в ней был, да истошно в крик. Толкает меня в бок и орёт: Миша, в нашу постель медведь забрался. На меня пальцем тычет и заливается: медведь, медведь. А мне сон, как раз снился. Вижу, как Бог на бельевой верёвке к земле спускается. Конец верёвки до земли достаёт. А Бог никак спуститься не может, потому что  самолёты к нему подлетают и верёвку  на середине обрезают. Бог её отращивает, а самолёты снова обрезают. Никак не хотят, чтобы Он до земли добрался. Бояться, что кипишу наведёт и разгон даст. – Михаил Иванович замолчал. – Хотел было я лестницу, которая на чердак ведёт, Ему поставить. 

- Она у тебя маленькая, не достанет.

- У меня всё достанет, если надо, - отрубил Михаил Иванович, -  и я достану. Помог бы я Ему, да от крика жены сон сразу выкинулся. Я тоже малость спросонья струхнул. А как тут не струхнёшь, когда под ухом голосят: медведь в дом завалил. – Михаил Иванович со злости закрутил плевок. – Худое дело, если медведи из леса повалили и на станицу погнали. Это же не шутки. Раздерут в клочья. Вскочил я мигом и случайно на зеркало напоролся. А из него на меня медвежья морда  целится. Я же не усёк, что сам в маске и выметнулся  на улицу. Эйнштейн говорил, что скорости выше света не бывает. Бывает, - вздохнул Михаил Иванович, - это он так сказал, потому что за ним никогда русские медведи не гонялись. Сверхсветовую скорость я включил. Кругов пять вокруг дома нарезал, пока не тормознул.

- А жена?

- При скорости выше света ничего нельзя увидеть человеку. Его глаз на это не рассчитан. Всё сливается в одно тёмное пятно. Как же я мог жену увидеть? Она в коровнике с топором просидела. Вот балда. Если бы медведь действительно пришёл, то он за коровой бы пришёл. Ну, а её на закуску взял бы. Всю станицу криком собрали. Разобрались, в чём дело. Мужики у нас толковые. Сразу моё рацпредложение оценили. Они от комаров заячьи маски стали надевать. А я медвежью. Принципиально свою позицию не нарушаю. Вот так. Понял. – Он поковырял рукой в воздухе, словно хотел что-то достать. - Попробуй. Натяни. Если хоть один комар укусит, я  пиво тебе покупаю.

- Попробую.

   Михаил Иванович не привык одну речь держать. Быстро перескакивает на другую

- А песни ты любишь?

- Смотря какие.

- А вот такие. Наш паровоз летит вперёд, - крепко, даже с визгом  затянул Михаил Иванович, - хрен знает обстановку, товарищ мой, скажи-ка мне, где б упереть  винтовку.

- Зачем она тебе, - спросил я. – Решил кого-то на отстрел взять?

- А вдруг хлынут с Донбасса на нас. По инерции. Мозги там закипели. Ориентир могут перепутать.  Чем я буду обороняться? Ладно, - он сделал залихватский выверт рукой. - Заглянул, спасибо, что не забываешь, - ответил он, выглаживая рукой и без того блестящую лысину, -  садись, поговорим. Что думаешь?

- О чём?

- Да, - протянул Михаил Иванович, - захлюпана и заквашена у тебя душа. Масштабно не мыслит. Кругозор сужен. – Он засыпает меня словами, которые кружат, как осы. - О войне с Украиной. Правда, там нет войны.

- Как нет?

- А так нет. Чёрт знает, что происходит. Почему я так говорю. Вот вспоминаю Отечественную. Там были полководцы. Жуков, Ватутин. А в Донбассе что?  Командиры в каких-то кличках, как уголовники. Раньше Божий суд был. Выходили в чисто поле. Выставляли войска друг против друга. С каждой стороны по воину выводили. И бились они. Победителю всё доставалось. А сейчас в танках прячутся, за спинами мирных жителей, в кабинетах отсиживаются. Замельчал человек, душой съёжился. Всё железом, да подлостью воюет. Вымерли богатыри. Или вышли бы два самых больших начальника. Один с одной стороны. Другой - с другой. Побычились бы. Заломили друг друга. Всё без крови. По-божески. Кто победил, тому и приз. Как в «Поле чудес». Я вот решил месяца два назад пойти добровольцем на войну, чтоб до правды докопаться. Что там на самом деле делается?

- Не заливай. Какой ты доброволец в таком возрасте. Сверху лысина, а внизу пятки порепанные.

- Мне тоже так сказали, какой ты на хрен доброволец. Только дело не в возрасте оказалось. Главный командир на таможенном пункте в тельняшке так сказал мне. Что ты пришёл в ботинках и кепке? Я ему говорю, а что нужно было босым приди и без кепки. Вы обувку дадите и шлём на голову нахлобучите. Он мне: разве ты в таком виде доброволец. Я ему, а кто же я тогда? Он мне в ответ: дурак ты, у нас любой доброволец на танке, «Граде», на ракете приезжает, в худшем случае на БТР или с гранатой идёт.  А ты с чем заявился? Откуда у нас такое оружие? От добровольцев. Понял. Пройдись по дорогам. На какой-то танк или самолёт на постаменте наткнёшься. Снимай их и кати к нам. – Михаил Иванович засмеялся. – Понял.

- Ты что и, правда, ходил?

- Да я дошёл до ростовской трассы и повернул назад. Танка у меня не было, ракеты тоже. Ну, какой я доброволец. Нет. Это не война, - вздохнул он. - Это какая-то бойня. У соседки моей  Марии Степановны сыновья  Андрей и Лёшка подались воевать. Андрея убили под Донбассом.  Для молодой матери смерть сына или дочери тяжёлая утрата. Горькая. Невосполнимая, но молодая ещё рожать может. А в старости? Пригляда хочется, а пригляд война слизала. От горя обшелушилась она лицом, как подсолнечник от семечек.

   Мария Степановна. Заходил я к ней. Отмахала несколько десятков лет бородатой лопатой на току, на котором её капли пота бурьяном проросли, а сама вышла не по загадке Сфинкса, кто утром ходит на четырёх ногах, днём на двух, а вечером на трёх. Поставила её работа на четыре ноги. Две свои и две подпорки деревянные. После смерти Андрея замутилась она, страх, словно глыба в душе поселился и по жилам потёк, как змеиный яд. Жизнь пустыней стала. С каждым днём отбирает многолетние привычки, вместо них стеклит глаза с неподвижным взглядом. Такое впечатление, что смерть Андрея на неё петлю надела и подвесила, но так подвесила, что её ноги до земли достают, а петлю с шеи руки снять не могут. Живёт, но висяком.  Лёшка ещё жив, а если и он  погибнет?  Мария Степановна часто говорит мне: поскорее мне бы умереть, чтоб хоть Лёшка живым в памяти остался. Ты вот скажи мне, зачем, кому нужна эта война?

   Знает ведь, а спрашивает. Мысли об этом тоже не дают мне покоя. Я часто думаю, а как бы сложилась моя судьба, на чью сторону я бы встал, если бы после Германии не попал в Киев, где мне предложили: уехать служить в особый отдел полка. Он  находился возле деревни Выползово,  где я три года служил в сержантской школе, из которой потом меня направили в Москву на учёбу. Было и другое предложение уехать в Луганск, где я родился. В особый отдел. Судьба повернула так, что оказался я не в тех местах. А если бы оказался в Луганске? Как бы я поступил, если бы тогда началась эта война?

- Обманули народ, да он и сам себя обманул, нужно знать, кому верить, - ворчит Михаил Иванович. -   А обман обходиться тысячами смертей, разбомблёнными посёлками, деревнями, городами. Искорёженными улицами, площадями. Это камень. Его можно найти и выстроить новое, да только души людей не выстроишь по-новому. Стоило ли это делать. По- моему: нет. Предвидели ли последствия. Нет. Не предвидели. Так что же выходит?

   Что мог я ему ответить?

- Беду на людей накинули, а сами попрятались, - вздохнул Михаил Иванович.

   Дёрнули по пиву. Не немецким продавцом отдаёт, а русским.

- Что ещё расскажешь?

- Могу про солидное и обильное. Дружок у меня был. Гришкой звали. Иду как-то мимо его дома. У него кроме дома ещё флигель был. Гляжу на ворота, за которыми флигель,  тетрадный листок на них приклеен. Я  глазами в него уткнулся, читаю. «Продаётся флигель с солидными и обильными услугами». Ну, и Гришка. Солидного там ничего нет, а обильного хватало. Электрическая колонка рядом со свинарником. Два дворовых туалета. Один возле курятника, другой возле коровника. Я ему говорю: не купят твой флигель с солидными и обильными услугами. Запаха много. Ты это поддомкрать коровник, курятник, свинарник, подведи шпалы, под шпалы поставь катки и откати всю эту хрень подальше. Катай, куда хочешь. А он мне в ответ: я лучше туалеты поддомкратю. Они легче. – Михаил Иванович надолго замолкает. – Колесо – великая вещь. Я вот могу дом свой на колёса поставить, ещё бы мотор спереди  с пропеллером приделать. Куда захотел, туда и поехал. Каждую комнатку на колёса. Поругался с женой, нажал на педальку и  отъехал от неё, а помирились – опять жми на педальку. Да я бы все дома в хуторах, деревнях, посёлках, городах на колёса поставил бы. Захотели бы москвичи, например, на месте нашей станице пожить, а нам на их месте. Вжик. И поменялись бы. Я вот, например, хотел бы со своим домом на Красной площади пожить.- Он вздыхает. – Да не получится.

- Это почему же не получится. У нас свобода передвижения.

- Да всё так. Дом у меня есть, а вот колёс для него нет. Денег на них не хватает. А Гришка осечку крупную сделал.  Начал было ладить туалеты  на колёса, а потом глянул в дырку, куда он своё кидал, а там то, что внизу масштабное, неизмеримое на колёса хрен поставишь.

- Купили?

- А почему же не купили. Конечно, купили. На обильное клюнули. – Михаил Иванович  снова надолго замолчал.-   Встал бы сейчас Жуков или какой-нибудь наш полководец. Чтобы они сказали. Да сказали бы, что такого позора  не только мы, а деды и прадеды не видели. Украина – малый народ. Россия – большой народ. Одно забываем, что мы сейчас обучаем Украину воевать. А они ученики неплохие. Глядишь, и учителя перещеголяют. Ликург ещё советовал спартанцам: не воюйте с одним и тем же городом, вы обучаете его воевать.

-Кто, кто?

- Ликург. Что удивляешься? Думаете, если посёлок, хутор и станица, так  в них книжки не читают. Читаем. Не только Ликурга знаем. Это в столицах, да в городах выдумывают: дыры во времени, прорехи в пространстве. Это у них дыры в мозгах, а у станичников мозги ещё не сбили набекрень. Я им поверю, если они найдут в нашей станице кротовую нору для сообщения с Москвой.

   Михаил Иванович заскрёб лысину. Звук такой, словно  напильником по железу шкрябают.

 -Маску возьми. Попробуй

- Может быть, мне надеть её и пройтись по улицам. Не побьют?

- Побьют, потому что у нас сейчас медведей не любят, - он весело посмотрел на меня. - Они во всех начальственных местах угнездились, - Михаил Иванович делает крутой разворот. – Наш паровоз летит вперёд, хрен знает  остановку, - голосит он так, что лицо багровеет.

- Перестань голосить, - говорю я.- Лицо развалится. Как спелый помидор стало.

- А маска зачем, - отбрил Михаил Иванович. – Я лицо в медведя упакую. – Он помолчал, а потом снова. – Приехал к нам мужик. Кандидат в депутаты, чтобы мы за него проголосовали. И знаешь, кто это был?

- Да откуда я знаю.

- Вижу, что ни хрена ты не разбираешься в жизни.  Это был Остап Бендер, - завернул Михаил Иванович.

- Какой Остап Бендер, - вскинулся я. - Что несёшь. Он что из книжки вылез? Материализовался?

- Ты слушай. Я не ошибаюсь. Остап Бендер. Его Ильф и Петров из параллельного мира к нам телепортировали, чтобы он посмотрел: остались ли мы такими наивными дураками, как те шахматисты или поумнели. Стал он расписывать нам, что сделает дороги самыми лучшими в стране, поправит наши хатёнки. Словом, намазывал мёд на хлеб. Слушали мы его. И тут встал Иван Кириллович, двух метровый мужик и слово взял...

   «Как брешет, - подумал я, - Михаил Иванович, а не Иван Кириллович встал»

- Брехня и жадность нас погубят, - забыв об Иване Кирилловиче, сказал Михаил Иванович, -  и наши шахматные Остапы Бендеры. Ты, когда шёл ко мне, видел дворец каменный. То, что на дорогу было положено, он на дом ухватил.

   После Михаила Ивановича я направился к рынку, а там шумно, да весело. Летят голоса: покупаем, продаём, в кредит даём. Рядом с рынком автовокзал и такси. Пешком не захотел идти, и я решил взять такси.

- Домой довезёшь? – спросил я таксиста, дремавшего в  зелёных «Жигулях».

- Точный адрес, - ощерился он.

- Да с километр примерно. Я покажу.

- Я спрашиваю у тебя не о километрах и не прошу показать, а  точный адрес, - чуть не завизжал таксист.

- Что ты нервничаешь?

- А как тут не нервничать, - заорал он, да так, что пассажиры в автобусе «Волгоград-Ростов» с окошек головы выставили. – Подходит вчера старичок и говорит так культурно, милок, до Чира довезёшь? Искупаться хочу. Я ему: конечно тоже культурно, дорогой мой, двести рублей до Чира, домчу, не успеешь даже на часы взглянуть. Влез он. Поехали. Мне нужно завернуть направо, чтобы на Чир выскочить, а он говорит мне: милок, налево, по боковушке поедем, степным ветерком подышим. Желание клиента – это долг таксиста. Я налево, он мне потом, милок, давай прямо. Я ему:  дорогой, эта дорога в Суровикино ведёт, а не к Чиру. А он, подлюга, как кулаком в морду: а разве возле Суровикино нет Чира? Есть. Это он говорит и продолжает. Ты же сам сказал, что двести до Чира. Вот и вези за двести. Мать твою, - выругался таксист. – Я оказывается виноват, что не спросил его до какого Чира. Чир мимо Суровикино протекает. Это тридцать км. До Дона добегает, хрен знает, на сколько километров тянется. И что же?  До любой точки Чира я должен за двести рубликов везти. – Такси взметнулось с места. - У нас тут пляжей развелось, хрен знает сколько. Возле водокачки, коровий пляж, глубинный... Я ему стал конкретику  разъяснять, а он червонец бросил и вышел. Вон возле того дома, - таксист показал на дом Михаила Ивановича. -  А напоследок ещё географией упрекнул: плохо, мол, знаю я географию. Да я в школе все материки и полюсы знал. Зараза. Каждая точка на географии имеет свои бабки.

- Старичок такой маленький, - спросил я.

- Ну, да.

- С блестящей лысиной.

- Ты его знаешь?

- Нет. Просто все старики такие. Маленькие и с блестящими лысинами.

- Ну, не скажи, - протянул таксист. – У нас тут есть один. Как дуб. Как-то молодёжь возле его дома задралась. Так он разнял их, а ему пятнадцать суток дали за неправильное воспитание. А он правильно воспитал. Молодёжь теперь мимо его дома на цыпочках пробегает. Надо всю полицию разогнать, ему одну полицейскую фуражку дать, так он порядок наведёт. Полиция, - презрительно протянул таксист. – Это ещё не всё. Старик, которого я вёз, такое выкинул, что  меня чуть кондрашка не хватила. Кинул он, значит, червонец и за воротами скрылся. Я за ним. Сотку хотел потребовать. Подхожу к воротам. Дёргаю, а они не открываются. А на воротах такое небольшое окно. Стучу. Открылось. Мать твою, - таксист даже вздрогнул, - а на меня морда здоровенного медведя пялится. Вся  в шерсти, в пасти клыки и ворчит.  Ну, чтобы ты сделал на моём месте? Рванул бы. Вот и я тоже. И в полицию. Рассказываю им, что старик медведя держит. Вырвется и всю станицу обломает. Они в смех, меня на пробу: дескать, не пьяный ли. Не хотели ехать, а я пригрозил, что начальству заявлю. Поехали. Стучим. Старик вышел. Полицейские ему: показывай медведя. А он: какого медведя? И вытаскивает маску медведя. Я кричу, что это не тот медведь. Куда шерсть и клыки дел? А он мне: какую шерсть и клыки? Я спокойно говорить уже не могу, он мне нервы подорвал: медведя куда запрятал? Показывай. Он мне: не было медведя. Я полицейским: он его в погребе спрятал..Лезьте в погреб. Они мне: сам лезь, а мы на страже постоим. Разве это деловой разговор, - взревел таксист, - Я ему, а он мне. Я им, а они мне. Я ему, а он мне. Я им, а они мне. Всё на мне замкнулось. Пистолеты достали.

- Ну и. Ты полез.

- Да у него погреба не оказалось. Не мог вырыть, мать твою. 

- А почему ты решил, что медведь в погребе?

- А в такую жару, где он может быть. Он же от жары в своей шкуре сварится. Паразит, а не старик. Ну, вот клянусь, что видел я настоящего медведя. Полицейские не поверили. Насели: ложный вызов, плати. И штраф с меня содрали. Ну, я всё равно им докажу.

   Таксист сильно нервничал, но докатили с ветерком.  А маску я всё-таки попробовал. Неудобно было спать, но комары не кусали.