Чемодан неприятностей. Зачем Владимиру Машкову нужны проблемы артистов?

Сбор труппы в Театре Олега Табакова, который сегодня возглавляет Владимир Машков, начался с минуты молчания: в прошлом сезоне театр простился с актёрами Александром Воробьёвым, Борисом Плотниковым, Ольгой Барнет. А продолжился на неожиданной ноте. «Этот год объявлен Годом науки. Вот и мы будем в нашей работе продвигаться по пути понимания своих чувств и эмоций, изучать прин­ципы работы психофизического аппарата актёра», – заявил Владимир Машков. А после встречи с актёрами Владимир Львович ответил на вопросы журналистов.

Отдать жизнь другому человеку

– «Эмоциональные процессы в жизни человека изучены не очень хорошо, а это основа нашего существования в театре. Поэтому мы пригласим учёных для диалога и открытий в этой области», – сказали вы, Владимир Львович, на сборе труппы. А вот народная артистка РСФСР Нина Дорошина рассказывала «АиФ», что многое в профессию брала из жизни. Когда умер её отец, она была убита горем, но потом подумала: «Надо запомнить эти ощущения, чтобы потом передать на сцене».

– Не думаю, что это так работает. Запомнить специально что-то нельзя. Если человек пережил сильное чувство, его эмоциональное внимание переведёт этот эмоционально-чувст­венный опыт в долгосрочную память. Например, когда у Михаила Александровича Чехова, величайшего русского актёра, умер отец, которого он очень любил, Михаил Александрович написал Станиславскому в письме: «Я в течение трёх дней хожу, как мёртвый отец. Мне страшно признаться, но в этом состоянии я могу сыграть всё». Я понимаю, о чём он говорил.

– И о чём?

– Его личная жизнь, жизнь человека на этот момент – практически уничтожена. Но Хлестакова Чехов при этом мог легко играть. То есть он бесстрашно отдавал пространство своей жизни другому человеку. Вот это, мне кажется, и есть тот самый момент перевоплощения, когда тебе как актёру помогает твоя человеческая трагедия. Тебя как бы нет, но в эту пустоту может максимально полно войти персонаж. Я придумал такой образ – «чемодан неприятностей артиста». Ты постоянно носишь с собой свои неприятности и пользуешься ими, как топливом, в течение творческой жизни. А в итоге... Раз такой лирический разговор зашёл, я вам хочу сказать: участь каждого актёра печальна. Очень!

– Но Машков – состоявшийся во всех смыслах артист. Столько фильмов, театральных ролей, наград. В чём же ваша участь печальна?

– Я пока ещё не знаю. Эта печаль глубокая – она впереди. Понимаете, о чём я говорю?

– Пробую понять...

– Вспомните, как уходили из жизни большие артисты. У них была в сознании чёткая картина происходящего, они знали, сложилось ли у них взаимо­понимание со временем, остались ли силы. Станиславский всегда говорил: «Центр жизни – я есмь». Отсюда нужно исходить. «Я есть» – это «меня не было; меня могло не быть; меня, может, не будет; меня не будет». Вот это ощущение того, что всё происходит только здесь и сейчас, эта логика момента может многое сделать для артиста.

– Чаще всего знаменитые люди уходили не только в конфликте со временем, но и в разочаровании: они больше не востребованы. Невозможно же только воспоминаниями о сыгранных ролях подпитываться.

– Действительно, артисты теряют силы, а с ними и возможность полноценного суще­ствования на сцене. Зато у больших актёров в возрасте есть другая потрясающая возможность. Жаль, что многие ею не пользуются в последнее время. Можно передавать свои знания другим. Иногда большие артисты предпочитают одиночество, вместо того чтобы пойти преподавать. А мне кажется, это обязательный путь артиста. Когда теряешь свои физические силы, можно во­одушевить молодых людей, передать знания, опыт, подсказать. И для себя, дай Бог сил мне и моим товарищам, я вижу такой путь. Когда уже не можешь идти дальше – хотя бы говори.

– Сейчас идёт много дискуссий на тему, как ставить классику. Слишком уж вольно порой обходятся с ней современные постановщики. Ваше мнение, как сегодня ставить классику, чтобы и не избито, и с уважением к автору?

– «Как» – это талант. Какой у кого талант, тот так и ставит. Любое классическое произведение – это лишь предлог для того, чтобы чем-то поделиться, что-то исследовать. Я не интересуюсь театром голой формы. Меня интересует только живой театр, в котором актёр существует искренно. Для меня центр и смысл сцены – артист. Большой артист. Когда его эмоции и чувства правдоподобны.

– А каков критерий правдоподобия эмоций артиста?

– Если я как зритель не плачу и не смеюсь в театре, значит, я в нём не был. А вот если переживаю после спектакля, значит, я в нём побывал.

На протяжении всего существования театра были перепробованы все формы воплощения на этой сцене. И декорации ставили, и коней из железа ковали... Но ничего интереснее живого артиста всё равно не придумано.

Живая материя

– Кстати, почему планы на сезон у Табакерки так засекречены?

– Чтобы зрителю было интересно, а мы поддержим и нашу внутреннюю интригу. За словами – ответственность. Есть интересные задумки, с которыми мы бы хотели, как чёрт из той самой табакерки, выпрыгнуть.

А сейчас, говоря современным языком, нас ждёт апгрейд спектаклей. Каждый спектакль – это живая материя. Он становится либо лучше, либо хуже. Становиться хуже мы спектаклям не даём. Они должны становиться лучше, в том числе и за счёт артистов, которые входят в постановку. Поэтому в спектакле «Ночь в отеле» вы увидите новую Мэрилин Монро (Анастасия Тимушкова) и нового Сенатора (Александр Фисенко). В спектакле «Мольер, avec amour» Журдена сыграет Сергей Угрюмов. Будет и версия спектакля по пьесе Агаты Кристи «И никого не стало», где одну из ролей сыграет замечательный актёр Константин Лавроненко.

– С ковидными ограничениями как будете справляться?

– Театр без зрителей невоз­можен. Мы жили и совсем в тяжёлое время, когда было 25% зрителей, а теперь уже 50%! Опробуем и систему ­QR-кодов. И с нетерпением ждём, когда всё-таки выработается коллективный иммунитет и мы коллективно пойдём в театры. И коллективно обменяемся чувствами.