Насилие как тормоз развития страны

Уровень насилия в Украине удивляет. Учитывая ее историю, культуру, социальные и экономические обстоятельства, политическую грызню и боевые действия на востоке страны, и другие факторы, ввергающие очень многих людей в состояние психоза, он просто обязан быть гораздо выше сегодняшнего.

Можно риторически рассуждать о том, что и одна загубленная человеческая жизнь является слишком высокой ценой, но, как ни крути, есть огромная разница между одной жертвой и тысячами, или миллионами. Жизнь несравнима, уникальна и бесценна, особенно когда она твоя или твоих родных, однако, в конечном итоге, в масштабе страны все заключается в сравнении больших и меньших чисел. Пять лет назад, убийств на миллион человек в Украине было в два раза меньше, чем в России, но на 20 процентов больше, чем в до зубов вооруженных США. Этому имеется много причин, но некоторую общую, если не картину, то тенденцию, можно заметить.

Украина тяжело переживает свои потери в военном конфликте на востоке Донбасса. Несколько тысяч молодых патриотов ушло из жизни, несколько тысяч мирных жителей также погибли. Хотя, учитывая убойность современного оружия и плотность войск на относительно плотном фронте и в густонаселенных районах, эти цифры просто могли бы прейти в сотни тысяч, как многие опасались в прошлом году. Вот только недавно один идиот под Верховной Радой швырнул боевую гранату в национальных гвардейцев, убив одного из них. И страна немедленно отреагировала на такое возмутительное злодеяние. Это реакция здорового общества. Но не стоит забывать, что еще год назад многие опасались, а некоторые прямо и рассчитывали, что терроризм (а граната по ВР была именно актом террора, независимо от мотивов), причем терроризм любых сортов, захлестнет страну. Поэтому указывая на любое негативное явление, желательно не забывать, что могло бы быть и гораздо хуже. Не для того, чтобы оправдывать, а чтобы не терять перспективы.

Каковым на сегодняшний день не был уровень насилия в Украине, он явно ниже, чем мог бы быть, и это повод для осторожного оптимизма. Он предполагает непринятие насилия, особенно в форме политического терроризма, как способа решения конфликтов. Не то, чтобы само по себе насилие неприемлемо вообще. Оно может быть оправданным, приемлемым или вынужденным. Но конфликтов оно не решает. Были времена, когда насилие позволяло истребить оппонента до последнего человека, или принудить его к покорности или просто отнять у него все ценное. То есть, если ваша жизненная философия не созвучна сталинскому кредо «есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы», ни одной проблемы вы решить при помощи насилия не сможете.

Потому что за каждым вашим насильственным действием последует закономерный вопрос: а дальше что? Насилие поднимает планку отношений очень высоко. Следующим шагам может стать только убийство. Даже когда родитель физически наказывает ребенка, что произойдет, если причинение боли не приводит к желаемому результату? Повышать уровень боли: от ладони до ремня, дубины, топора? А бывали и такие случаи, а в добрые старые времена они были, чуть ли не нормой. Биологически в нас заложены тормоза, иначе бы любая потасовка в баре заканчивалась бы трупом. Но в подавляющем большинстве случаев у людей хватает самоконтроля, чтобы провести черту, за которую они не станут заступать. Но когда человек добровольно меняет личный самоконтроль на идеологическую установку, он ставит себе вне рамок приемлемого в обществе. Действуя во имя чего-то, он снимает с себя личную ответственность и самоконтроль, так как теперь он не субъект, а инструмент, выполняющий чью-то вышнюю волю, и не имеющей своей. Это с неизбежностью повторяется и с большевиками, и нацистами, и с Исламским Государством. И дело тут даже не столько в постулатах идеологии, а в готовности человека стать бездушным инструментом действия. И это путь в никуда, поскольку жить в мире перманентного насилия люди не могут. Мы не бабуины.

Стадо, а точнее, общество бабуинов удивительно напоминает тюрьму или Советский Союз. Основные его отличительные черты – насилие и стресс как его следствие. Причем жертвами его являются не только слабые и нежелательные элементы, как ожидалось бы, но и альфа самцы. В стаде происходит постоянная борьба за власть между, скажем так, элитами, бабуинами в законе, Взобравшийся на вершину власти главный бабуин начинает жить в постоянном страхе свержения и смерти. Эти крепкие, немалых размеров обезьяны очень жестоки и агрессивны, и как только вожак зазевается, моментально находится претендент на престол. И часто последствия такого стресса сводят вожака в раннюю могилу. Долго вожди у бабуинов не живут. Меньше всего подвергается стрессу основная масса стада, которая старается не гневить начальство, и держаться подальше от слабых и отверженных обезьян. Чтобы совсем дополнить картину, стоит упомянуть, что наши родичи шимпанзе живут в гораздо менее насильственном обществе, не идеальном(они же наши родственники!), но от стресса массово не мрут, а если и желают устроить кровавую бойную, то, как правило, устраивают охоту на тех же бабуинов.

Насилие не только не решает конфликтов или приводит к психическим травмам, оно еще не дает выбраться из бедности. Большая часть актов насилия в развитых странах, как правило, происходит среди бедных слоев населения. Этому есть социально-экономические причины. Но, в свою очередь, насилие само влияет на социально-экономические обстоятельства. В условиях повышенного уровня насилия труднее создавать бизнесы, труднее получать образование, труднее найти социальный лифт. Насилие переводит мышление из контекста достижений в контекст выживания, который требует совершенно другую модель поведения, который создает собственную культуру с собственными ценностями, и которые вполне подходят для стада бабуинов, но плохо сочетаются с разработкой и созданием современных медицинских препаратов.

Отвоевать энное количество квадратных километров своей территории можно. Но если на данной территории имеются проблемы с живущими там людьми, насилием их не решить, если вы собираетесь жить вместе. Эту мудрость поведал мне полицейский, который с напарником явился ко мне домой по вызову моей жены, после того как я с соседом хорошо так помутузился. Посмотрев на кровь из моего носа, причудливо украсившей стены коридора, полицейский изрек: «Да. вижу, что тут у вас царило веселье. Допускаю, что вы правы, а ваш сосед – подлец, и в таком случае вы вполне можете подать на него в суд и требовать наказания. Но мой совет, — если вы не собираетесь вскоре отсюда переезжать в другое место, — наладить с ним отношения. Да, ваша жена сейчас кричит, что он мерзавец и негодяй, но вы его будет каждый день, наверное, встречать на улице, ваши дети будут играть вместе, что-то непременно будет происходить в житейском плане. Вы же наверняка не сможете избегать контакта с ним, но вам же жить тоже надо, и наверное у вас есть гораздо более интересные занятия, чем вражда с соседом. Зачем посвящать ему себя? То есть, тут дело не в том, кто прав, а кто разумнее».

Все имеет свои последствия, особенно слова, риторика насилия. Она ведет к мышлению категориями насилия, а не диалога, и тогда рука сама по себе тянется к гранате.