(Ка)лечащая память

Странно пересматривать это кино после 9 Мая, после детей в пилотках и военной техники, движущейся под окнами. После надписей на машинах «на Берлин» и «можем повторить».

Видимо, как раз чтобы напомнить, что не можем (пожалуйста, давайте раз и навсегда выйдем из контекста слабо / не слабо и переместимся в контекст признания травмы и рефлексии над ней. Или хотя бы просто скажем: повторяться этому не нужно). Чтобы вспомнить, что в мире есть картины и темы, которые выбьют чувства даже из того, кто ходит на ужастики и хрустит во время просмотра попкорном. Не сочтите за вызов, хотя если вам удастся есть во время этой картины – снимаю шляпу перед вашей психикой. Или аппетитом.

В центре сюжета юноша со взрослым лицом. Алексею Кравченко было 13 лет, когда начались съёмки. Во время съёмочного процесса применялся гипноз. Актёрам читали книгу Адамовича, Брыля и Колесника «Я из огненной деревни», там рассказывается о том, как деревни буквально выжигали вместе с людьми.

Взрослое детское лицо наравне с бесконечным шумом, музыкой Шнитке, сиплыми голосами и даже речью задают разрывающее настроение. Разрывает потому, что каждая сцена переливается как нефтяная плёнка – то смешно, то страшно. То есть сначала через смех ты веришь в ситуацию и героев, признаёшь их настоящими и сочувствуешь. А потом с ними происходит то, что происходило в Беларуси в 1943 году.

Дети, как это им свойственно, очень серьёзно относятся к своим занятиям. Попробуй только случайно сломать их куличик или не тот фломастер дать. Но когда дело, которым занимается ребёнок, не детское (и вообще не человеческое), становится жутко. Когда вместо куличиков они копают песок в поисках вещей покойников. И это ещё мирное занятие, во время которого мальчишки дурачатся.

Ужасное чувство, когда не понимаешь, что происходит: то ли герой застрял в земле, то ли у него припадок. Потом оказывается, что это он так трудился, чтобы достать из мокрого песка ружьё, без него в партизаны не примут. Ощущение от такой неопределённости словно в эмоции вставляют домкрат и крутят-крутят-крутят. Это, наверно, действительно расширяет душу, но как бы не порвать.

Есть у меня один лайфхак (рецепт такой): когда ощущаю себя глыбой, не способной ни на какие чувства, или когда чувств так много, что они не могут выйти, – пересматриваю «Жить» Сигарева. Всегда пробивает. Но с «Иди и смотри»... перебор. Оно, конечно, пробьёт, но, боюсь, насквозь. Дело в том, что Василий Сигарев – гениальный драматург и режиссёр, он рассказывает истории, из которых он вырос, которые сформировали его как личность (или сопротивляясь которым он стал тем, кем стал). С Элемом Климовым ситуация другая, потому что он снимал кино про травму, сидящую не только в нём (Климов родился в 1933 году и помнил войну и бомбардировки). Он снял кино про события, произошедшие с целыми народами.

Пересматривать такое кино вдвойне страшно, потому что память – штука такая – что-то раздует, а что-то сжуёт. И вроде знакомая картина становится минным полем, а память от предыдущего просмотра – неточной картой, которой и воспользоваться нельзя, но и выкинуть не получается. Если смотреть впервые, на большом экране, в 2021 году, то есть возможность прикоснуться к Второй мировой войне. Или к феномену шуток в смертельно опасных ситуациях. Или, наконец, к классике кино, где каждый шорох отзывается внутри. Прикоснуться можно ко многому, главное – не обуглиться.

Смотреть фильм или нет – вопрос ресурса. Эмоционального, интеллектуального и даже физического. Ресурса размышлять над неразрешимым. Здорово, если вам удастся освоить эту картину как коан (буддийская головоломка, не имеющая логического решения, например хлопок одной ладонью). Признаюсь, я не смогла досмотреть второй раз до конца «Иди и смотри».

Злата Харькова, студентка ИСИ