Остерман — самый русский немец. Как Герман Иоганн стал Андреем Ивановичем

335 лет назад, 9 июня 1686 года, в семье пастора церкви Апостола Павла в вестфальском городе Бохум родился сын. Если бы всё шло, как следует, то ему светила бы стандартная и спокойная скромная немецкая карьера. Подобно деду и отцу, он стал бы пастором или, возможно, профессором богословия. Таких карьер, что называется, в каждой дюжине двенадцать. Однако судьбе было угодно вписать имя этого человека в Большую Историю. Правда, не в Германии, а в России, да так, что даже имя Герман Иоганн Фридрих он сменил на Андрея Ивановича. Фамилия, правда, осталась прежней — Остерман.

Эта фамилия тотчас же вызывает ряд неуправляемых ассоциаций. Остерман? Да-да, конечно, знаем. Двор императрицы Анны Иоанновны, интриги и коварство, а также ужасное «немецкое засилье»: Остерман, Миних и «исчадие ада» Бирон, которые втроём устроили масштабные репрессии и многих природных русских загнали за Можай. В буквальном смысле именно Остерман считается ответственным за падение и ссылку виднейшего сподвижника Петра I Александра Меньшикова в Берёзов. Особо смакуется при этом тот факт, что спустя 15 лет в тот же Берёзов был сослан и сам Остерман — дескать, при дщери Петровой, императрице Елизавете, кончилось «немецкое засилье» и правда восторжествовала.

Реальная же правда состоит в том, что как раз при Анне Иоанновне был взят строгий курс на искоренение «немецкого засилья». В начале XX в. историк Василий Строев опубликовал добротную монографию «Бироновщина и Кабинет министров», где с некоторым удивлением констатируется, что во время правления Анны Иоанновны количество иностранцев на русской службе неуклонно снижается. Самое же интересное состоит в том, что этот самый Кабинет министров был создан по мысли Андрея Остермана. Так что за всеми делами этого органа власти стоит эта нерядовая фигура. Нерядовая даже по меркам XVIII столетия, давшего нашей стране целый ряд исключительно талантливых личностей. Но тут случай особый. Немец, который фактически перекрывает дорогу в Россию немцам — в этом есть что-то завораживающее.

Впрочем, насколько Остерман оставался немцем? Это большой вопрос. Историк Владилен Виноградов, например, полагал, что Россия стала для Остермана не второй Родиной, а единственной. Действительно, трудно найти человека, который сделал бы для России в те времена больше, чем Андрей Иванович. Реформа управления, реформа флота, определение внешнеполитических векторов на долгие годы вперёд. Разработка знаменитой «Табели о рангах» — инструмента, включившего один из самых серьёзных социальных лифтов. Мощные вливания в науку. Под его попечением находилась знаменитая Великая Северная экспедиция, закрепившая за Россией богатства Сибири и Арктики. Ну и прочее, по мелочи: сокращение дворянской службы, уменьшение податей, меры к развитию торговли, промышленности и грамотности, улучшение судебной и финансовой частей...

Всё это основывалось на серьёзном знании России и русских. Остерман обрусел не только по документам, но и фактически. Вот что писал о нём его современник, прусский король Фридрих II: «Искусный кормчий, он в эпоху переворотов самых бурных верной рукой управлял кормилом империи, являясь осторожным и отважным, смотря по обстоятельствам, и знал Россию, как Верней — человеческое тело». Отметим, что французский художник и врач Жозеф-Гишар дю Верней считался тогда непревзойдённым знатоком анатомии, так что комплимент получился блестящим и очень лестным одновременно и для Остермана, и для России.

Отчасти это объясняется тем, что, в отличие от многих других иностранцев на русской службе, Остерману было некуда возвращаться. В Россию он попал при скверных обстоятельствах — на родине его ждал суд и, возможно, казнь.

Можно точно датировать тот день, когда маленькая немецкая карьера сына пастора, студента Йенского университета, прервалась. Вот что значится в книге усопших лютеранской общины города Йена: «Погребен студент Борхердинг, которого 4 мая 1703 года в половине двенадцатого ночи во время пирушки заколол студент по фамилии Остерман, бюргер из Вестфалии». Впоследствии будет придумана история о студенческой дуэли. Однако дуэли не было — было самое настоящее убийство. Юный Остерман, которому не исполнилось ещё и 17 лет, был вынужден бежать в Амстердам.

Россия, ведущая тогда Северную войну со Швецией, напоминала своего рода кадровый пылесос. На русскую службу привлекали всех подряд, в ком можно было разглядеть хоть какие-то способности. На прошлые тёмные делишки закрывали глаза. И как раз когда Остерман — без гроша в кармане и без перспектив — обретался в Амстердаме, туда прибыл русский вице-адмирал Корнелий Крюйс. К нему-то Остерман и поступил на должность подшкипера, однако по пути в Россию выяснилось, что молодой человек способен к языкам и к делопроизводству. Так началась уже русская карьера Остермана. В отличие от маленькой немецкой, она чуть ли не сразу становится большой. Секретаря вице-адмирала Крюйса заметил сам царь Пётр. Его феноменальное чутьё сработало и в этот раз. Остерман становится сначала тайным писарем при походной канцелярии царя, а потом и его личным секретарём. За пару лет немец изучает русский язык и, похоже, начинает даже думать по-русски. Вот что писал о нём сам Пётр: «Ни разу и ни в одном деле этот человек не допустил ошибку. Я поручал ему писать к иностранным дворам и к моим министрам, состоявшим при чужих дворах, отношения по-немецки, по-французски, по-латыни. Он всегда подавал мне черновые записи по-русски, чтоб я мог видеть, хорошо ли понял он мои мысли. Я никогда не заметил в его работах хотя бы малейшего недостатка».

Вообще-то недостатки у Остермана были. Но проходили они по разряду борьбы хорошего с лучшим. Скажем, в 1721 году Остерман проявил себя как едва ли не больший патриот России, чем сам царь. Он серьёзно рисковал, но в итоге выиграл. Более того, оставил в выигрыше и царя, и Россию.

Ему было поручено помогать Якову Брюсу в заключении Ништадтского мира со Швецией. Мира, который подводил итог длительной кровопролитной войне. А война эта осточертела Петру I до такой степени, что он в последний момент проявил малодушие и решил во имя скорейшего подписания договора вернуть шведам захваченный ещё в 1710 году город Выборг. Для чего отправил в Ништадт, где Остерман уже вёл переговоры, новое предложение. Предложение вёз Павел Ягужинский — доверенное лицо Петра. Остерман по своим каналам узнал о сути этого предложения. И оно стало ему поперёк горла. Как так? Отдавать шведам завоёванное? Нет, это немыслимо. Но немыслимо и прямо попирать монаршую волю...

И тогда Остерман, знавший о слабости Ягужинского к выпивке, пишет письмо коменданту Выборга Ивану Шувалову с просьбой задержать царского курьера хоть на пару дней. Тот просьбу выполнил на отлично, накачав Ягужинского водкой и выиграв для Остермана время. Когда Ягужинский явился-таки в Ништадт, мир был уже подписан. Выборг остался за Россией навсегда.

Ловкость Остермана произвела на Петра впечатление. За Ништадтский мир тот получает титул барона и кое-что ещё. Пётр, дорожа таким ценным кадром, решает намертво привязать Остермана к России. И выступает сватом. В жёны ловкому немцу определятся Марфа Стрешнева, представительница знатного боярского рода, находящаяся в родстве с царём. Конечно, родство это отдалённое, Марфа Ивановна приходилась бабке Петра I двоюродной правнучкой. Но факт есть факт. Честь великая.

Однако ещё более великой оказалась любовь между недоучившимся немецким студентом и русской аристократкой. Когда в 1742 году Остермана сослали в Берёзов, его жена получила высочайшее позволение поселиться в своём поместье и не следовать за мужем в ссылку, как это практиковалось ранее. За 84 года до подвига жён декабристов Марфа Ивановна отвергла это предложение и поехала в ссылку со своим Андреем Ивановичем. Она умерла в 1781 году, надолго пережив мужа, который скончался в 1747 году. И была свидетельницей его посмертного триумфа. Екатерина Великая полностью реабилитировала Остермана, подтвердив все его титулы «в знак высокой оценки заслуг перед царским домом».