Ноты протеста: кто хочет запретить Моцарта и Баха?

Борьба за толерантность в западном обществе выходит на орбиты откровенного абсурдизма: в академической музыке, выражаясь словами Энгельса, она грозит выплеснуть с грязной водой ребенка.

Мир вокруг нас меняется. Стремительно и порой совершенно парадоксальным, необъяснимым образом. На днях планету облетело сенсационное известие о начале борьбы в Оксфордском университете с «белой гегемонией в музыке» – под раздачу попали как композиторы классики типа Моцарта и Бетховена, так и система обучения музыке, и даже музыкальная нотация: провозглашено, что абстрактные значки, придуманные в 11 веке Гвидо Аретинским, «оскорбляют цветных» и доставляют им страдания самим фактом своего существования.

С начала движения «Блэк лайвз мэттер» это не первый «наскок» на академическую музыку, которая обвиняется в излишней европоцентричности: подобные призывы уже звучали и они начинают повторяться все чаще. Более того, это уже не просто призывы, а и реальные действия – ведущие театры мира типа «Метрополитен» и Парижской национальной оперы внедряют программы расовой толерантности и многообразия, озаботившись проблемой «справедливой этнической репрезентативности среди певцов, танцовщиков, хористов и оркестрантов». Думается, что тенденция будет только нарастать.

Звоночек именно из Оксфорда на первый взгляд несколько удивляет непосвященных – не США всё же с их 15 процентами негритянского населения! Какая англичанам печаль до вопросов справедливой расовой представительности в музыке? Однако, это действительно, удивить может только непосвященных. Размеры цветных диаспор в Великобритании и других странах Европы достигли уже весьма внушительных размеров, и они реально могут влиять на общественную жизнь, даже на такую его периферийно-элитарную сферу, как академическая музыка.

Идеи и намерения, высказанные в Оксфорде, как удивляют, так и заставляют задуматься. Обвинить нотную грамоту (нотацию) в расовой нетерпимости – это, конечно, верх софизма, схоластики и резонерства в одном флаконе. Как верно указывают оппоненты этой точки зрения в том же Оксфорде, она возникла задолго до колониальной экспансии. Кроме того, это лишь абстрактные знаки, потому абсурдность доводов «прогрессистов» изумляет. В таком случае надо начинать не с нот, а с латинской азбуки – ведь еще задолго до колонизаторов Нового времени – испанцев, голландцев, англичан и французов, чьи языки ею пользуются, – легионы Сципиона, Цезаря и Траяна несли несвободу на все три континента, окружавших Средиземноморье. Впрочем, еще не вечер: быть может, увидим и борьбу с латиницей.

Что касается европейской музыки как таковой, то тут не все так однозначно. Как бы это кому-то не нравилось, но она – явление уникальное на планете. Не только в Африке, но и в таких древних культурах Азии как Индия или Китай, не было создано ничего близкого по масштабу, разнообразию, глубине, совершенству форм и силе эмоционального воздействия, аналогичного европейской музыке Нового времени. Но уникальными явлениями славны и другие национальные и региональные культуры – что в этом удивительного и где здесь унижение всех остальных – непонятно. Ни одному другому народу не удалось «переплюнуть» древних греков в философии – пожалуй, только немецкая классическая философия 18-19 веков тут может составить им конкуренцию. Или русская классическая литература второй половины 19 – начала 20 века: тягаться с ней могут немногие национальные школы и традиции. Закон неравномерного, разноскоростного развития, как социально-экономического, так и культурного, о котором, каждый по-своему, говорили, например, и Маркс, и Тойнби, еще никто не отменял.

Если брать узко саму музыку, то, например, джаз, который сторонники новых подходов рекомендуют изучать студентам вместо Малера и Брамса, тоже явление уникальное, имевшее шансы возникнуть только в афроамериканской культуре. Правда не само по себе, а под влиянием опять же европейской традиции – исходные ритмы и мелодии веками бытовали в Африке, однако сами по себе они джаза не породили. Не оскорбляет ли, не унижает ли джаз случайно никого вокруг – белых, азиатов, индейцев или папуасов?

Нам, выросшим на европейском музыкальном наследии (русская музыка – его органичная часть и родная дочь), все это кажется страшным мороком, абсурдом, глупостью и нигилизмом. Однако лишь стоит встать на точку зрения противоположной стороны, и многое начинает видеться иначе. Действительно, приходишь в Большой зал Московской консерватории – а со стен на тебя смотрят сплошь лики белых мужчин – кто в париках, кто с интеллигентскими русыми бородками. Открываешь афишу любого оперного театра или концертного зала – ни одного негра или китайца среди композиторских имен. Комплекс неполноценности может нешуточно возникнуть и разрастись: стало быть, проблема существует.

Но стоит оговориться – почти ни одного, потому что в последние десятилетия стали таковые появляться (например, слава таких современных китайских композиторов как Тан Дун, Тан Цзяньпин или Хао Вэйя уже мировая). А среди исполнителей как раз представителей неевропеоидных народов все больше и больше: китайцы, корейцы, японцы все больше делают погоду в инструментальном исполнительстве (вспомним Ланг-Ланга, Ванессу Мэй и многих других), а негры давно занимают существенное место среди оперных певцов, есть даже величайшие имена (вроде Леонтины Прайс, Ширли Веррет, Грейс Бамбри, Джесси Норман или Саймона Эстеса). Десятилетия глобализации и ухода в прошлое расовых предрассудков делают свое дело: используя величайшие достижения европейской музыкальной традиции, делая их достоянием всех, мир растит таланты без отсылки к их этническому происхождению. Но именно используя и развивая, а не отрицая и отвергая.

Обструкционизм последнего времени очевидно имеет корни как в политике, так и в психологии. Что касается второго, то тут как раз все более-менее понятно: комплексы неприятны, а как им не возникнуть, если кругом в музыке все действительно создано белыми? И это объективно – другого просто нет: при всем желании противопоставить европейской музыкальной традиции просто нечего. А искусственно выбросить из образовательного процесса и исполнительской практики – так это только себя обокрасть: ничего другого из этой затеи не выйдет. Относительно политики: споры о белой гегемонии в академической музыке – очень удобная ширма для всевозможных манипуляций и спекуляций, для напускания всяческого тумана, призванного затушевать истинные проблемы человечества. О продолжающейся политике неоколониализма, завуалированного ныне в самые экзотические формы, о катастрофическом и все увеличивающемся разрыве между беднейшими странами и богатейшими говорить как-то не интересно – да и что говорить: слов было сказано уже очень много, а воз и ныне там. Толи дело Моцарт и ноты – прекрасная дымовая шашка, за завесой от которой можно продолжать безболезненно иметь свой гешефт и дальше.

Россия что-то подобное проходила после революции – правда не на почве расовых противоречий, а классовых. Что только не объявлялось феодальными и буржуазными пережитками в искусстве, призванными быть изгнанными навсегда! Однако кавалерийский наскок на музыку результатов не дал: в одночасье идеологически «правильный» пролетарский репертуар возникнуть не мог. И никакие новшества расмовцев и рапмовцев (представителей двух враждовавших музыкальных ассоциаций времен нэпа) и прочих пролеткультовцев, никакие перелицовки опер («Тоски» в «Борьбу за коммуну» или «командирование» Ивана Сусанина в колхоз) быстрого и нужного результата не дали. Тем не менее, великая советская музыка, все же возникла, но позже, когда преодолела свой юношеский нигилизм и прочно связала свое будущее с лучшими из традиций прошлого – как русской, так и мировой музыки. Более того, использование и применение этого наследия способствовало расцвету национальных музыкальных культур – на окраинах бывшей Российской империи, там, где при царе-батюшке ни писать, ни читать не умели, возникли целые композиторские школы, филармонии и оперные театры, симфонические оркестры и консерватории, великолепные исполнители-солисты.