Стихотворение Юрий Кузнецова «Петрарка» как переосмысление русской победы

К 80-летию выдающегося русского поэта.
Материал Андрея ГАЛАМАГИ.

О том, что Юрий Кузнецов – поэт, по преимуществу, эпического склада, в свое время не высказался только ленивый. Все критики, литературоведы и любители поэзии отметили это качество в его творчестве.

Важно, что эпический подход к подаче материала, к созданию образа проявляется у Кузнецова не только в поэмах, но и в абсолютном большинстве стихотворений. Поэт умел мастерски выйти за рамки лирического повествования, в результате чего стихи обретали поистине эпический масштаб.

Порой для создания эпического образа поэту требовался совершенно неожиданный, не очевидный повод. Стихотворение «Петрарка» предваряется даже не эпиграфом, как это принято, а довольно объемным отрывком из письма великого итальянского поэта Франческо Петрарки генуэзскому архиепископу Гвидо Сетте:

 

«И вот непривычная, но уже нескончаемая вереница подневольного люда того и другого пола омрачает этот прекраснейший город скифскими чертами лица и беспорядочным разбродом, словно мутный поток чистейшую реку; не будь они своим покупателям милее, чем мне, не радуй они глаз больше, чем мой, не теснилось бы бесславное племя по здешним узким переулкам, не печалило бы неприятными встречами приезжих, привыкших к лучшим картинам, но в глубине своей Скифии вместе с худою и бледною Нуждой среди каменистого поля, где ее (Нужду) поместил Назон, зубами и ногтями рвало бы скудные растения. Впрочем, об этом довольно» (Венеция, 1367 г.).

 

Конечно, читать такое русскому человеку, мягко говоря, не особенно приятно. Но ведь дела давно минувших дней. К чему ворошить старое и давно забытое?

Но для поэта уровня Юрия Кузнецова вопрос стоит совсем иначе. Как событие шестисотлетней давности перекликается с нашим вчерашним, а через него и сегодняшним днем?

В начале стихотворения Кузнецов напрямую обращается к образу прославленного итальянца:

 

Так писал он за несколько лет

До священной грозы Куликова.

Как бы он поступил – не секрет,

Будь дана ему власть, а не слово.

 

Так писал он заветным стилом,

Так глядел он на нашего брата.

Поросли б эти встречи быльем,

Что его омрачали когда-то.

 

Как-никак, шесть веков пронеслось

Над небесным и каменным сводом.

Но в душе гуманиста возрос

Смутный страх перед скифским разбродом.

 

Вот так, не отвращение, а «смутный страх» двигали пером итальянского «гуманиста». Это своим страхом делился он с духовным авторитетом своего времени.

Именно этот подсознательный страх каждый раз двигал на Русь, на Россию орды и полки, желавшие завоевать, подчинить и уничтожить непокорный свободолюбивый, непонятный «варварский» народ.

И, ради осмысления и полного раскрытия этой мысли, Кузнецов расширяет образ знаменитого идеолога итальянского Проторенессанса. Он переносит своего персонажа через века, где тот приходит в подспудно ненавидимую им страну, чтоб исполнить великую «цивилизованную» миссию и не оставить камня на камне на «каменистом поле», как обозвал нашу землю вдохновенный римлянин Публий Овидий Назон.

Но победоносное шествие торжествующего завоевателя оборачивается сокрушительным поражением:

 

Как магнит, потянул горизонт,

Где чужие горят Палестины.

Он попал на Воронежский фронт

И бежал за дворы и овины.

 

В сорок третьем на лютом ветру

Итальянцы шатались, как тени,

Обдирая ногтями кору

Из-под снега со скудных растений.

 

Он бродил по тылам, словно дух,

И жевал прошлогодние листья.

Он выпрашивал хлеб у старух –

Он узнал эти скифские лица.

 

Могло бы показаться, что сказанного уже достаточно, чтобы считать образ завершенным, а мысль четко выраженной. Но нет, это еще не все! Кузнецов делает следующий шаг, в котором раскрывается неподвластная европейскому уму загадка русского народа:

 

И никто от порога не гнал,

Хлеб и кров разделяя с поэтом.

Слишком поздно других он узнал.

Но узнал. И довольно об этом.

 

Именно эта последняя строфа по-настоящему возводит стихотворение на уровень эпоса.

Русский народ побеждает не только и не столько силой своего оружия. Мы неодолимы благодаря силе русского духа. Для русских поверженный враг перестает, по сути, быть врагом. По одной простой причине: любой, самый грозный враг изначально обречен на поражение, если позволил себе в порыве безрассудства, обезумев от того самого мистического страха, который русский поэт разглядел в горделивом итальянце, вторгнуться с оружием в нашу землю.

Силы не равны и никогда не будут равны, в чем имели возможность многократно убедиться все, кто отважился пойти с огнем на Россию.

И хотя Юрий Кузнецов прямо не говорит об этом, мы легко прочитываем в его стихотворении: русский народ непобедим, потому что с нами Бог – Бог-Вседержитель, Бог-заступник, всесильный и в тоже время милосердный.

 

Андрей ГАЛАМАГА