Беззащитные
В слушании дела о клевете Навального в отношении ветерана ВОВ Игната Сергеевича Артёменко объявлен перерыв. Пожилому человеку стало плохо. Через час слушание возобновилось. Длилось оно до вечера, ну а после вызова в качестве свидетеля внука ветерана, суд и вовсе перенесли на 12 февраля. Сам ветеран больше принять участие в судебном разбирательстве не смог – подвело здоровье.
Собственно, с момента, когда Гульфик потребовал время для ознакомления с делом, стало понятно, что он и защита намерены максимально затянуть судебное заседание. Зачем это нужно – понятно. Пожилой человек нездоров, он просто физически не сможет все это выдержать. Все-таки возраст – это возраст. Ну и другая причина – это то, что Гульфику нужна трибуна. И, вероятно, второе – трибуна – важнее всего остального.
Ну и подсудимый гражданин воспользовался предоставленной возможностью по полной программе – продемонстрировал свои тролячьи способности во всей красе. Пререкался с судьей; заявлял, что суд непрофессионален; оскорблял и хамил судье, прокурору и свидетелям. В общем, обвинял, клеймил, выжигал… В итоге сделал вывод, что «внук проституирует дедом», а судопроизводители – фашисты. Вот на этом «добром» слове судебное заседание и было перенесено на 12 февраля.
Я же вот что хочу сказать: по факту, человек, который семьдесят лет таскает в позвоночнике осколки, полученные тогда, когда он отвоевывал нам с вами право на жизнь, а нашей родине право на существование, сегодня оказался в беспомощном и беззащитном состоянии. Он, которого облыжно оболгали, был вынужден доказывать, что он действительно ветеран, действительно снялся для ролика в поддержку внесения поправок в Конституцию. За участие в «рекламе» он не получал никаких денег, а выступил за поправки потому, что такова его гражданская позиция.
Оболганный, оклеветанный человек доказывает свою невиновность. Доказывает, что «не верблюд». Чудовищно то, что ветерана поставили в условия, когда он вынужден был оправдываться.
В целом, впечатление от действа сложилось такое, будто этот фаллос в отрепьях судит ветерана и уличает в чем-то непотребном суд. Само судебное заседание превращено в уничижительное действо.
А личные данные Игоря Колесникова, внука ветерана, слили в сеть. Все данные: номер паспорта, адрес, номер автомобиля. И весь день ему поступают угрозы от адептов секты фаллоса в отрепьях.
Ну и не могу удержаться, чтобы противным голосом не прогнусавить: А я говорилааа…
В течение всего времени в студию, откуда шла трансляция, поступали звонки от самых разных людей. И обычные, далекие от военной службы, люди звонили, и ветераны современных войн просили: вы его там долго не держите, вы лучше его поскорее выпустите – мы встретим.
Понимаете, в чем ужас ситуации, вот построили Храм Воинов, поставили памятник тем, кто погиб подо Ржевом. А девяностопятилетний старик-ветеран, с осколками в позвоночнике, вынужден оправдываться перед предателем Родины.
А Навальный предатель, в чем мы все успели не единожды убедиться.
Война, что ты подлая сделала?
Война прошлась по каждой российской семье. Даже не так – война прошлась по каждой советской семье. Ветеранов ВОВ чтут в каждой бывшей советской республике. Не фашиствующие правительства Прибалтики и Украины – народ. И каждый народ, что входил в СССР, справедливо считает себя народом-победителем. В каждой советской семье война оставила свой след. В моей, в вашей…
У меня не было деда фронтовика – он погиб в 1944, но был дед ветеран тыла, инвалид, который до конца своих дней жил, ежедневно сражаясь с болью. Война никого не радовала, каждого «одарила». Моего деда – полиартритом. У меня была мама, которая категорически негативно относилась к «последним исследованиям ученых», где сообщалось о пользе употребления в пищу травок – сныти, ботвы моркови и свеклы, горькой редьки, полевого хвоща (пиканов) и прочего. Она, обычно на такие заявления отвечала так: полезно – ешьте, мы в войну наелись. У меня были соседи, супружеская пара, военврачи. Он — хирург полевого госпиталя, она – фельдшер. Ей досталось сопровождать заключенных концентрационных лагерей – это страшно.
В наших школах были уроки памяти, на которые или приглашали ветеранов войны, или рассказывали о том, что такое война. У нас были книги и фильмы, и мы, не знаю как, за счет чего, но умудрялись дочитать и досмотреть: «А зори здесь тихие», «В списках не значился», «Помни имя свое», «Молодая гвардия»… А еще каждый год, в весенние каникулы, на весь класс покупались путевки, и мы ехали в Брест, Ровно, Волгоград, Ленинград, Харьков, Краснодон – туда, где все еще зримо, присутствовали осколки войны. Да и сейчас во многих местах не рекомендуется проводить земляные работы – есть вероятность наткнуться на неразорвавшийся снаряд.
Мы стояли на плитах Пискаревки и слушали метроном,
Мы прикасались к руинам Брестской крепости, по которым до сих пор проходит дрожь ужаса, от того, что здесь происходило.
И Дом Павлова, пустой и разрушенный, смотрел на нас темными провалами, оставшимися от попадания снарядов.
И мы заглядывали во тьму шахты, из недр которой поднимали искореженные тела молодогвардейцев. Страшно изувеченные тела.
Мы, видевшие то, на что способен обыкновенный фашизм, как же допустили подобное – как на нашей земле стало возможным, чтобы наши дети пошли за тем, кто стремится к возрождению этой дряни?
Не надо сейчас про идеологию, политику, правительство и прочее, ставшее привычным с легкой руки того же фаллоса в отрепьях. Это не правительство должно делать, это мы сами обязаны были рассказать, показать, свозить… Вот туда свозить, где шли бои, где зелена и густа трава, потому что земля на века пропитана кровью тех, кто воевал за то, чтобы мы могли появиться на этот свет.
Не в Турцию ехать, не в Грецию, не в Египет, а вот туда…
Собственно, с момента, когда Гульфик потребовал время для ознакомления с делом, стало понятно, что он и защита намерены максимально затянуть судебное заседание. Зачем это нужно – понятно. Пожилой человек нездоров, он просто физически не сможет все это выдержать. Все-таки возраст – это возраст. Ну и другая причина – это то, что Гульфику нужна трибуна. И, вероятно, второе – трибуна – важнее всего остального.
Ну и подсудимый гражданин воспользовался предоставленной возможностью по полной программе – продемонстрировал свои тролячьи способности во всей красе. Пререкался с судьей; заявлял, что суд непрофессионален; оскорблял и хамил судье, прокурору и свидетелям. В общем, обвинял, клеймил, выжигал… В итоге сделал вывод, что «внук проституирует дедом», а судопроизводители – фашисты. Вот на этом «добром» слове судебное заседание и было перенесено на 12 февраля.
Я же вот что хочу сказать: по факту, человек, который семьдесят лет таскает в позвоночнике осколки, полученные тогда, когда он отвоевывал нам с вами право на жизнь, а нашей родине право на существование, сегодня оказался в беспомощном и беззащитном состоянии. Он, которого облыжно оболгали, был вынужден доказывать, что он действительно ветеран, действительно снялся для ролика в поддержку внесения поправок в Конституцию. За участие в «рекламе» он не получал никаких денег, а выступил за поправки потому, что такова его гражданская позиция.
Оболганный, оклеветанный человек доказывает свою невиновность. Доказывает, что «не верблюд». Чудовищно то, что ветерана поставили в условия, когда он вынужден был оправдываться.
В целом, впечатление от действа сложилось такое, будто этот фаллос в отрепьях судит ветерана и уличает в чем-то непотребном суд. Само судебное заседание превращено в уничижительное действо.
Навальный:Это одно из, пожалуй, самых мягких высказываний вот этого грязного нижнего белья, которое некогда было человеком. И сколько бы ведущие стрима ни объясняли аудитории, что все это безумие, но их слова не имеют ни смысла, ни значения просто потому, что сейчас вот те самые подростки, что идут за Гульфиком, получают прививку безнаказанности. И получают ценный урок того, как нужно хамить и троллить, и за это ничего не будет. Штраф за такое – это ничто.
Не знаю я никакого деда, я не знаю Артёменко, кроме того, что этой куклой торгуют его родственники.
А личные данные Игоря Колесникова, внука ветерана, слили в сеть. Все данные: номер паспорта, адрес, номер автомобиля. И весь день ему поступают угрозы от адептов секты фаллоса в отрепьях.
Ну и не могу удержаться, чтобы противным голосом не прогнусавить: А я говорилааа…
В течение всего времени в студию, откуда шла трансляция, поступали звонки от самых разных людей. И обычные, далекие от военной службы, люди звонили, и ветераны современных войн просили: вы его там долго не держите, вы лучше его поскорее выпустите – мы встретим.
Понимаете, в чем ужас ситуации, вот построили Храм Воинов, поставили памятник тем, кто погиб подо Ржевом. А девяностопятилетний старик-ветеран, с осколками в позвоночнике, вынужден оправдываться перед предателем Родины.
А Навальный предатель, в чем мы все успели не единожды убедиться.
Война, что ты подлая сделала?
Война прошлась по каждой российской семье. Даже не так – война прошлась по каждой советской семье. Ветеранов ВОВ чтут в каждой бывшей советской республике. Не фашиствующие правительства Прибалтики и Украины – народ. И каждый народ, что входил в СССР, справедливо считает себя народом-победителем. В каждой советской семье война оставила свой след. В моей, в вашей…
У меня не было деда фронтовика – он погиб в 1944, но был дед ветеран тыла, инвалид, который до конца своих дней жил, ежедневно сражаясь с болью. Война никого не радовала, каждого «одарила». Моего деда – полиартритом. У меня была мама, которая категорически негативно относилась к «последним исследованиям ученых», где сообщалось о пользе употребления в пищу травок – сныти, ботвы моркови и свеклы, горькой редьки, полевого хвоща (пиканов) и прочего. Она, обычно на такие заявления отвечала так: полезно – ешьте, мы в войну наелись. У меня были соседи, супружеская пара, военврачи. Он — хирург полевого госпиталя, она – фельдшер. Ей досталось сопровождать заключенных концентрационных лагерей – это страшно.
В наших школах были уроки памяти, на которые или приглашали ветеранов войны, или рассказывали о том, что такое война. У нас были книги и фильмы, и мы, не знаю как, за счет чего, но умудрялись дочитать и досмотреть: «А зори здесь тихие», «В списках не значился», «Помни имя свое», «Молодая гвардия»… А еще каждый год, в весенние каникулы, на весь класс покупались путевки, и мы ехали в Брест, Ровно, Волгоград, Ленинград, Харьков, Краснодон – туда, где все еще зримо, присутствовали осколки войны. Да и сейчас во многих местах не рекомендуется проводить земляные работы – есть вероятность наткнуться на неразорвавшийся снаряд.
Мы стояли на плитах Пискаревки и слушали метроном,
Мы прикасались к руинам Брестской крепости, по которым до сих пор проходит дрожь ужаса, от того, что здесь происходило.
И Дом Павлова, пустой и разрушенный, смотрел на нас темными провалами, оставшимися от попадания снарядов.
И мы заглядывали во тьму шахты, из недр которой поднимали искореженные тела молодогвардейцев. Страшно изувеченные тела.
Мы, видевшие то, на что способен обыкновенный фашизм, как же допустили подобное – как на нашей земле стало возможным, чтобы наши дети пошли за тем, кто стремится к возрождению этой дряни?
Не надо сейчас про идеологию, политику, правительство и прочее, ставшее привычным с легкой руки того же фаллоса в отрепьях. Это не правительство должно делать, это мы сами обязаны были рассказать, показать, свозить… Вот туда свозить, где шли бои, где зелена и густа трава, потому что земля на века пропитана кровью тех, кто воевал за то, чтобы мы могли появиться на этот свет.
Не в Турцию ехать, не в Грецию, не в Египет, а вот туда…