Церковь в 1920-е годы: ежегодная перерегистрация и ежедневный героизм

В первые годы советской власти на территории СССР ни один приходской храм не мог существовать без регистрации в органах. Понятно, что условия регистрации создавались действующей властью с таким расчетом, чтобы по возможности усложнить церковную жизнь. Церковный историк Вадим Никонов раскрывает материалы дел о перерегистрации религиозных общин как источник по истории приходской жизни 1920-х годов.

Храмы в 1920-е годы: Ежегодная перерегистрация или закрытие

В СССР все религиозные общины были обязаны заключать с властями специальные договоры, регламентирующие приходскую жизнь и условия пользования церковным имуществом. Фактически необходимость заключения таких договоров стала еще одной из форм давления на Церковь. Отношения между Церковью и государством, по мысли большевистских законотворцев, должны были определяться Декретом об отделении Церкви от государства и школы от Церкви, принятым в январе 1918 года. Однако вследствие расплывчатости его формулировок, вскоре потребовались разъяснения, как именно трактовать его нормы, и уже в августе того же 1918 года Наркомюст РСФСР издает специальное постановление «О порядке проведения в жизнь декрета «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви».

Согласно этим документам, Церковь лишалась всей своей собственности: земли, строений, имущества, капиталов. Все это в течение двух месяцев передавалось Советам, а те, в свою очередь, могли передавать церковное имущество в безвозмездное пользование религиозным обществам. При этом уполномоченные Советов периодически проводили проверки и осмотр имущества, и ни верующие, ни священники не имели права этому препятствовать.

К инструкции также прилагался текст договора, типовой вариант которого впервые был создан в 1918 году и затем долгое время тиражировался. Договор должен был перезаключаться ежегодно, хотя на практике эти сроки выдерживались не всегда. Показательным стало само название комплекта документов, необходимых для заключения договора: «Дело о перерегистрации православной христианской общины».

При этом арендный договор был лишь частью документов, составлявших Дело о перерегистрации. Кроме договора в Дело входили протоколы собрания членов общины, опись церковного имущества, список членов Исполнительного органа, список церковнослужителей и некоторые другие документы. И только после оформления всех перечисленных бумаг, последним, оформлялся договор.

Государство неоднократно возвращалось к вопросу о регистрации религиозных обществ, с каждым разом усложняя этот процесс. Так, начиная с 1922 года, вышел ряд постановлений, определивших порядок регистрации всех приходов страны с обязательной постановкой их на учет в органах НКВД. В противном случае храмы подлежали закрытию.

Регистрацию религиозных обществ производили местные органы власти — Советы рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Документы составлялись в трех экземплярах. После проверки один экземпляр возвращался представителям религиозного общества и должен был храниться в храме, второй оставался в местном Совдепе, а третий отправлялся в Народный комиссариат просвещения.

Острый недостаток тюрем? Изымаем храм

Однако наличие регистрации отнюдь не являлось гарантией того, что храм не будет закрыт, ведь повод для этого найти было несложно. Тем более что существовала специально выстроенная правовая база.

Так, циркуляр Наркомюста от 3 января 1919 года предписывал изымать у верующих храмы, если в данной местности испытывался острый недостаток в зданиях и помещениях для жилья, размещения культурных или медицинских учреждений, а также учебных заведений. Это был очень удобный предлог, и многие церкви в стране были переоборудованы под общежития, казармы, клубы, столовые и пр., а монастыри — под тюрьмы, лагеря и различные спецучреждения.

Еще одним поводом для аннулирования договора с общиной верующих могло стать пожелание самих трудящихся масс. Достаточно было подать коллективное заявление о том, например, что колокольный звон мешает отдыху трудящихся или религиозные праздники отвлекают людей от строительства светлого будущего, и власти горой вставали на защиту интересов противников Церкви.

Пятьсот отважных

Типовой набор документов Дела о перерегистрации религиозной общины включал в себя: заявление, договор, список членов церковного Совета, список священно- и церковнослужителей, список членов религиозной общины, опись церковного имущества, «Сведение о состоянии имущества культа» и акт о соответствии наличного имущества тому, которое было указано в описи.

Договор был главным документом Дела, но оформлялся он последним, после составления и согласования все прочих. Поэтому его мы рассмотрим позже, а пока перейдем к списку членов приходского Совета.

Как правило в Совете состояло не менее пяти членов — самых уважаемых прихожан. В списке указывались полностью имена, фамилии и отчества, возраст, место жительства, а также род занятий до революции и после нее. Иными словами, практически все анкетные данные.

Надо ли говорить, что члены приходских Советов всегда находились под пристальным наблюдением со стороны действующей власти и, соответственно, в «зоне риска», так как известно немало случаев, когда они подвергались репрессиям.

Список священно- и церковнослужителей включал тех, кто по роду своей деятельности получал средства к существованию от приходских сумм. Это по определению был священник, часто — диакон, иногда — просвирня или казначей.

Отдельно следует остановиться на таком важнейшем документе, как список членов общины. Строго говоря, списки членов общины в каждом деле встречаются в двух вариантах. Прежде всего, это имена прихожан, подписавших Договор об аренде церковного здания и имущества. Ими были наиболее активные члены общины, составлявшие пресловутую «двадцатку», без наличия которой община не могла быть зарегистрирована.

И затем, уже как отдельный документ, в Деле всегда имелся полный список членов общины. Количество фамилий в нем зависело от размера прихода. Иногда, если приход был небольшим, то оба списка почти совпадали. Но, как правило, второй список значительно превышал первый. Это были десятки, а часто — сотни человек.

Такие приходы, как Преображенский в Люберцах Московского уезда, Михаило-Архангельский в Михайловской Слободе или Богородице-Рождественский в Верхнем Мячкове Бронницкого уезда, насчитывали более пятисот прихожан, вписавших свои имена в Дело о перерегистрации их религиозной общины.

Отметим, что всего в приходе могло быть еще больше верующих, но не все решились открыто заявить о своих убеждениях. А эти 500 и даже 600 человек не побоялись. И это в середине 1920-х гг., когда антирелигиозная пропаганда становилась все более настойчивой, враждебное отношение государства к Церкви и верующим властями не скрывалось, а, напротив, всячески подчеркивалось.

Очевидно, что в те годы поставить подпись в защиту храма от закрытия означало смело и во всеуслышание заявить о своей вере. А между тем правила оформления списка членов религиозной общины предписывали указывать не только имя, фамилию и отчество, но, как и в списке членов церковного Совета, возраст и место жительства. Это также может рассматриваться как репрессивная мера, ведь, по мнению властей, необходимость указать столь подробные сведения о себе могла бы отпугнуть сомневающихся. Отметим: наверняка кого-то отпугнула! Но огромное число верующих — десятки, если не сотни тысяч в масштабах Московской области — не боялись. И благодаря этим мужественным людям мы имеем сегодня подробнейшие списки прихожан по всем храмам Москвы и окрестностей (а шире — всего бывшего СССР), с указанием адреса, профессии, а иногда — места работы.

Кроме того, многие часто подписывали документ всей семьей, что позволяет сегодня проследить и родственные связи, причем не только в рамках одного прихода, но и между соседними.

Утварь изъята или украдена? Община платит

Описи церковного имущества составлялись и до революции. Но тогда это делалось с инвентаризационными целями и значительно реже. Как правило, составление описей санкционировалось правящим архиереем, после чего все храмы епархии в течение нескольких лет выполняли это требование. Известны периоды, когда это происходило: 1780-е гг., 1800-е гг., 1850-е гг.

Совершенно иные цели при описи преследовались большевиками. Разумеется, ни о какой поддержке храма речи идти не могло. Напротив, ежегодные описи требовались исключительно для того, чтобы любые изменения в них использовать против прихода. Напомним читателю, согласно нормам Декрета 1918 года, церковный приход не мог обладать собственностью. Все принадлежало государству, а религиозная община арендовала утварь и храмовое здание, неся за них материальную ответственность. Следовательно, если чего-то из арендованного имущества на момент инвентаризации на месте не оказывалось, прихожане обязаны были объяснить пропажу и выплатить в Гохран ее стоимость. Предположить, что кто-то из прихожан намеренно скрыл что-то из утвари, конечно, можно, но автору настоящего очерка с таким сталкиваться не приходилось. А вот кражи из храмов случались, к сожалению, весьма часто.

Это было настоящим бедствием, так как бремя возмещения стоимости похищенного автоматически ложилось на общину. Власти не задавались простым вопросом: почему прихожане должны были возмещать государству стоимость похищенных вещей (приобретенных, кстати, изначально на пожертвования их односельчан, а после революции самовольно объявленных большевиками государственной собственностью), если государство не смогло обеспечить порядок, при котором кражи были бы невозможны, а если уж такое произошло, то не организовало поимку преступников?

Но основное направление во взаимоотношениях государства и Церкви было репрессивным. Поэтому и без того доведенным до почти полного обнищания сельским жителям приходилось на последние копейки покупать богослужебную утварь вместо украденной, да еще и писать объяснительные записки, почему взамен похищенной серебряной они купили дешевую медную или бронзовую.

В описях часто можно встретить такого рода фразы: «Икона такая-то без ризы. Риза изъята в 1922 г.». Это означало, что риза, несомненно серебряная, была реквизирована весной 1922 года в рамках кампании помощи голодающим Поволжья.

Проповедь, крестный ход — нарушение закона

Следующим документом в Деле является обязательное «Сведение о состоянии имущества культа». Как правило, «Сведение» занимало всего одну страницу, но всегда содержало ряд ценных фактов: количественный состав общины, состояние, в каком находилось «имущество культа», информацию о том, производился ли ремонт, были ли случаи хищения и пр.

Наконец, последним документом в Деле всегда был акт проверки наличного имущества храма в сравнении с тем, что был отражен в описи. Акт подписывался кем-либо из членов церковного Совета и представителями власти, чаще всего — председателем местного сельсовета и начальником уездной милиции. И только после подписания акта оформлялся заветный договор (в деле он подшивался первым).

Первый же пункт договора поражает своей циничностью. В нем требуется от прихожан «беречь переданное... народное достояние и пользоваться им исключительно соответственно его назначению, принимая на себя всю ответственность за целость и сохранность врученного имущества». Можно подумать, что, не будь этого пункта, прихожане стали бы пользоваться храмом и храмовым имуществом как-то иначе.

Указанное требование повторяется и во втором пункте: «Зданиями культа и находящимися в них предметами культа мы обязуемся пользоваться... исключительно для удовлетворения религиозных потребностей».

Но и этого мало! Третий пункт договора требовал безусловного исполнения первых двух: «Мы обязуемся принять все меры к тому, чтобы врученное нам имущество не было использовано для целей, не соответствующих ст. 1 и 2 настоящего договора».

Чего же так боялись власти, передавая церковное здание в пользование православным общинам? В договоре на это есть прямые указания. Оказывается, они боялись «политических собраний враждебного Советской власти направления, раздачи или продажи книг, брошюр, листовок и посланий, направленных против Советской власти или ее представителей, произнесения проповедей и речей, враждебных Советской власти или ее отдельным представителям».

В числе прочих ограничений не допускалось преподавание религиозных вероучений лицам, не достигшим совершеннолетия, а также «перенесения каких бы то ни было предметов культа для каких бы то ни было целей без особого всякий раз на то письменного разрешения Уездного Управления Милиции».

Любой из вышеперечисленных запретов при желании мог быть использован для того, чтобы обвинить верующих в нарушении закона, последние же два пункта формулировались так, что не нарушить их было просто невозможно.

Действительно, проповедь, которую произносит священник после Литургии, формально является преподаванием религиозного вероучения. А в церкви в это время могут находиться, да и наверняка находятся, несовершеннолетние.

Что же касается «перенесения каких бы то ни было предметов культа с места на место», то сам процесс любого богослужения предполагает периодическое перемещение книг, сосудов, свечей и пр., не говоря уже о крестных ходах, суть которых и состоит в перенесении «священных предметов», причем с особой торжественностью и на глазах у всех.

Получать всякий раз для этого письменное разрешение уездной милиции, разумеется, возможным не представлялось, вот и выходило, что любая служба в храме, даже если она не подпадала под действие первых пунктов договора, могла стать основанием для его расторжения со всеми вытекающими из этого последствиями.

Договор требовал от общины иметь актуальную инвентарную опись имущества, в которую следовало вносить все вновь поступающие (путем пожертвований, передачи из других храмов и т. п.) предметы культа.

Ну и, конечно, санкции: «...за неприятие всех зависящих от нас мер к выполнению обязанностей, вытекающих из сего договора или же прямое его нарушение, мы подвергаемся уголовной ответственности, а настоящий договор аннулируется». После чего храм неминуемо закрывался.

Только после подписания договора община считалась зарегистрированной и могла продолжать пользоваться своим храмом еще один год. А священник и члены церковного Совета после короткой передышки уже через несколько месяцев начинали подготовку документов для следующей регистрации. И так ежегодно.

Вадим Никонов
Публикация журнала «Московские епархиальные ведомости»