Олег Митяев: «Случайность — промысел судьбы»

Как-то вдова Юрия Визбора ехала в лифте с Виктором Черномырдиным. Премьер признался, что ему очень...

Как-то вдова Юрия Визбора ехала в лифте с Виктором Черномырдиным. Премьер признался, что ему очень близки произведения покойного барда, он, можно сказать, на них вырос. Особенно нравится «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». Нина Филимоновна поведала об этом журналисту, и вскоре в одной из газет появилась заметка «Виктор Черномырдин вырос на песнях Митяева»...

— «О чем размышляет мужчина, которому за пятьдесят?» — так и тянет спросить, цитируя одну из ваших песен.

— «Когда заедает кручина, он в детство глядит сквозь себя», — продолжу цитату.

— Думаю, многим интересно, как провинциальный паренек из простой семьи стал одним из знаменитых российских бардов.

— Ну уж знаменитых... В детстве я прошел все кружки: фотографии, моделирования, изостудию, цирковую студию. А также секции гребли, плавания, самбо, хоккея, футбола, легкой атлетики. В советское время все было бесплатно. Занимайся — не хочу.

Иногда возникает желание подкорректировать автобиографию, родиться где-нибудь в Москве или Санкт-Петербурге, но из песни слов не выкинешь — на свет я появился в Челябинске: «Ни на что мне этот город не сменять, / Даже если есть получше города...» В Москве все время что-то перестраивают, и я часто задаюсь вопросом: «Когда уже все реконструкции завершат и мы начнем жить? Вот в Челябинске все по-прежнему на своих местах: Дворец культуры, Дворец спорта, музыкальная школа, детская библиотека, баня, парикмахерская, общеобразовательная школа. С тех пор мало что изменилось». Это я фантазирую. Но магазин культтоваров «Ручеек» там же, что и пятьдесят лет назад. Увидев его в один из приездов в родной город, я так обрадовался! Словно встретился с детством.

Интересно, что единственным кружком, который я обошел стороной, была театральная студия. Притом что я завидовал детям, участвовавшим в самодеятельных спектаклях и елках, но почему-то не сказал: «Возьмите меня!»

Видимо, судьба решила, что мне это ни к чему — еще навыступаюсь. Я вот не летал до двадцати лет и думал: «Почему жизнь так неудачно сложилась?» А потом стал рассекать на самолетах как на трамваях.

— Музыкой тоже не занимались?

— Нет. До сих пор так и не выучил нотную грамоту. Хорошо, что со временем появились устройства, позволяющие записывать музыку, не зная нот. Раньше было намного сложнее. Помню, писал «Колыбельную» и мелодия пришла в голову в самый неподходящий момент, за рулем. Я тут же развернулся и помчался домой, чтобы ничего не забыть. Включил катушечный магнитофон, взял микрофон и напел, что сочинил. Песня, кстати, живет, ее исполняют «Самоцветы».

— В детстве пытались сочинять?

— И в мыслях не было. Я ведь, как вы верно заметили, из очень простой семьи. Отец — рабочий трубопрокатного завода, родившийся и выросший в деревне в Курской области, в доме с земляными полами. Мать — домохозяйка, подрабатывавшая прачкой, тоже с крестьянскими корнями. В доме имелась всего одна книжка, которую отцу подарили на заводском вечере, — «Эрнст Тельман».

Родители прошли невероятные испытания: революцию, коллективизацию, репрессии, войну, послевоенную разруху. Им было не до чтения и музыки. В молодости я возмущался, что отец выпивает. Так стыдно было за него! Сейчас понимаю: какая еще радость могла быть у мужика, тридцать пять лет оттрубившего в горячем цеху? Он нуждался в какой-то отдушине.

— Вы ведь не единственный ребенок в семье?

— У меня есть брат Вячеслав старше на четыре года. Он росточком поменьше и толстенький — в маму. Я от нее перенял прекрасный характер, а от папы — высокий рост и голубые глаза. Славке же достался не самый простой отцовский нрав. В общем, я его обокрал, забрав у родителей все самое лучшее, поэтому, конечно, очень ему обязан!

В детстве завидовал брату. Его имя красовалось на всех зданиях, транспарантах и растяжках — «Слава КПСС!», «Слава труду!» Меня все звали Аликом, и обо мне нигде не было написано. Брат пошел по стопам отца — всю жизнь проработал на том же трубопрокатном заводе. Давно на пенсии.

В юности четыре года — огромная пропасть. Слишком разные интересы и компании. Но однажды, когда мне было, наверное, лет тринадцать, в гости пришел Славкин друг, игравший на гитаре, и я с ним скорешился. Помогли еще ребята во дворе. Так и освоил инструмент.

После восьмого класса пошел учиться на электромонтажника. Прекрасно помню солнечный летний денек, когда из окна трамвая увидел красивое здание с колоннами и вывеской «Монтажный техникум». Сразу вспомнились фильм «Высота» и песня в исполнении Николая Рыбникова: «Не кочегары мы, не плотники а мы монтажники-высотники...» И я поступил в техникум. Хотел быстрее окунуться во взрослую жизнь.

Параллельно ходил в хор Челябинского тракторного завода с другом Володей Петровым. Он теперь народный артист Белоруссии, поет в Минске в оперном театре. А я в хоре быстро заскучал и занялся плаванием. С легкостью сдал на второй, затем на первый разряд. После окончания техникума должны были забрать в армию, но тренер сказал: «Какая армия? Скоро областные соревнования. Сделаю тебе отсрочку. У меня знакомый в военкомате». И вдруг звонит: «С отсрочкой не получилось. Завтра с вещами надлежит прибыть на сборный пункт».

«Ну и хорошо, — подумал я. — Долгие проводы — лишние слезы».

— Мама, должно быть, расстроилась?

— Она всегда радовалась, когда ответственность за меня можно было переложить на кого-то еще. Собрался в поход — и хорошо. Пусть за тебя отвечают преподаватели.

— Давали жару родителям?

— Да нет. Хулиганом не был. Если и совершал какие-то «подвиги», то от глупости и творческого начала. Одно время, насмотревшись фильмов про ковбоев, увлекся метанием ножей. Кидал их в двери, перекрестья оконных рам. Сколько было испорчено мебели, разбито стекол! Во время службы, как ни странно, это увлечение пригодилось — в соревнованиях по метанию штык-ножа регулярно выигрывал.

После техникума меня не могли отправить в какой-нибудь стройбат и определили в бригаду охраны Министерства обороны. Посадили в поезд вместе с другими новобранцами и отправили в Москву.

В дороге я услышал от капитана Зайченко, что в нашей бригаде есть морской батальон, охраняющий главный штаб ВМФ и адмирала Флота Советского Союза. У матросов красивая форма, и служат они всего два года, да еще в столице. Мичман Сверчков набирал ребят не ниже метра восемьдесят и обязательно голубоглазых. Я подходил под эти параметры и, конечно, загорелся: «Товарищ капитан, помогите попасть в моряки!» Помог.

Два года пролетели незаметно. Многие ребята после службы остались в Москве, устроились на работу. Я предлагал другу Вовке: «Пойдем в МГИМО! Представляешь, заявляются два матроса-дембеля в форме, все в значках и нашивках?! Да нас с руками оторвут». Он задумался. Но однажды я проснулся среди ночи, разбудил Вовку и сказал: «Нет, не пойду в МГИМО. Ответственность слишком большая у дипломатов. Еще продам какую-нибудь Аляску. И родителям надо помочь». Вернулся в Челябинск и поступил в институт физкультуры.

Сразу после демобилизации поехал в пионерский лагерь — подработать. Там было двести человек обслуживающего персонала. Из них всего пятеро мужчин: физрук — молдаванин Затула-Ветер, я — плаврук и три спасателя — мастера спорта из института физкультуры. Они и посоветовали поступать в свой вуз: «Анатолий Ильич Писарев, декан, тебя обязательно возьмет!»

В лагере было весело. Девчонки-вожатые снабжали кассетами с модной музыкой. Там я впервые услышал Юрия Визбора и других бардов и пожалел, что не познакомился с авторской песней чуть раньше. Мог бы в Москве сходить на какого-нибудь исполнителя. Мы с ребятами бывали на концертах и в театрах, но абсолютно не понимали, куда и зачем пришли. Просто хотели подышать гражданской жизнью.

В Театре сатиры, помню, соврали бабушкам-билетершам: «Служим на подводной лодке. Не видим солнца по полгода. Всю жизнь мечтали к вам попасть. Не могли бы вы нас пропустить?» Они пожалели бедных «подводников». Особенно нравился нам «Ленком», где в гардеробе работали симпатичные девушки в клетчатых клешах. Мне запомнился спектакль «Автоград-ХХI», Янковский, Збруев, Караченцов — совсем молодые. Недалеко от «Ленкома» на кинотеатре «Россия» висела огромная афиша фильма «Розыгрыш», который я посмотрел. Разве мог предположить, что спустя годы подружусь с режиссером Владимиром Меньшовым?!

В институт физкультуры действительно поступил с первой попытки. Там возглавил художественную самодеятельность, стал секретарем комсомольской организации и Ленинским стипендиатом. Сто рублей — сумасшедшие деньги по тем временам. Предыдущий секретарь комсомола после окончания вуза ушел в КГБ. И тот, что был после меня. А я подался... в дворники. К тому времени уже обзавелся женой и ребенком. Приходилось как-то крутиться, чтобы обеспечить семью: на зарплату тренера по плаванию было не прожить.

Дворником работал в крупном торговом центре, самом передовом в Челябинске. При нем существовал вокально-инструментальный ансамбль «Вариант», где я играл. Рано утром, пока в залах никого не было, убирался без проблем, а днем чувствовал себя ужасно неловко. Боялся, что увидит кто-нибудь из знакомых, поэтому надевал халат с логотипом ансамбля. Такую придумал отмазку.

Предлагали работу в обкоме, но я не воспринял это всерьез, поскольку не мечтал о комсомольской или партийной карьере. Не думал о том, что из обкома можно попасть в ЦК, получить квартиру в Москве. Наверное, опять судьба вела. Оглядываясь на прожитые годы, понимаю, что все было предопределено. Зачем я в детстве прошел столько кружков и секций? Потом поступил в техникум, сходил в армию, отучился в вузе? Ничего ведь из этого не пригодилось! Видимо, должен был набраться самых разных знаний и опыта, повзрослеть и потом уже писать песни.

Если бы тогда мне показали Олега Митяева через сорок лет — на сцене, с гитарой, я бы, наверное, очень удивился и спросил судьбу:

— Я выучил ноты?

— Нет, не выучил.

— Стал поэтом? Окончил литературный институт?

— Нет. Просто пишешь песни.

— Институт не окончил, нот не знаю. Как же тогда выступаю?

— Ты народный артист.

— Не может быть...

— А как родилась ваша самая популярная песня «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались...»?

— После первого курса решил поехать с товарищем «на вылазку» — то есть на природу. Мы отправились на озеро Ильмень. Целый день загорали, купались, а вечером заметили, что начинается какая-то тусня. Народу собралось видимо-невидимо, все с гитарами, поют, жгут костры. Мы ходили от костра к костру в полном восторге. Оказалось, это фестиваль КСП — клубов самодеятельной песни. Я решил обязательно приехать на следующий год и поучаствовать. Сразу понял, что самое ценное на таких мероприятиях — автор. Нужно что-то написать.

— Уже был опыт?

— Нет! Моей первой песней как раз и стала «Как здорово...». Сочинил ее на лекции по плаванию. Преподаватель Гартман даже не шугал, как обычно. Видел, что беспрерывно пишу на задней парте, и, наверное, подумал, что веду конспект.

Вообще, это абсолютно конъюнктурное произведение. Как я рассуждал: «Вот приедем мы на фестиваль, и что я спою? Нужна такая песня, которая бы всех объединила». Так родилась строчка «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». От нее и плясал.

Свое первое произведение показал челябинскому поэту Мише Богуславскому:

— Ну, как?

— Олег, ну ты же понимаешь, это поделка какая-то, — поморщился тот.

И был по-своему прав. Песня сама по себе никакая, но в ней есть заряд искренности и она объединяет людей. С тех пор я написал множество других, гораздо более содержательных, но по известности они так и не переплюнули первую.

— На фестивале вас ждал успех?

— Не было никакого успеха. Организаторы сказали: «Что-нибудь новенькое есть? Вы эту песню не пойте. Она уже напечатана на обложке нашего буклета».

— И как она там оказалась?

— В эпоху КСП песни моментально уходили в народ. Буквально через месяц «Как здорово...» пел весь Челябинск. Однажды иду по вокзалу, а на перроне стройотрядовцы, обнявшись, выводят что-то знакомое. Остановился, прислушался и обалдел.

Интересно, что долгое время меня не ассоциировали с этой песней. Она считалась народной, или ее приписывали известным бардам. Однажды открыл программку в караоке и прочитал: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». Слова Юрия Визбора, музыка Александра Розенбаума».

Как-то вдова Юрия Визбора ехала в лифте с Виктором Черномырдиным. Премьер признался, что ему очень близки произведения покойного барда, он, можно сказать, на них вырос. Особенно нравится «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». Нина Филимоновна поведала об этом кому-то из журналистов, и вскоре в одной из газет появилась заметка «Виктор Черномырдин вырос на песнях Митяева»...

Я проехал с гастролями огромное количество стран, но побывать в Израиле долго не получалось. Наконец прилетел в Тель-Авив. В аэропорту подошли израильские поклонники и рассказали, что эту песню они часто поют у синагоги, потому что в ней воплощена мечта еврейского народа — однажды собраться на земле обетованной. Неслучайно ее перевели на иврит.

— Так как же из тренера по плаванию вы перевоплотились в артиста?

— Со второй женой я поехал работать в пансионат «Сосновая горка» на озере Еловом рядом с Чебаркулем, там дали жилье. Не ахти какое — комнату в деревянном бараке без удобств, но мы были готовы потерпеть: пансионат строил дом, в котором обещали квартиру. Красотища на Чебаркуле неимоверная! Я думал: что еще надо?

В «Сосновой горке» работал завклубом, а в свободное время подметал территорию, благо уже имелась солидная практика. Вообще, на мой взгляд, дворник — профессия будущего. Он приводит планету в порядок, трудится на свежем воздухе, у него есть время для наблюдений за природой и самообразования.

Я постоянно что-то придумывал, проводил не только вечера для отдыхающих, но и свадьбы. Параллельно выступал в КСП и собирал залы. Так продолжалось пять лет. Дом благополучно сдали, но с квартирой прокатили. Сказали: «Есть люди постарше, которые ждут подольше тебя». Пришлось покинуть пансионат и объехать весь мир. Думаю, опять вмешалась судьба. Представляете, что было бы, если бы мы получили жилье? Так и сидел бы у озера...

Именно в это время позвонил директор Челябинской филармонии Маркс Борисович Каминский:

— Олег, не хотели бы работать у нас? Ставку дадим одиннадцать пятьдесят за выступление...

— Ну, не знаю...

— И комнату в общежитии.

— Согласен!

Где мы только не выступали с коллегами-артистами: в заводских цехах, НИИ, бухгалтериях, продуктовых магазинах. Иногда за два дня давали по четырнадцать концертов — в ноябрьские праздники или накануне Восьмого марта. Меня привозили на точку, где уже сидели зрители и аппаратура была отстроена, я быстренько выступал и мчался дальше. В то время мечтал спеть в киоске «Союзпечать»: ставка та же, а зритель всего один...

Собственных произведений было немного, и вдобавок к ним я исполнял веселые песни Леонида Сергеева, Юлия Кима, Юрия Визбора. Позже, когда начались сольные концерты, по привычке все равно пытался веселить зрителей. Давал такое «Кривое зеркало». Первое время не мог свернуть с накатанной дорожки.

— Вас устраивала такая жизнь?

— Да, мне все нравилось. В отличие от «серьезных» музыкантов я мог работать для любой аудитории — петь шуточные песни или матерные частушки. Один раз пришлось.

Григорий Горин однажды рассказывал, как выступал с писателями-сатириками перед шахтерами. Представление о юморе у них несколько иное, чем у столичных литераторов. Хлопали они вяло. В заключение надо было что-то сказать, и Гриша произнес:

— Спасибо большое, мы к вам еще приедем.

На что кто-то выкрикнул из зала:

— Я тебе приеду!

С началом перестройки и установления рыночных отношений выступать от филармонии стало невыгодно, и я ушел на вольные хлеба. Однажды позвонила администратор Росконцерта:

— Мы собираем всех бардов, чтобы поехать в Марш мира по столицам союзных республик. Возглавит его Булат Окуджава. Согласны поучаствовать?

— Согласен. Но у меня только три песни!

— Для сборного концерта достаточно.

Она обзвонила буквально всех — Городницкого, Клячкина, Долину, Бокова. С Окуджавой, конечно, все согласились поехать. И тогда уже предприимчивая дама набрала Булату Шалвовичу: «Все барды собрались, просят вас возглавить мероприятие». Он не смог отказать. Так и отправились в Марш мира. По всем столицам проехать не получилось, но городов было много. Авторская песня находилась на пике популярности, мы с легкостью собирали стадионы. В Казани, помню, пришло тридцать тысяч зрителей. В Набережных Челнах — шестнадцать. В «Лужниках» состоялось десять концертов с аншлагом.

Булат Шалвович ко мне относился сдержанно — не критиковал, но иногда делал замечания. Я выступал в конце с объединяющей песней «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». Но заканчивать концерт мог только мэтр, поэтому после меня выходил Окуджава. Он был вынужден стоять в кулисах и слушать мое выступление. Как-то подошел:

— У вас неудачная рифма в песне — Антон и дом. Петром и дом еще может быть. Но так нельзя.

— Хорошо, поправлю.

Вечером в гостинице переписал текст. На следующий день спел по-новому и услышал, как Булат Шалвович сказал администратору: «Эту песню мы вдвоем написали».

Прошло два или три года. Я по-прежнему жил в Челябинске, но периодически приезжал в Москву и участвовал в телепередачах. Однажды открыл почтовый ящик и достал конверт, на котором в качестве обратного адреса значилось: «Переделкино. Булат Окуджава». Не мог поверить своим глазам.

Оказалось, Булат Шалвович увидел по телевизору передачу с моими новыми песнями и захотел поддержать. Не поленился позвонить в редакцию, узнать мой адрес в Челябинске. Он писал: «Вы очень выросли, что весьма порадовало. Будем надеяться на следующий шаг. Я в это верю. Только не обольщайтесь ни комплиментами, ни аплодисментами — это все пустое. И не дешевите, ибо эстрада это любит».

Позже прислал еще письмо с приглашением в Переделкино, даже нарисовал схему, как добраться до своей дачи. Мы приехали с Костей Тарасовым, с которым я выступал в те годы.

Окуджава для нас был просто богом. Он уже не любил выступать. Возраст давал о себе знать. Когда приглашали, говорил: «Приеду на творческую встречу, но петь не буду, не хочу». Однажды предложил нам с Костей: «А давайте вы будете исполнять мои песни, а я отвечать на вопросы?» Программу готовили в Театре на Таганке. Помогал нам один актер. Как-то на репетиции оказался Любимов, заспоривший со мной по поводу песни «Монолог сотрудника НКВД», где есть слова: «По приказу мы стреляли, и, стреляя, я дрожал, как отлетающие души». Юрию Петровичу образ не понравился: «А почему они дрожали, как это?» Я стал объяснять. Любимов вскипел: «Да что вы рассказываете?! У меня в этом зале Высоцкий пел! И тут вы со своими песнями!»

Сейчас, когда вспоминаешь, с кем довелось общаться и работать, или видишь памятники этим великим людям, испытываешь удивительное чувство. Думаешь: а я ведь с ним выпивал, играл в бильярд, он дарил мне свои книжки. С Булатом Шалвовичем мы с Костей выпивали не раз, он нас учил есть соленый сыр со сладким кексом.

Встречи с Окуджавой были каким-то чудом. Я искренне не понимал, что он во мне разглядел. Зачем ему Митяев? Обычно Булат Шалвович нас приглашал, но иногда мы сами напрашивались. Придумывали поводы, чтобы продлить общение. Однажды предложил:

— Хотите, с Макаревичем вас познакомлю?

— Хочу.

Позвонил: «Андрюша, хочешь познакомиться с Окуджавой? Тогда встречаемся такого-то числа там-то и там-то». Провели прекрасный вечер. Потом я свел Булата Шалвовича с Алексеем Иващенко и Георгием Васильевым. И в одной газете вышла статья: «Наконец-то встретились барды двух поколений — «Иваси» и Окуджава».

Со временем наши встречи сделались чем-то привычным. Последний день рождения Булат Шалвович праздновал у Иосифа Райхельгауза в «Школе современной пьесы». Мы с Макаревичем в тот день вернулись из заграничной поездки. Андрей прямо из аэропорта поехал к Райхельгаузу, а я подумал: «Да ну, там суета, народ. Съезжу потом на дачу». Не получилось. Через месяц Окуджавы не стало...

— А зачем вы поступили в ГИТИС?

— Подумал: это солидно — окончить театральный институт, стать профессионалом... Высоцкий ведь помимо исполнения своих песен и в театре играл, и в кино. И Визбор снимался.

Сейчас грустно вспоминать эту историю, потому что нет в живых моего однокурсника Миши Евдокимова. Самые яркие воспоминания оставил именно он.

Одним из наших преподавателей в ГИТИСе был прекрасный актер Роман Филиппов. Как-то пошли с ним и Мишей в ресторан ВТО на Пушкинской площади. Пока там сидели, к нашему столу постоянно подходили знаменитые актеры, чтобы выразить почтение Роману Сергеевичу. Его все обожали. Мы с Мишей купались в лучах этого обожания, сидели рядом как короли. Евдокимов в то время выступал с пародией на Юрия Никулина, и они с Филипповым стали изображать сцену из «Бриллиантовой руки», когда его герой спрашивает: «Ты зачем усы сбрил, дурик?» Миша играл за Никулина, а Филиппов за себя. Было так смешно!

Мне с Романом Сергеевичем довелось играть в спектакле «Трибунал» по пьесе Владимира Войновича. Я исполнял роль барда. В перестройку работал со многими выдающимися людьми. Например с Марисом Лиепой давал заказники. Сначала он показывал ролики со своими балетными ролями и общался с залом, потом мы с Костей что-то пели.

Однажды раздался звонок: «Муслим Магомаев просит вас приехать в Москву и записать его песню». В то время я был в Челябинске, а Муслим Магометович писал музыку к фильму «Диверсия» про героев афганской войны. В одном из эпизодов воины-афганцы сидели кружком и пели. Магомаев позвонил на радио и попросил знакомого редактора подобрать ему артиста для исполнения этой песни. Из предложенных кандидатур выбрал меня.

Я был польщен. Прилетел в Москву, пришел на улицу Станиславского, где жил Магомаев. Теперь это Леонтьевский переулок. Студия была в квартире. Звукорежиссер спросил:

— Муслим, а ты улицу перекрыл?

— Нет.

Оказалось, когда они что-то записывали, останавливали автомобильное движение!

— В девяностые большинству артистов приходилось несладко. Как пережили тяжелые времена?

— Помогли поездки за границу, где русских артистов принимали с распростертыми объятиями. В одной только Германии мы за пять лет дали около четырехсот концертов. С какого-то момента даже перестали вести счет.

В 1989-м ездили на универсиаду в город Дуйсбург смешной командой — Валера Сюткин в составе трио «Фэн О’Мэн», Евгения Симонова, Лион Измайлов и мы с Костей Тарасовым. Нашей задачей было поднимать настроение спортсменам и болеть за них на соревнованиях. Когда выдался свободный денек, я предложил немцам встретиться с русской делегацией в неформальной обстановке. Тусовка проходила в местном спортклубе. Мы накрыли столы, пели, танцевали и прекрасно провели время. Перезнакомились. Со многими немецкими друзьями до сих пор поддерживаю связь.

В то время к русским относились совсем иначе, нежели сейчас. Все хотели нам помочь. Однажды с Костей привезли из Германии семнадцать чемоданов подарков. Чего там только не было! И продукты, и вещи — почти неношеные или вообще новые. В каждом городе, каждом муниципалитете на прием русских артистов выделялись деньги. Везде были отделения немецко-русской дружбы. Нас так ждали!

Помню, выступали в Бонне. Незадолго до нас там гастролировал Александр Градский. И немцы сказали: «Наконец-то приехал настоящий русский артист Олег Митяев. Поет по-русски, по-немецки почти не говорит. А Градский говорил по-английски, пел по-английски. Какой он русский?!» Я загордился. Александр Борисович — великий артист. И кстати, мой земляк — уроженец Челябинской области.

— Насколько понимаю, именно в эти лихие времена судьба подарила вам встречу с Мариной Есипенко, народной артисткой и звездой Театра Вахтангова, ставшей вашей третьей женой? Сколько лет вы вместе?

— Знакомы больше двадцати пяти лет. Просто долго скрывались и не женились. Марина не только моя жена, но и муза. Довольно много песен родилось благодаря нашим с ней отношениям: «Принцесса живет в коммуналке», «Тоска», «Вахтанговский театр». «Лето это маленькая жизнь» — слегка видоизмененная строчка из письма, которое она написала в очередной разлуке: «Скоро лето. А лето — это целая маленькая жизнь».

Впервые я увидел Марину на афише, случайно. Проходя мимо Театра Вахтангова, подумал: «Не познакомиться ли мне с какой-нибудь актрисой? Вот — симпатичная». Но ничего не предпринял. Жизнь сама нас свела. Опять как бы случайно. Но как говорится в одной моей песне:

Случайность — промысел судьбы,Без стука ангел тихо входит,И вот совсем другие мы,И все, что с нами происходит.

Во второй раз я увидел Марину по телевизору — на церемонии вручения премии «Хрустальная Турандот». На протяжении нескольких лет она была ведущей вместе с Евгением Князевым. Марина так шикарно выглядела, что я подумал: «Какая холеная москвичка! Наверняка у нее муж какой-нибудь профессор». Сам тогда был лимитой, только недавно переехал в столицу. Как выяснилось впоследствии, «холеная москвичка» тоже неместная: в свое время приехала из Омска поступать в театральное и уже будучи звездой Театра Вахтангова, жила в общежитии. Марина всегда производила царственное впечатление. Раньше играла принцесс, теперь перешла на королев...

Судьба постоянно делает мне подарки — то сведет с замечательным человеком, то приведет в необыкновенное место, то даст такие возможности, о которых и не мечтал. Взять хотя бы программу «Белый попугай», в которой я участвовал на протяжении многих лет и общался с такими выдающимися, умными, тонкими, ироничными людьми, как Никулин, Горин, Ширвиндт, Абдулов, Дуров...

Помню, пришел в первый раз на запись. Тогда практически не пил и был за рулем. Ширвиндт говорит: «Так не пойдет. У нас все по-настоящему. Выбирай — водка или коньяк». Ладно, выпил, а сам думаю: как поеду-то, остановит гаишник — и что скажу? Что не мог Ширвиндту с Никулиным отказать? Но обошлось. И потом ни разу меня не останавливали. А выпивали мы хорошо.

Алена Красникова, руководитель программы, попросила: «Ты спой две песни подряд. В монтаже мы их разрежем и вставим в разные места». Я спел одну и говорю: «Следующая песня про...» Тут Никулин к Ширвиндту поворачивается и громко спрашивает: «Это не Кобзон?» Все грохнули. Иосиф Давыдович славился тем, что на концертах пел по несколько часов подряд. Его было не остановить.

Обычно на монтаже переставляли куски, чтобы не было заметно, как мы пьянели к финалу. И вдруг однажды в конце записи Алена говорит Горину: «Григорий Израилевич, у нас брак, надо переснять вступительное слово». Все обалдели: «Как это возможно?» Горин мало того что крепко выпил, так еще и плохо выговаривал некоторые звуки. Однако сразу протрезвел, отлично все сказал и вернулся в прежнее состояние.

Сначала не стало Никулина, потом Горина, и Алена обратилась к Ширвиндту. Тот стал вести передачу. Однажды этот язвительный человек вдруг говорит:

— Олежек, я тут был в Германии и струны какие-то гитарные купил по случаю. Тебе не надо?

— Ну надо. А какие?

— Да я в них не разбираюсь. Сам посмотришь.

Я заподозрил какой-то подвох: слишком непохоже на Ширвиндта. Но никакого подвоха не было. Просто, видимо, Алена ему сказала: «Александр Анатольевич, вы теперь ведущий и должны стать помягче».

Сейчас у нас прекрасные отношения. Мне кажется, Ширвиндт понимает, что людей, с которыми хорошо выпивать и рассказывать анекдоты, становится все меньше.

— Почему?

— Не знаю, в чем дело. В свое время спрашивал Рязанова:

— Ну как так получается, Эльдар Александрович? С ровесниками не всегда могу общаться, а с вами — на одной волне, хотя вы на тридцать лет старше.

— Понимаешь, люди сходятся не только по горизонтали, но и по вертикали.

У людей разного возраста может быть одинаковый склад ума, понимание жизни. И наоборот...

В свое время Нина Филимоновна Визбор довольно долго уговаривала меня купить участок в Ватутинках. Я не понимал зачем, не знал, что по соседству в поселке «Советский писатель» живут люди, которые всегда меня восхищали. К счастью, еще кое-кого застал из корифеев. Поселившись в Ватутинках, стал всех приглашать в гости.

— О вашем гостеприимстве и страсти к многолюдным застольям ходят легенды. Говорят, для Митяева пятьдесят человек за столом — обычное дело.

— Ну нет. Масштабы моего гостеприимства сильно преувеличены. Хотя Рязанов часто говорил: «Олег, зачем ты собираешь столько народу? Мы бы прекрасно посидели вдвоем. А ты опять назвал толпу!»

Мы с ним каждую неделю играли на бильярде — на протяжении десяти лет. Эльдар Александрович страшно не любил проигрывать. Могу рассказать смешную историю, которую вы все равно не напечатаете.... Как говорил Михаил Михайлович Жванецкий: «Некоторые вещи нельзя читать со сцены, потому что если изменить хотя бы одно слово, юмор пропадает». Имелось в виду слово непечатное.

Ладно. Попробуем изменить. Как-то Рязанов проиграл мне в очередной раз и я повез его на машине домой. Навстречу — Виктория Токарева. Остановился, опустил стекло, Вика наклонилась:

— Здравствуйте, Эльдар Александрович! Какой у нас хороший молодой друг. И шашлыком кормит, и в бильярд с нами играет!

— Какой он на фиг друг?! — возмутился Рязанов. — Поехал, водила!

Каждый раз, когда я преподносил Эльдару Александровичу свой новый диск, его жена Эммочка говорила: «Элик, ответь!» И тот дарил нам с Мариной книгу. Это, конечно, невероятное счастье — дружить и общаться с такими соседями. Хотя Рязанов постоянно меня стыдил за незнание каких-то вещей. Сам он был блестяще образован. Наверное, только пару моих песен принимал безоговорочно. Но Эльдар Александрович был человеком настроения. Как-то в благостном расположении духа похвалил «Самою любимою ты была моею»:

— Молодец, хорошая песня. Новая?

— Ей двадцать пять лет. Я же подарил вам свои двадцать семь дисков! Вы их не слушаете?

— А ты мои книжки читаешь? Я тебе их штук двадцать подписал!

— Авторская песня еще жива? КСП существуют?

— Существуют, но в более скромных масштабах. Раньше была мода на поэзию. Евтушенко собирал стадионы, потому что люди тянулись к прекрасному. Простой водопроводчик надевал костюм и шел на поэтический вечер. Сейчас никто никуда тянуться не хочет. Все сидят в своих гаджетах и не стремятся к общению. Такое время...

Песня вспомнилась — из недавних:Кто-то борется, кто-то молится,Кто-то силится выйти в знать.Кто-то век не отмоется,И чем все кончится, не узнать.А ковчег плывет между облаков,Чешуя речушек блестит как ртуть.Ты прости нас, Господи, дураков,Ты спаси нас, Господи, как-нибудь!

Мы с друзьями иногда выпиваем за замедление научно-технического прогресса. Потому что думаем: «Куда торопимся, ребята? Куда?!»

Вообще, пришел к выводу, что две вещи очень сильно влияют на человека и бороться с ними практически невозможно — порода и возраст. Это касается почти всех.

С породой, то есть наследственностью, ты не в силах ничего поделать. Живешь с тем, что досталось. Причем можешь получить какие-то черты от далекого предка через несколько поколений. К примеру, мой прадед-мордвин Сергей Ильич Жаринов играл на гармошке и очень любил всем делать подарки. Когда я слышу про него какие-то рассказы, то понимаю, что это в определенном смысле и про меня. Наверное, кому-то из моих детей тоже достались черты далеких предков. От тебя практически ничего не зависит в этом смысле. Ты такой, каким уродился.

Вторая история — возраст. Только пройдя определенный путь, можешь осознать, что тебе говорили взрослые раньше. Часто вспоминаю свою дочку в пятилетнем возрасте. Она как-то прыгала со скакалкой, такая веселая, и я спросил:

— Дашенька, ты хоть понимаешь, что сейчас у тебя самая счастливая пора в жизни?

— Конечно понимаю!

И поскакала дальше. Но что она могла понимать? Сколько народной мудрости ни вбивают в головы отпрысков родители, те не слушают и только с возрастом начинают убеждаться в правоте старших.

— Ваши дети не пошли по стопам отца?

— Старший сын Сергей и его жена работают в Фонде Олега Митяева в Челябинске. Их сын, мой внук и тезка, пока учится в школе и играет в хоккей. Анечка, внучка, тоже школьница, занимается танцами. Настя, старшая внучка, окончила школу в этом году. Играет на скрипке, но с профессией пока не определилась. Я как-то написал песню «Куда пойти учиться» для детского хора нашего фонда, но, к сожалению, и она не дает ответа.

Средний сын Филипп играет тяжелый рок. У него своя группа — «СтимфониЯ». Он решил не пользоваться моей фамилией, взял псевдоним Филипп Август. И свой первый альбом назвал «Тяжелая наследственность».

— С юмором парень.

— Да уж. Саввушка, младшенький, играет гаражный рок. У него хит из первого альбома называется «Я хочу жить в Икее». В общем, ребята творят. Савва окончил кулинарный техникум, и мы с ним написали книгу «Папины рецепты».

Даша, наша с Мариной дочка, учится на третьем курсе РАНХиГС — Российской академии народного хозяйства и государственной службы на факультете журналистики.

Старшего сына как-то спросили:

— Что же ты, как отец, песни-то не пишешь?

— А что отец? У него дар, — ответил Сергей.

И я понимаю, что это на самом деле дар. То есть если бы мне не подарили песни свыше — ничего бы не было. Иногда сам удивляюсь: как я мог это написать? А если бы не достался дар, в мою сторону ни Окуджава, ни Рязанов, ни Ширвиндт, ни другие замечательные люди никогда и не посмотрели бы.